Они поклонились, затем вернулись к кубам. Анжелина медленно и осторожно села
на средний куб, затем закинула ноги и улеглась на все три ящика. И
улыбнулась зрителям, подпирая ладонью подбородок. Юбка свешивалась и была
черна, как смоль, на фоне белых внутренних поверхностей кубов. Гриссини
делал пассы, его волшебная палочка снова исчезла.
Он нагнулся и выдернул из-под Анжелины средний куб.
Я изумленно ахнул, как ахнул бы на моем месте любой зритель. Анжелина
лежала как лежала, совершенно неподвижно, хотя средняя часть ее тела
лишилась опоры.
А потом я ахнул еще громче -- Гриссини выдернул куб из-под ее локтя, и
она повисла в воздухе. В довершение всего он убрал и третий, последний куб.
Когда факир отвернулся, Анжелина улыбнулась мне и помахала рукой. Я
хлопал так, что даже руки заболели.
Под мои аплодисменты и под крещендо Гриссини поднял над головой
металлический обруч и грохнул им об пол -- дескать, убедитесь, какой он
крепкий и цельный. А затем повел им вдоль тела Анжелины, доказывая, что она
действительно висит в воздухе.
Мои руки онемели от восторженных хлопков. Обруч скользнул назад и со
стуком покатился за кулисы. Музыка оживилась, фоку сник один за другим
вернул кубы на место. Затем помог Анжелине спуститься и поклонился вместе с
ней. Я вскочил на ноги, чтобы заключить ее в объятия.
-- Моя волшебница! -- воскликнул я.--И не больно тебе было висеть на
проволоке?
-- Никакой проволоки. Ты же видел, как проходил обруч.
-- Видел и ничего не понял. Настоящая магия?
-- Скажем так: настоящая иллюзия.
Гриссини вышел из гостиной. Я заметил, что направился он к портику.
Фокусы-- дело утомительное. А может, старик не желал слышать, как раскрывают
его тайны.
-- И все-таки не понимаю, как это удалось. Может, дело в кубах?
-- Нет. Они в точности такие, какими выглядят. Прочное дерево.
Устанавливаются, как ты помнишь, рядком. Потом, как ты помнишь -- мой выход.
-- Это незабываемо!
-- И привлекает внимание. Гриссини идет по сцене встречать меня, и луч
прожектора движется за ним. Вот тут-то и делается фокус, а не в тот момент,
когда он убирает кубы.
-- Ну, конечно. Многие фокусы делаются задолго до того, как их
показывают. Публика смотрит на тебя и на Гриссини и не смотрит на кубы.
Тут-то все и происходит.
Я направился к кубам, лежащим на сцене у черного занавеса. Фокус был
столь хорош, что я лишь в футе от себя разглядел тонкую черную платформу,
висящую в воздухе. Она-то и поддерживала Анжелину.
-- Но это все равно волшебство! Не может она просто так висеть!
Я рассмотрел платформу, заглянул под нее, провел по ней руками.
И обнаружил прочный черный стержень. Он торчал из занавеса. И,
несомненно, крепился к скрытой там прочной раме. Меня осенило:
-- Все ясно! Когда он обходил сцену, а затем укладывал кубы, платформы
здесь не было. Она появилась, лишь когда он пошел навстречу тебе и за ним
поплыл луч юпитера. В темноте выдвинулся стержень, несомненно управляемый по
радио, и поместил платформу над ящиками. Публика ее не видит, потому что она
черна, как и наружная поверхность коробок. Ну, а обруч? Он прошел вдоль
твоего тела...
-- И назад, -- напомнила она. -- Он достаточно широк.
--Все ясно! Обруч уперся в брус, и его пришлось возвращать. Тем же
путем.
Мы пошли поздравить Гриссини. Он по обыкновению пожал плечами и
напомнил, грозя пальцем:
-- У вас мало времени, а научиться надо сочень многому.
Разумеется, он был прав. Я располагал одной-единственной неделей. Все
эти дни я трудился не покладая рук, не брал в рот хмельного и спал урывками.
И вскоре научился ловко доставать больших птиц прямо из воздуха и сотнями
вытаскивать платочки из пустой тубы. Я тренировался с аппаратурой для
подвешивания человека, что особенно нравилось Анжелине, и мастерски освоил
этот фокус. Я даже постиг искусство читать записки из зрительного зала,
прижимая их неразвернутыми ко лбу.
Научившись, я был на седьмом небе от счастья. Раньше, видя это диво на
сцене, я неизменно приходил в восторг. А все оказалось так просто! Вы
прижимаете ко лбу сложенный клочок бумаги, произносите имя приславшего
записку зрителя, и он откликается. Ответив на его вопрос, вы разворачиваете
записку и читаете ее вслух для сверки, затем отбрасываете и берете
следующую. Отвечаете и на нее, а затем разворачиваете и прочитываете вслух
под аханье публики. Дело в том. что первый зритель -- подсадка, и никаких
записок он вам не присылал. Зато благодаря ему вы получили возможность
прочитать настоящую записку. Вы постоянно обгоняете публику на один вопрос.
Чудо? Отвлечение внимания!
Прошла неделя, и вот наши чемоданы уложены, билеты куплены. Пора в
путь-дорогу. И пора снова зарабатывать деньги. С тех пор как Кайзи Ткнул
меня носом в микроскопический параграф контракта, я нес убытки, и это
причиняло невыразимые мучения.
Когда мы прощались, Великий Гриссини вовсе не выглядел великим.
-- А все-таки славно было вновь постоять на сцене, -- сказал он с
тяжелым вздохом.
-- Остаюсь навеки вам благодарен. Вы уж простите, что все так быстро
кончилось. -- Я отвернулся, чтобы не видеть тоску в его глазах.
-- Берегите себя, -- сказала Анжелина.
Он скривился.
-- Пускай меня берегут "Счастливые Гектары". -- Особой радости в его
голосе я не услышал.
У меня рука не поднялась нанести задуманный удар.
-- Послушайте, -- сказал я, -- мне выпала великая честь поработать с
вами и чуточку скрасить вашу жизнь. Поверьте, вам не придется об этом
жалеть.
-- Что вы имеете в виду?
-- Деньги. Еженедельно вы будете получать чек. Хватит и на еду получше,
и на выпивку поприличней, и на все маленькие радости, ради которых стоит
жить. Его это потрясло. Он сощурился.
-- В чем подвох? Почему вы это делаете?
-- Потому что он хороший человек, -- ответила Анжелина.
-- Так уж и хороший, -- пробормотал я. -- Признаюсь, столь
исключительная щедрость не входила в мои планы. Скажем так: я внял голосу
сердца.
-- О, черт! -- Анжелина была растеряна. -- Джим, о чем мы вообще
говорим?
-- Видишь ли, я собирался платить и дальше, но лишь за тайну
"Исчезающего бойспраута". А сегодня вдруг понял: в моем послужном списке нет
ни одного случая шантажа. И я уже слишком стар, чтобы за него браться. Так
что живите на пенсии в свое удовольствие и поминайте меня добрым словечком
по вечерам, в час коктейля.
Я свистнул. Загудели моторчики, чемоданы поехали за нами.
-- Не верю! -- крикнул Великий Гриссини нам вслед.
-- Поверьте, -- сказала Анжелина. -- Старина диГриз только с виду
кремень, а сердце у него нежное.
-- Если не прекратишь меня нахваливать, я покраснею.
Я поцеловал жену в щеку.
Когда я подошел к такси, позади отворилась дверь коттеджа.
-- Я вам скажу, -- произнес факир. -- Я решился.
-- Лайнер ждать не будет, -- предостерегла Анжелина.
-- Это и минуты не займет. Вы бы сами могли догадаться, когда я сказал,
что мальчик заходит мне за спину. На секунду он исчезает с глаз публики.
Отвлекай внимание!
-- И тут кое-что происходит. --Я обрадовался. -- Но что?
-- Он останавливается. Его скрывает моя крылатка. Вот почему я всегда
оставляю этот номер на конец представления. Когда он заканчивается, падает
занавес. Но прежде, чем он поднимется снова, мальчик успевает убежать за
кулисы. Я кланяюсь.
-- Но если не он поднимается по веревке, то кто?
-- Никто. Нет никакой веревки над корзиной, это изображение. В тот
момент, когда мальчик заходит мне за спину, я включаю проектор. Передо мной
тотчас появляется голографическое изображение веревки. Помните, настоящий
мальчик скрывается от публики за моим плащом. А в следующий миг из-за меня
выходит голографическое изображение мальчика и поднимается по
голографической веревке. И исчезает, как может исчезнуть лишь изображение. А
изображение веревки падает в корзину. И остается только настоящая веревка на
дне.
-- И тут опускается занавес, -- со смехом добавила Анжелина, -- и
довольные зрители расходятся по домам.
-- Пора и нам честь знать, дорогой магистр. Великий Гриссини, вы
действительно великий.
На сем мы и расстались. Он -- кланяясь, мы -- смеясь. Под занавес жизни
он дал великолепное представление.
ГЛАВА 5
Как только мы оказались на борту лайнера, которому выпала честь
доставить нас в Феторрскорию, эйфория от последнего представления Великого
Гриссини испарилась. Мы так и не решили одну из серьезнейших проблем. Должно
быть, Анжелина увидела мой злобный оскал. Она попыталась меня развеселить,
но ничего путного из этого не вышло. В моей черепной коробке плясали мысли о
свинобразах. Да разве могу я допустить, чтобы исчезло одно из этих чудесных
созданий, даже будь оно в моем распоряжении?
-- Что скажешь о бокале шампанского перед ленчем?
Из моего пересохшего горла вырвался хрип, и Анжелина похлопала меня по
руке.
-- Да, милый.
-- Тогда -- в "Звездный бар"!
Тут пискнуло сигнальное устройство коммуникатора и засветился экран.
-- Ну, конечно, -- фыркнул я и состроил кислую мину своему отражению в
зеркале. Это было несложно -- я как раз причесывался. -- Сейчас нам прочтут
нуднейшую лекцию о применении спасательных средств.
-- Ошибаешься, -- возразила подошедшая к экрану Анжелина. -- Это от
Джеймса. Ниже все подробности. Он договорился, чтобы нас встретили, как
только пройдем таможню. Некто Игорь, владелец грузовика. Игорь знает, куда
нам надо ехать. Еще Джеймс желает удачи и всего наилучшего.
Она нажала кнопку принтера, и машина выдала распечатку.
-- Он подготовил для нас полное расписание.
-- Наш мальчик! -- с любовью и воодушевлением отозвался я. -- А сейчас
-- шампанского!
"Звездный бар" вполне оправдывал свое название. Потолочным сводом
служил огромный хрустальный купол, за ним раскинулась космическая тьма в
желтую крапинку. Впрочем, я очень сомневался, что в корпусе звездолета
прорубили окно только для того, чтобы пассажиры имели удовольствие
посмотреть на космос. Нет, это был фокус, и не из плохих. Мы попивали
шампанское и строили планы. Я делал заметки на листе с посланием от Джеймса.
Если звездолет не выбьется из расписания, а законы космической механики
позволяют на это рассчитывать, мы прилетим на Феторр всего за день до
открытия циркового сезона. Свинобразье ранчо примерно в пятистах километрах
от космопорта, еще двести километров до Феторрскории. Если и успеем, то
впритык.
-- Твоя правда, но что поделаешь?
-- Ничего. А потому давай отложим тревоги на потом.
Я сунул лист в карман, осушил бокал и отодвинул бутылку.
-- Надо извлечь из полета максимум пользы, то есть постоянно
упражняться. Без похмельной дрожи в руках.
-- А как же стаканчик перед сном?
-- Это святое. Я не намерен записываться в абстиненты.
Дни проходили быстро. Я упражнялся, пока мои пальцы не приобрели
змеиную изворотливость. В последние дни перед отлетом Анжелина взяла на себя
все покупки. Тогда я не осознавал, сколь хлопотное это дело -- все мое
внимание было отдано фокусам. Однажды она появилась из спальни, когда я
отрабатывал очень сложную карточную манипуляцию.
-- Ну, как тебе? -- спросила она.
Я обернулся.
-- Ух ты!
Карты порхнули во все стороны. На Анжелине был настоящий шедевр
швейного искусства -- сногсшибательное алое платье с высокими разрезами на
