туда, где у них камеры. Даже камеру для меня не нашли, столько в
участок народу всякого понабилось. Поставили мне стул в
коридорчике между камерами и бросили одного. Шпана из-за решеток
руганью меня осыпает, вообразили, понимаете ли, что мне не
терпится любовь с ними прокрутить, а там хоть трава не расти.
Наконец ведут в обитую чем-то мягким комнату на нижнем этаже.
Здесь психов содержат, пока за ними не явятся из лечебницы.
Туалета нет, а то какому-нибудь маньяку еще вздумается башку о
стульчак размозжить. И койки нет, и сесть не на что. Прямо на
мягком полу и валяйся. Поверить трудно, но ничего в этой комнате
не было, только большой кубок, который вручают чемпионам по
боулингу, кто-то, видно, его тут позабыл. Я этот кубок изучил со
всех сторон.
Опять, значит, тихое помещеньице в цокольном этаже.
И опять никому до меня дела нет, как уже бывало, когда я
состоял специальным помощником президента по делам молодежи.
Продержали меня тут с полудня до восьми вечера, еду не несут,
не попьешь даже, и туалета нет, и никаких звуков сюда не
доносится, а это ведь должен был быть мой первый день на воле.
Тут-то и началось для меня испытание характера, которое я не
выдержал.
Подумал я про Мэри Кэтлин, сколько ей пришлось всего
пережить. Я еще не знал, что она и есть миссис Джек Грэхэм, но
кое-что очень занятное она мне про себя рассказала: когда после
Гарварда я перестал отвечать на ее письма и вообще редко ее
вспоминал, она на попутках добралась до Кентукки, где Кеннет
Уистлер по-прежнему работал на шахте и был профсоюзным лидером.
Отыскала под вечер барак, где он жил один-одинешенек. Двери не
запирались, да и что оттуда унесешь? Уистлер еще не вернулся с
работы. Мэри Кэтлин прихватила с собой кое-что пожевать.
Возвращается Уистлер домой, а в печке огонь горит. И уже готов
горячий ужин.
Вот так Мэри Кэтлин в шахтерский поселок попала. А когда к
ночи Кеннет Уистлер, набравшись, к ней полез, она выскочила на
залитую луной улицу сплошь из бараков и прямо в объятия молодого
горного инженера угодила. Ну понятно, Джек Грэхем это и был.
Тут в памяти у меня всплыл рассказ моего друга доктора
Роберта Фендера, печатавшегося под псевдонимом Килгор Траут.
Назывался этот рассказ "Заснул у пульта". Там описывается
гигантских размеров приемная перед Вратами Рая - вся
компьютерами заставлена, а за ними сидят те, кто на Земле были
дипломированными бухгалтерами, советниками по биржевым операциям
и коммерческими директорами.
И не думай в Эдем попасть, пока не заполнишь подробную форму
с вопросами на тот предмет, умело ли ты воспользовался
возможностями, которые там, на Земле, при помощи ангелов Своих
предоставил тебе Господь Бог по части бизнеса.
Весь день только и слышишь, как эксперты усталыми голосами
говорят сидящим перед ними людям, которые упустили и эту вот
возможность, и еще одну: "Видишь, - говорят, - опять ты заснул у
пульта".
Это сколько же времени я тут сижу совсем один? Попробую
подсчитать: да всего пять минут.
"Заснул у пульта" ужасно кощунственный рассказ. Герой там -
новопреставленный Альберт Эйнштейн. Его до того мало
интересовали возможности по части бизнеса, что он даже и не
разобрал, о чем его спрашивают. А тот, кто за компьютером, несет
какую-то ерунду про миллиарды, которые можно было выручить, если
дом в Берне второй раз заложить в тысяча девятьсот пятом, а
деньги вкладывать в тогдашние урановые рудники, не спеша
оповещать мир, что Е = Мс2.
- А ты вместо этого заснул у пульта, понятно? - говорит тот,
за компьютером.
- Да, - вежливо отвечает Эйнштейн, - со всеми бывает, знаете
ли.
- Вот то-то, - говорит ему эксперт, - жизнь ведь с каждым по
справедливости обходится. Столько замечательных возможностей
предоставляется, а уж твое дело суметь их не упустить.
- Понимаю, - соглашается Эйнштейн, - теперь понимаю.
- Значит, согласен со мной?
- В чем согласен?
- Что жизнь с каждым по справедливости обходится.
- Жизнь обходится по справедливости, - подтверждает Эйнштейн.
- Если еще сомневаешься, - втолковывает ему эксперт, - я и
другие могу привести примеры. Оставим эту твою атомную энергию,
а вот хотя бы: у тебя деньги просто лежали без дела в банке,
когда ты работал в принстонском Институте высших исследований, а
надо было их в тысяча девятьсот пятидесятом вложить в ЭВМ или,
допустим, в ксероксы, в "Полароиды", и хотя жить тебе оставалось
всего пять лет... - Тут эксперт пальчик поднял, дескать,
Эйнштейн сам должен сообразить, как бы вышло здорово.
- Так я бы в этом случае разбогател? - спрашивает Эйнштейн.
- Скажем так: обеспечил бы материальную сторону жизни, -
осторожно говорит эксперт. - Но ты ведь опять... - Брови у него
вверх лезут.
- Заснул у пульта? - Эйнштейну было приятно, что угадал с
ответом.
Эксперт поднимается из-за компьютера, руку протягивает, а
Эйнштейн вяло так ее пожимает.
- Сам видишь, доктор Эйнштейн, - говорит эксперт, - нельзя же
все на волю Божию сваливать, правильно? - И вручает Эйнштейну
пропуск в Эдем. - Рады тебя видеть.
Ну, Эйнштейн и отправляется в кущи, скрипочку свою любимую
несет. Эксперта он уж из головы выкинул. Ему бессчетное число
раз доводилось пересекать границы. И каждый раз нужно было
ответить на дурацкие вопросы, дать пустые заверения, подписать
бессмысленные бумажки.
Но только он в Эдеме очутился, видит, все тут мучаются из-за
того, что им эксперт сообщил. Пара одна супружеская особенно
мучается: они птицеферму завели в Нью-Гэмпшире, обанкротились и
руки на себя наложили, а тут выясняется, на их земле были самые
большие в мире залежи никеля.
Четырнадцатилетний паренек из Гарлема, которого в уличной
драке убили, узнал от эксперта, что на дне водостока лежало
кольцо с брильянтом в два карата, а он проходил мимо каждый
день, ничего не зная. Кольцо было как раз то что надо, не
краденое, никто о нем не заявлял. Продал бы это кольцо хоть за
десятую долю его стоимости, допустим, за четыреста долларов, а
потом - так ему эксперт сказал - надо было пустить эти деньги на
покупку и перепродажу входивших тогда в моду диковинок, в
особенности какао, вот и переехал бы с матерью да сестренками на
Парк-авеню, в собственный дом, и в Эндовер бы поступил, а затем
в Гарвард.
Опять Гарвард!
Жаловались Эйнштейну в основном американцы, поэтому он и
решил обосноваться в американском секторе Эдема. Это и понятно,
он ведь еврей, значит, к европейцам сложные чувства испытывает.
Хотя к экспертам не одних лишь американцев направляли. Все через
этот опрос должны были пройти - и пакистанцы, и пигмеи, и даже
коммунисты.
Уж такой у Эйнштейна был склад ума, что он всю эту экспертизу
забраковал, и прежде всего по соображениям математики. Прикинул
он и получилось вот что: если бы каждый живущий на Земле в
полной мере использовал любую предоставляющуюся ему возможность,
становясь миллионером, а там и миллиардером, то бумажных денег
пришлось бы выпустить столько, что за три месяца их стоимость
перекрыла бы стоимость всех природных богатств во вселенной. И
еще: в таком случае не осталось бы никого, кто какую-нибудь
полезную работу делал бы.
Тогда Эйнштейн подает Богу свое обращение. Он полагал, что
Бог просто не в курсе, какой чушью Его эксперты занимаются.
Вовсе не Бог, думал он, а Его эксперты жестоко обманывают
новоприбывших относительно упущенных ими на Земле возможностей.
Эйнштейн пытался выяснить, какие у них побудительные мотивы. Уж
не садисты ли они?
Кончается рассказ неожиданно. Эйнштейну так и не довелось
встретиться с Богом. Но Бог послал к нему архангела, который так
и кипел от злобы. Этот архангел заявил Эйнштейну: если и дальше
будешь подрывать уважение новоприбывших к экспертам, отберем у
тебя скрипку и не вернем, сколько ни проси. Поэтому Эйнштейн
впоследствии ни с кем из экспертов и словом не обмолвился.
Скрипкой своей он дорожил больше всего на свете.
Рассказ этот явно целит в Господа Бога, допуская, что Он
способен прибегать к дешевым уловкам вроде описаний экспертизы,
чтобы Самому не нести ответ за такую скверную экономическую
жизнь на Земле.
Я постарался ни о чем не думать.
Но тут в голове опять зазвенела песенка про Салли, которая
просеивает золу.
А меж тем Мэри Кэтлин 0'Луни, пустив в ход свое
всемогущество, поскольку она была миссис Джек Грэхем, уже
позвонила Арпаду Лину, главному человеку в корпорации РАМДЖЕК. И
приказала ему выяснить, с чего это полиция ко мне привязалась, а
также нанять самого умного адвоката в Нью-Йорке, чтобы вытащил
меня любой ценой.
Когда освобожусь, Арпад Лин сделает меня вице-президентом
РАМДЖЕКа. Раз уж об этом зашел разговор: у нее тут целый список
хороших людей, которых тоже нужно сделать вице-президентами. Про
всех них, конечно, я ей рассказал, про первых встречных, которые
со мной хорошо обошлись.
Еще она велела Лину позвонить в компанию "Американские арфы",
чтобы Дорис Кромм не выгоняли на пенсию, хотя Дорис совсем
старая.
Да, а я у себя в обитой мягким комнате припомнил один
анекдот, которой на первом курсе вычитал в "Гарвардском
шутнике". Тогда он меня поразил тем, что был такой сальный. Но,
став специальным советником президента по делам молодежи и снова
читая на службе студенческие юмористические журнальчики, я
увидел, что анекдот этот, причем слово в слово, перепечатывают,
и даже несколько раз в год. Вот он:
"Ты что это так меня целуешь, как будто задушить хочешь?" -
спрашивает жена.
А муж говорит: "Хочу дознаться, кто это сожрал все макароны".
Вспомнилось, и посмеялся я в своем одиночестве от души. А
потом словно пружинка какая завелась. Так в голове и вертится:
все макароны, все макароны, все макароны...
И настроение совсем испортилось. Поплакал я, головой о стенку
бился. Кучу положил в уголке. А поверх кучи водрузил кубок за
победу по боулингу.
Потом стишки начал во весь голос декламировать, которые мы в
школе учили:
Я умру, и пусть умру,
Пусть умру.
Но ни словом не совру,
Не совру.
Может, я даже мастурбацией занялся. Почему бы и нет? У нас,
стариков, половая жизнь куда богаче, чем молодым кажется.
Но в конце концов рухнул.
В семь вечера явился наверх, где начальник участка сидит,
самый умный адвокат Нью-Йорка. Вычислил, где я нахожусь.
Знаменитый был человек, неукротимостью и суровостью своей
прославился, с какими защищал или обвинял кого придется. В
полиции у всех поджилки затряслись, когда они увидели эту
каждому известную, на каждого наводившую страх личность.
Спрашивает он, по какому обвинению меня забрали.
А никто не знает. Нигде же еще не записано, что меня из
тюрьмы освободили или перевели в другую. Адвокату моему
известно, что домой я не возвращался, он уж там побывал. Ему Лин
сказал, что я в отеле "Арапахо" остановился, а Лину сказала Мэри
Кэтлин.
Так вот эти, в полиции, и не смогли толком объяснить, за что
меня заграбастали.
Кинулись в камерах меня отыскивать. А я-то не в камере, ясное
дело. Те, которые меня сюда доставили и в этой комнате заперли,
сменились уже. Звонят им, но никого дома нет.
Тут детектив, который все пытался задобрить моего защитника,
вспомнил про помещение внизу и решил на всякий случай пойти
взглянуть.
Поворачивает он ключ в замке, а я лежу на брюхе, как собака в
конуре, и двери разглядываю. Носки на ту кучу в углу указывают,
кубком увенчанную, туфли я зачем-то снял.
Открыл этот детектив дверь и с ужасом на меня смотрит,
соображая, сколько же я тут проторчал. Получается, город Нью-
Йорк ненароком совершил серьезное преступление против моей
личности.
- Мистер Старбек? - с тревогой осведомился детектив.
А я молчу. Сижу себе, как сидел. Плевать мне стало, что там
со мной будет. Я, словно рыба на крючке, сопротивлялся, сколько
было сил, а теперь все. Тянет меня ктото из воды, ну и пусть
тянет.
Детектив сообщает: защитник ваш явился, - а мне и в голову не
