Курт Воннегут.
Рецидивист
(встречается также как "Тюремная пташка")
Автор: Курт Воннегут, "Рецидивист", 1979, Роман
Перевод: А. Зверев.
Изд: "Курт Воннегут. Избранные произведения". Изд-во "Вариант", СПб, 1994
OCR: Д.Соловьев
Бенджамену Д.Хитцу,
Близкому другу моей юности,
Шаферу у меня на свадьбе.
Бен, помнишь, ты
Рассказывал
Про замечательные книжки,
Которые прочел.
И мне казалось, что я тоже
Читаю их вместе с тобой.
Ты выбирал самые лучшие
Книжки, Бен,
А я корпел над химией.
Как долго, долго мы не
Видались.
ПРОЛОГ
Да - Килгор Траут снова тут. Не вышло у него на воле. И
нечего стыдиться, что не вышло. Много есть хороших людей, у
которых на воле не выходит.
x x x
Сегодня (16 ноября 1978) получил я утром письмо от
незнакомого молодого человека, Джон Фиглер его зовут, он из
Краун-Пойнт, штат Индиана. Краун-Пойнт вот чем знаменит: в самую
Депрессию *1 из тамошней тюрьмы совершил побег Джон Диллинджер,
ограбитель банка. Диллинджер сбежал, угрожая охране пистолетом,
который вылепил из мыла, покрасив гуталином. Охрану несла
женщина. Упокой, Господи, ее душу. И его тоже. Подростком я
почитал Диллинджера, словно Робин Гуда. Похоронен он неподалеку
от моих родителей и от Алисы, моей сестры - она Диллинджером еще
больше меня восхищалась, - на кладбище Краун-Хилл в
Индианаполисе. Там же, на холме - самая высокая точка в городе,
- лежит Джеймс Уитком Райли, Кукурузный бард *2. Мама, когда
девочкой была, этого Райли хорошо знала.
/*1 Так называют в Америке период глубокого экономического
кризиса, начавшегося с осени 1929 г./
(здесь и далее примечания переводчика).
/ *2 Джеймс Уитком Райли (1849-1916), плодовитый стихотворец,
автор популярных в свое время стихотворений и баллад, широко
использующих особенности выговора жителей Индианы, где Райли
прожил всю жизнь./
Диллинджера в конце концов прикончили агенты Федерального
бюро расследований. Прямо у всех на глазах и пристрелили, хоть
он не сопротивлялся, даже не пробовал увернуться от ареста.
Поэтому, сами понимаете, ФБР я уж давно уважать перестал.
Джон Фиглер законов не нарушает, тихий такой школьник. Пишет,
что прочел почти все мои книжки и вот понял теперь, какая у меня
самая главная мысль, в каждой книжке она появляется, начиная с
первой. Он ее, мысль эту, так сформулировал: "Обманет все,
любовь сгорит, но благородство победит".
По-моему, хорошо сказано - и точно. Хотя не по себе мне
нынче, на шестой день после того, как пятьдесят шесть стукнуло,
- выходит, зря я мучился, книжку за книжкой сочиняя? Отбил бы
телеграмму в семь слов, и все дела.
Нет, правда.
Только опоздал Фиглер, прозорливец юный. Потому что я почти
уже закончил новую книжку - вот эту.
x x x
В ней есть второстепенный персонаж по имени Кеннет Уистлер, а
за этим персонажем стоит один человек из Индианаполиса, он
принадлежал к тому же поколению, что мой отец. Звали его Пауэре
Хэпгуд (1900-1949). О нем иногда упоминают в книгах по истории
рабочего движения: известен он тем, что ни на какие уступки не
соглашался, участвуя в забастовках, в маршах протеста, когда
казнили Сакко и Ванцетти, ну и так далее.
Сам я его видел только раз. Мы вместе пообедали в ресторане
Стиджмейера - это центр Индианаполиса,- когда я вернулся со
второй мировой войны, из Европы то есть; был еще мой отец и его
младший брат, дядя Алекс. В июле 1945 года это происходило.
Первую атомную бомбу еще не сбросили на Японию. Ее сбросят
примерно через месяц. Подумать только!
Мне было двадцать два, и я еще не снял форму - рядовой,
обученный, а вообще-то до войны я болтался в Корнелльском
университете, химией овладевал. Перспективы передо мной
открывались туманные. Своего бизнеса у нашей семьи не было, так
что не пристроишься. Отцовская архитектурная мастерская
закрылась. Отец без гроша в кармане сидел. Ну, а я, несмотря ни
на что, собирался жениться, уже и помолвка состоялась, - я вот
что думал: "Это кто же, кроме жены, со мною в постель ляжет?"
Мать моя - в других своих книгах я уж столько раз про это
писал, до тошноты надоело,- отказалась жить дальше, поскольку
теперь невозможно сделалось остаться тем же, чем она бьша, когда
выходила замуж, - одной из богатейших женщин в городе.
x x x
Тот обед устроил дядя Алекс. Они с Пауэрсом Хэпгудом вместе
учились в Гарварде. Гарвард будет все время появляться в этой
книге, хотя сам я там не учился. Я там преподавал впоследствии -
недолго и ничем не отличившись,- а дома у меня как раз в ту пору
творилось черт знает что.
Как-то рассказал я про это одному из моих студентов - что у
меня дома черт знает что творится.
А он выслушал и говорит: "_Да_уж_видно_".
Дядя Алекс в политике такой был консерватор, что, думаю, ни
за что не стал бы обедать с Хэпгудом, если бы Хэпгуд не учился
когда-то с ним вместе в Гарварде. Хэпгуд был профсоюзный
деятель, вице-президент местного отделения КИО *. А его жену
Мэри Социалистическая партия выставляла кандидатом в вице-
президенты Соединенных Штатов, много раз выставляла.
/* Конгресс Индустриальных Организаций - радикальное профсоюзное
объединение 30-х годов./
Знаете, когда я впервые в выборах участвовал, я проголосовал
за Нормана Томаса и Мэри Хэпгуд, хотя понятия не имел, что она у
нас в Индианаполисе живет. Да, а победили Франклин Д.Рузвельт с
Гарри С.Труменом. Я тогда думал, что я настоящий социалист.
Считал, что социализм для простого человека - то, что нужно. А
сам-то я, рядовой, обученный, из пехоты, - сам я кто таков, если
не простой человек?
x x x
Поговорить с Хэпгудом решили оттого, что я сказал дяде
Алексу: может, когда армия от меня отвяжется, попробую
устроиться на работу в профсоюз. В то время профсоюзы были самым
замечательным орудием, чтобы от предпринимателей мало-мальской
экономической справедливости добиться.
Дядя Алекс, должно быть, что-нибудь в таком духе подумал:
"Боже правый! Против глупости даже боги бессильны. Ладно, пусть
свои бредовые идеи по крайней мере хоть с гарвардцем обсудит, не
с кем попало".
Насчет глупости, перед которой бессильны боги, сказал Шиллер.
А Ницше поправил: "Против _скуки_ боги бессильны".
Ну, уселись мы с дядей Алексом у Стиджмейера за столик рядом
со входом, заказали по пиву, ждем, когда отец и Хэпгуд появятся.
Они порознь пришли. А то, если бы решили по дороге встретиться,
им бы разговаривать друг с другом было не о чем. К тому времени
мой отец утратил всякий интерес к политике, истории, экономике и
прочему такому. Все повторял, что уж больно много болтают. Идеи
для него не так уж много значили, вот ощущения - Другое дело,
особенно когда что-нибудь в руках держишь. Лет двадцать спустя,
умирая, он все говорил: жаль, что горшечником ему стать не
довелось, сидел бы дни напролет да глину пальцами мял.
Я об этих его настроениях жалел - у него ведь такое хорошее
образование было. Мне казалось, знания свои, свое умение он
просто выбросил за ненадобностью - ну, как солдаты ружье и ранец
выбрасывают, когда отступление.
А вот другим это в нем нравилось. Его в городе вообще очень
любили, особенно руки его, на удивление талантливые. И еще он
всегда был такой простодушный, обходительный такой. Любой
мастер-ремесленник для него просто святой, хоть на самом-то деле
среди них много попадалось озлобленных и глупых.
Кстати, дядя Алекс руками ничего не умел делать. И мать моя
тоже. Даже завтрак приготовить не могла. Или пришить пуговицу.
Зато Пауэрс Хэпгуд умел копать уголек. Этим и занимался после
Гарварда: его однокашники кто по отцовским фирмам устроились,
кто в маклерских конторах, банках там и так далее, а Пауэрс
уголек копал. Потому как думал, что настоящий друг рабочих сам
должен быть рабочим, причем настоящим.
В общем, должен сказать, что отец, когда я его узнал как
следует, то есть когда сам стал более или менее взрослым, был
славный человек, только от жизни он совсем отстранился. А мать
уже капитулировала и больше не значилась в нашем семейном
расписании. И в принципе, с самого начала меня сопровождала
атмосфера неудачи. И стойкие ветераны вроде Пауэрса Хэпгуда
меня, в общем, всегда восхищали, а также и другие, из тех, кому
все еще ужасно хотелось в точности узнать, что же это такое
вокруг происходит, и кому все еще не занимать было проектов,
каким бы образом уцепить за хвост удачу, когда неудача уже
вцепилась зубьями удаче в хвост. "Раз намереваюсь и дальше жить,
- думал я, - лучше вот с таких пример брать".
x x x
Однажды захотелось мне написать рассказ про то, как мы с
отцом на небесах встретились. С такого эпизода, кстати,
начиналась эта книжка в одном из первых вариантов. В рассказе,
надеялся я, выйдет так, что я ему самый настоящий друг. Только
все в этом рассказе пошло вкривь да вкось, как часто бывает,
если описываешь людей, которых хорошо знал. Там, на небесах -
разве нет?- каждый может для себя выбрать какой хочет возраст,
если только до этих лет на земле дожил. Допустим, Джон
Д.Рокфеллер, который "Стэндард ойл" основал, может хоть
мальчиком быть, хоть стариком - девяносто восемь ему. И царь
Тутанхамон тоже, но чтобы не старше девятнадцати оказался, и так
далее. Как автор рассказа я расстроился из-за того, что мой отец
решил на небесах быть девятилетним.
Я-то захотел, чтобы мне сорок четыре было - мужчина
почтенный, но вполне еще привлекательный по части секса. Из-за
отца я расстроился, потом растерялся, потом рассердился. В
девять лет он был прямо обезьяна какая-то, вроде лемура, что ли,
- буркалы да лапы, а более ничего. Из карманов блокноты какие-то
торчат, карандашей везде понапихано, всюду за мной таскается и
картинки рисует - что ни увидел, тут же и зарисовал, а я еще
рисунками этими восхищаться обязан. Познакомишься с кем, тут же
спрашивают: что это за странный такой мальчик?- и приходится
отвечать честно, потому как на небесах не соврешь: "Это мой
отец".
Всякая шпана вечно его изводила, поскольку он на других детей
не похож. Не нравятся ему ни игры детские, ни разговоры. А шпана
загонит его в какой-нибудь угол, штанишки с него долой, трусики
и всю одежку прямиком туда, где адское пламя вырывается.
Углубление такое вроде колодца, только ни ведра нет, ни ворота.
А как через край перегнешься, слабенькие вскрики доносятся
откуда-то с глубокого, глубокого дна, Гитлера слышно, и Нерона,
Саломею, Иуду и прочих таких же. Так вот и вижу Гитлера: уж до
полной агонии дошел, а тут ему еще то штаны отцовские на голову
сваливаются, то трусики.
Каждый раз, как с него штаны сдирали, отец, задыхаясь от
ярости, бежал ко мне. У меня, понимаете, друзья новые появились,
таким воспитанным, приятным человеком меня находят, а тут,
откуда ни возьмись, папашенька: ругается на чем свет, и мошонка
его крохотная туда-сюда, туда-сюда, ветром ее раскачивает.
Я матери жалуюсь, а она: знать, мол, о нем ничего не знаю, да
и о тебе тоже знать не хочу, ей, видите ли, всего шестнадцать
лет сейчас. Так что с папашей мне одному пришлось управляться -
а как управишься, разве прикрикну, если уж совсем доведет:
"Папа, черт бы тебя подрал, вырастешь ты когда-нибудь?"
И так далее. Как ни верти, очень уж пессимистичный получался
рассказик, ну, я его и бросил.
x x x
Да, так вот, был июль 1945 года, и входит мой отец в ресторан
Стиджмейера - еще очень даже живой. Было ему тогда примерно как
мне сейчас: овдовев, он не проявлял желания снова жениться или
связь какую-нибудь завести, даже и не думал. Отпустил усы,
теперь и у меня такие же. А в ту пору я всю растительность
