на войне их просто в клочья разорвет шрапнелью да пулями, вот и
все дела. Кому же наперед известно, как он сумеет держаться под
шрапнелью и пулями? Да плюс огнеметы там и газы отравляющие.
Грохот жуткий, взрывы. Стоял вот рядом с тобой приятель, бац! -
и голову ему оторвало, из шеи кровь фонтаном хлещет.
И еще женщины, становясь этим студентикам женами, ждали,
чтобы те даже в брачную ночь оказались любовниками хоть куда,
нежными, умелыми, грубоватыми, когда требуется, а когда надо -
само преклонение, голову чтобы терять умели, потому как такое
тоже возбуждает, и чтобы про органы размножения знали абсолютно
все, словно вчера из Гарвардской медицинской школы.
Вспоминаю споры, возбужденные статьей, которая как раз тогда
появилась в одном вызывающем журнальчике. Там подсчитывалось,
сколько раз за неделю американские мужчины в постели делом
занимаются, - по разным профессиональным категориям подсчеты
велись. И оказалось, что тут никому не угнаться за пожарными, те
по десять раз еженедельно. А хуже всех университетские
преподаватели, эти хорошо если раз в месяц раскачаются.
Посмотрел статейку один мой однокурсник - его, беднягу, потом на
второй мировой войне ухлопали, - покачал грустно головой и
говорит: "Черт, да я бы все отдал, чтоб поскорей преподавателем
стать".
Короче говоря, песенка та грубоватая, возможно, всего то и
придумана была, чтобы воздать должное женской силе и приглушить
вызываемые ею страхи. Ну, вроде тех песенок, где львов
высмеивают, - их распевают охотники перед тем, как идти в
джунгли.
Вот эта песенка, слушайте:
Просеивает Салли
Золу перед крылечком,
И ногу отставляет,
И - ой! ой! ой! - пердит.
И лопнули трусы на ней,
А сито изорвалось,
А жопа так и прыгает -
И тут поющие выбрасывают руки вверх - хлоп! хлоп! хлоп!
2
Официально моя должность в Белом доме при Никсоне - эту
должность я занимал, когда меня арестовали за присвоение
государственного имущества, лжесвидетельство под присягой и
противодействие правосудию, - называлась так: специальный
помощник президента по делам молодежи. Оклад был тридцать шесть
тысяч долларов в год. Кабинет мне предоставили, хотя и без
секретарши, и находился он в здании, занимаемом органами
исполнительной власти, на цокольном этаже - потом выяснилось,
что прямо надо мной была комната, где и разрабатывали планы
кражи документов, а также прочих преступлений, которые
предполагалось совершить для поддержания авторитета президента
Никсона. Я слышал, как наверху расхаживают, а иногда начинали
громко спорить. А у меня внизу ничего не было, только
отопительные приборы да кондиционеры, и еще аппарат с кока-
колой, про него, похоже, никто и не знал, кроме меня. Я
единственный аппаратом этим пользовался.
Да, сидел я, значит, у себя в кабинете и всякие студенческие
газетки почитывал, журнальчики там разные - "Роллинг стоун", и
"Чокнутый папаша", и еще другие, которые, считалось, выражают
мнение молодых. Мне надо было сделать перечень политических
высказываний, встречающихся в популярных песнях. Поручили мне
этим заниматься, думаю, прежде всего по той причине, что в
Гарварде я сам был радикалом, с первого же курса начиная. И не
каким-нибудь там болтуном, из тех, что в компании любят
щегольнуть левизной. Я был сопредседателем гарвардской секции
Коммунистической лиги молодежи. И соредактором радикального
еженедельника "Массачусетский прогрессист". Короче, я был
коммунистом с партийным билетом в кармане, не скрывал этого,
гордился этим, пока Гитлер со Сталиным не подписали Акт о
ненападении в тысяча девятьсот тридцать девятом. Я понял
случившееся так: небо и ад объединяются против слабо защищенных
повсюду на земле. И с тех пор снова, хотя и с оговорками,
уверовал в капиталистическую демократию.
Было время, когда у нас в стране быть коммунистом настолько
не считалось зазорным, что мне это не помешало поехать по
стипендии Родза* после Гарварда в Оксфорд, а затем получить
работу в рузвельтовском Министерстве сельского хозяйства. Ну что
тут, в конце-то концов, такого уж отвратительного, тем более что
была Депрессия и приближалась новая война за природные богатства
да рынки. Что такого ужасного, если молодой человек верит:
каждый пусть трудится, как способен, и каждого надо
вознаграждать соответственно простым его потребностям, слабый он
или сильный, старый или не очень, не обделен мужеством или
робок, одарен или недалек? Кто бы стал утверждать, что я, мол,
ничего не соображаю, когда лезу со своими разговорами про то,
как мы могли бы обходиться без всяких войн, достаточно лишь,
чтобы простые люди во всем мире взяли под свой контроль все
богатства, распустили армии и забыли про государственные
границы, - чтобы они почувствовали себя братьями, да, братьями и
сестрами, а также отцами и матерями, равно как детьми трудового
народа? И кого в это сообщество великодушных друзей нельзя
допускать - так это тех, кто норовит больше заграбастать, чем им
требуется.
/* Сесил Джон Родз (1853-1902), британский политик и финансист./
Даже вот и сейчас, в свои шестьдесят шесть, когда уж мало что
способно радовать, у меня сердце ходуном от радости начинает
ходить, как увижу кого-нибудь, кто все еще считает возможным,
чтобы со временем вся земля стала домом для одного огромного
мирного семейства, для Семьи Человеческой. Да случись мне
сегодня самого себя встретить, каким я был в тысяча девятьсот
тридцать третьем, я бы от умиления, от восторга в обморок
свалился.
Так что и в Белом доме при Никсоне мой идеализм еще не
испарился, он даже в тюрьме не совсем увял, даже вот сейчас
тлеет, когда я - самая последняя моя должность - стал вице-
президентом компании звукозаписей "Музыка для дома", она в
корпорацию РАМДЖЕК входит.
Я все еще верю, что мира, изобилия, счастья когда-нибудь
можно будет достичь. По глупости верю.
Когда я с тысяча девятьсот семидесятого по семьдесят пятый
состоял при Ричарде М.Никсоне специальным советником по делам
молодежи и четыре пачки "Пэлл-Мэлл" без фильтра каждый день
выкуривал, никто у меня не справлялся насчет фактов, мнений моих
и прочего. Я бы мог на службу вовсе не являться, может, и правда
лучше бы мне было сидеть дома да помогать бедной моей жене, у
которой имелось свое небольшое дело - она дизайном занималась,
уютно обустраивала квартиры, а контора ее была прямо у нас в
крохотном таком, славненьком таком кирпичном бунгало, Чеви-Чейз,
штат Мэриленд. Единственные посетители кабинета на цокольном
этаже, где стены покрашены темно-зеленой краской и в пятнах от
сигарет, - это президентские специальные грабители, у них офис
прямо над моим. Раз я закашлялся сильно, и тут они сообразили,
что внизу кто-то сидит, значит, может подслушать их разговоры.
Так они опыты разные производить начали: один наверху орет,
ногами топает, а второй прислушивается у меня в кабинете.
Убедились, что ничего я слышать не могу, да и вообще безвредный
старикашка, только и всего. Тот, который орал да топал, в
прошлом служил оперативником в ЦРУ, а еще детективные романы
сочинял - он окончил Браунский университет. А который у меня
сидел, тот раньше был агентом ФБР, потом прокурором округа
состоял - из университета Фордхэма он. Ну, а я, сказано уже, в
Гарварде образование свое получил.
Вы не поверите: гарвардский выпускник, а все равно - знает
ведь, что писульки его порвут, не читая, и сунут в мусорные
мешки, заготовленные в Белом доме для прорвы бумажной, - все
равно каждую неделю заготовляет по двести штук отчетов, как
молодежь настроена да чего говорит, и сноски там, библиография,
примечания, прочее такое. Хотя выводы год за годом получались у
меня до того одинаковые, что можно было просто каждую неделю
одну и ту же телеграмму посылать, пока не посадили. Вот такую
примерно:
_"Молодежь_по-прежнему_отказывается_осознать_невозможность_
_всемирного_разоружения_и_экономического_равенства_тчк_не_
_исключено_всему_виною_Новый_завет_(см.)_тчк_
_Уолтер_Ф._Старбек,_специальный_помощник_президента_
_делам_молодежи"._
Закончив очередной свой бесплодный день в кабинете этом, я
отправлялся домой, к жене, которая у меня всю жизнь была одна-
единственная, к Рут то есть - она меня ждала в нашем крохотном
таком кирпичном бунгало, Чеви-Чейз, штат Мэриленд. Она у меня
еврейка (я - нет). Наш единственный сын - он книжки рецензирует
в "Нью-Йорк тайме", - стало быть, наполовину еврей. В
конфессиональные и расовые дела он внес дополнительную путаницу,
женившись на певице-негритянке из ночного клуба, у которой двое
детей от предыдущего мужа. Предыдущий муж тоже в ночных клубах
выступал, он конферансье, а родом пуэрториканец и звать его
Джерри Ча-Ча Ривера, - пристрелили его, подвернулся под руку,
когда происходило ограбление принадлежащей корпорации РАМДЖЕК
автомобильной мойки в Голливуде. Сын мой детей на себя записал,
так что по закону они теперь мои внуки, единственные мои внуки.
Такова жизнь.
Покойная моя жена Рут, бабушка этих детей, родилась в Вене. У
ее отца там антикварная книжная лавка была, пока нацисты не
отобрали. Рут шестью годами меня моложе. Отец, мать, двое других
детей из их семьи погибли в концлагерях. Саму ее одна
христианская семья прятала, но потом раскрылось это, и в тысяча
девятьсот сорок втором ее забрали вместе с главой этой семьи. И
она тоже попала в концлагерь, который был под Мюнхеном, два
последних года войны там провела, пока не пришли американцы и
этот лагерь не освободили. Рут умерла в тысяча девятьсот
семьдесят четвертом - у нее, когда она спала, разрыв сердца
случился, это было за две недели до моего ареста. Меня куда
жизнь ни кинет - бывало, и в совсем уж неподходящие места, - Рут
туда же, со мною вместе, если только сможет. Иной раз не
удержусь, удивляться этому начинаю, а она мне: "Как же по-
другому? Мне-то что делать остается, ты как думаешь?"
А вообще ей бы переводчицей быть, прекрасно это у нее
получалось. Языки она выучивала с невероятной легкостью, куда
мне до нее. Я после второй мировой войны четыре года в Германии
находился, но немецким так и не овладел. А Рут - не было такого
европейского языка, на котором бы она не говорила, хоть
немножко. В концлагере, к смерти приготовившись, все свое время
проводила вот как: просит других заключенных научить ее их
языку, если она его не знает. Так она по-цыгански начала
свободно объясняться, выучила этот цыганский говор, и даже на
языке басков несколько слов могла сказать - по их песенкам
запомнила. А может, ей бы лучше живописью заняться, портреты
рисовать? В лагере она и это дело освоила: пальцы сажей вымажет,
которая нагорела на фонаре, и рисует сокамерников на стенке,
старается, чтобы вышло похоже. Еще могла бы она стать отличным
фотографом. В шестнадцать лет, за два года до того, как немцы
Австрию аннексировали, она сняла фотоаппаратом сотню венских
нищих, они все до одного были покалеченные ветераны первой
мировой войны. Снимки эти потом продавали альбомчиком, я отыскал
недавно один такой - где бы вы думали? - в нью-йоркском Музее
современного искусства, от изумления у меня просто в сердце
закололо. Ко всему прочему Рут и на пианино хорошо играла, а мне
слон на ухо наступил. Я даже "Просеивает Салли" как следует
напеть не сумею.
Короче говоря, по всем статьям я своей Рут уступал.
Когда в пятидесятые-шестидесятые дела у меня пошли совсем
скверно, когда, несмотря на бывшие свои высокие посты в
правительственных учреждениях, несмотря на все знакомства с
важными людьми, мне не удавалось найти приличной работы, Рут - а
кто же еще? - вытащила из пропасти наше маленькое и не слишком
популярное в Чеви-Чейз, штат Мэриленд, семейство. У нее поначалу
два раза не получилось: очень она было расстроилась, но потом
над неудачами своими смеялась так, что слезы из глаз. Первая
неудача вышла, когда она устроилась в коктейль-холле тапером.
Хозяин этого заведения, когда ей расчет давал, говорит: уж
