сбривал.
Подходили к концу времена жутких испытаний, то есть
планетарный экономический коллапс, за которым последовала
планетарная война. Воевавшие повсюду возвращались домой. Вы
думаете, папа мой уж наверняка об этом хоть вскользь помянул, о
том, что новая эпоха наступает? А вот и нет, ни словом ни
обмолвился.
Совсем про другое он говорил, да так интересно, - про то, что
с ним нынче утром приключилось. Ехал он на машине и видит:
старый дом сносят. Остановился, развалины разглядывает. И
замечает, что рама парадного из какого-то особенного дерева
сделана, из тополя, наверное. Могучая такая рама, фута четыре в
длину, а планки толщиной дюймов в восемь. Так ему рама эта
понравилась, что попросил он работяг: отдайте, мол. Гвоздодер у
них одолжил, все до последнего гвоздики повытаскивал, какие
нашлись.
Повез он эту раму на лесопилку, пусть реек из нее понаделают,
а сам думает: потом решу, как эти рейки использовать. Ему-то
больше всего на волокно взглянуть хотелось, уж больно дерево
необычное. Пильщики спрашивают: гвоздей-то точно не осталось? Ни
одного, клянется. Только гвоздь там все-таки торчал. У него
шляпка отлетела, потому и не виден. И как циркулярная пила на
гвоздь этот наткнулась, такой раздался звук, что уши лопаются.
Ни назад, ни вперед, а от ремня, который пилу удерживал, дым так
и валит.
Пришлось папе замену зубцов оплатить и ремень новый, да
вдобавок говорят ему: больше чтоб никогда со старыми деревяшками
сюда не заявлялся. Но все равно, очень ему все это понравилось.
Вроде притчи получилось, причем мораль всякому видна.
Мы с дядей Алексом что-то без особого увлечения историю эту
выслушали. Как все отцовские истории, очень уж она вышла гладкая
да законченная, вроде яйца в скорлупе.
x x x
Ну, заказали мы еще пива. Через несколько лет дядя Алекс
станет одним из учредителей Анонимного Антиалкогольного Альянса,
отделение в Индианаполисе, - правда, жена его всем и каждому
втолковывала, что сам-то он алкоголиком сроду не был. Сидим, а
он нам про Колумбийскую Консервную Компанию рассказывает,
которую отец Хэпгуда Уильям, еще один гарвардец, учредил у нас в
Индианаполисе в 1903 году. Знаменитая была попытка по-
демократически производство наладить, только я про нее ничего
раньше не слышал. Про многое я ничего раньше не слышал.
Колумбийская Консервная Компания производила томатный суп,
приправы, кетчуп и прочее в том же роде. Ей все время помидоры
требовались. Прибыли никакой не было до 1916 года. А когда
наконец пошла прибыль, папаша Пауэрса Хэпгуда начал из нее
рабочим деньги выплачивать, потому как был убежден, что всюду в
мире рабочие имеют право получать по справедливости. Акции,
кроме него, два его брата держали, тоже гарвардцы, и они
согласились: правильно он решил.
Ну, организовал он совет из семи рабочих, который дирекции
свои соображения представлял, как кому платить и какие условия
должны быть на производстве. Совет этот без всяких подсказок со
стороны постановил, что никаких остановок производства в
межсезонье быть не должно, хотя консервное дело всегда по сезону
разворачивается, и что отпуска надо оплачивать, а медицинское
обслуживание рабочих и членов их семей пусть будет бесплатным,
да еще надо предусмотреть выплаты по бюллетеням, да пенсии, а в
конечном счете компания станет собственностью тех, кто в ней
работает, - они акции будут приобретать со скидкой и все
выкупят.
- Короче говоря, лопнуло дело, - сказал дядя Алекс и
улыбнулся, довольный такой, словно дарвинист, которому законы
природы подвластны.
А отец ничего не сказал. Может, вовсе и не слушал.
x x x
Вот лежит передо мной книжка "Хэпгуды. Три брата,
относившиеся к жизни всерьез", сочинение Майкла Д.Маркаччо,
издательство Виргинского университета, Шарлотсвилл, 1977. Три
брата - это Уильям, учредитель Колумбийской Консервной, а также
Норман и Хатчинс, гарвардцы, как и он: были они журналистами с
социалистическим оттенком, книжки писали, печатали кое-что в
Нью-Йорке и поблизости от Нью-Йорка. Согласно Майклу Маркаччо,
дела у Колумбийской Консервной шли вполне сносно до 1931 года,
когда Депрессия нанесла по ней смертельный удар. Многих
работавших пришлось уволить, а оставшимся плату урезали вдвое. В
финансах компания сильно зависела от Континентальной Консервной
Корпорации, а корпорация требовала, чтобы с рабочими в этой
компании обходились более или менее так же, как с ними всюду
обходятся, хоть бы они и владели акциями - большинство, между
прочим, действительно владело. Эксперименты кончились.
Оплачивать их больше было нечем. А те, кто акции приобрел, чтобы
участвовать в прибылях, теперь оказались совладельцами компании,
которая почти развалилась.
Хотя она не сразу лопнула, не до конца. Когда мы с дядей
Алексом, отцом и Пауэрсом Хэпгудом на обед собрались, она
вообще-то еще существовала. Только совсем другая стала компания,
и ни цента не платила больше, чем другие консервные предприятия.
В конце концов все, что от нее осталось, прибрела в 1953 году
фирма посолиднее.
x x x
Стало быть, появляется в ресторане Пауэрс Хэпгуд, вроде как
самый обыкновенный человек, каких на Среднем Западе много, -
видно, что из англосаксов родом, костюмчик на нем неприметный
такой. Профсоюзный значок к пиджаку приколот. Настроение у него
превосходное. С отцом он был немножко знаком. С дядей Алексом
знаком очень хорошо. Извинился за опоздание. В суд пришлось
утром наведаться, его свидетелем вызвали: слушается дело о
забастовке, которая была несколько месяцев назад, - выставили у
фабрики пикеты, и кулаки в ход пошли. Сам он к этому никакого
касательства не имеет. Хватит с него, было время - поучаствовал
в подобных делах. А теперь ни с кем драться не намерен, не
забыл, как дубинкой по голове молотят, пока с ног не свалишься,
и каково оно, в тюрьме ночевать.
Любитель он был поговорить, причем истории рассказывал куда
интереснее, чем отец или дядя Алекс. Когда казнили Сакко и
Ванцетти, он марш протеста возглавил и его за это отправили в
больницу для психов. Подрался с руководителями союза горняков,
где президентом Джон Л.Льюис,- считал, что слишком правую
позицию они заняли. А в 1936 году возглавлял КИО, когда в
Кэмдене, штат Нью-Джерси, началась стачка на заводах тамошних. И
его за решетку упрятали. Тогда несколько тысяч бастующих
окружили тюрьму, похоже было, линчевание наоборот устроят, ну,
шериф и подумал, лучше уже его выпустить. Всякие такие вот
истории. Я их в этой книжке пересказываю, как запомнил, только
это не я, это выдуманный персонаж пересказывает, предупреждал
уже.
Оказывается, Хэпгуд и в суде все утро свои истории вспоминал.
Судье они жутко понравились, и почти всем остальным тоже -
наверно, оттого что для себя-то Хэпгуд ничего не добивался,
когда все эти удивительные штуки с ним происходили. Надо думать,
судья только старался, чтобы Хэпгуд побольше им такого
рассказал. В то время история рабочего движения считалась чем-то
вроде порнографии, даже хуже,- время-то какое было! В школах, в
приличных домах касаться того, как рабочие страдают и за свои
права борются, было тогда, да и сейчас тоже, нельзя: табу.
Вспомнил, как судью звали. Клейком, вот как. Без труда
вспомнил, потому что в моем классе сын этого судьи учился, мы
его Меднорожим прозвали.
Отец Меднорожего Клейкома - я со слов Пауэрса передаю - как
раз перед перерывом на обед и задает Хэпгуду последний вопрос:
"Мистер Хэпгуд, - говорит, - вот вы из такой почтенной семьи
происходите, образование вам дали превосходное, почему же вы
живете-то так чудно?"
- Почему? - Хэпгуд переспрашивает (я со слов Хэпгуда
передаю). - А потому, сэр, что была Нагорная проповедь.
И тут отец Меднорожего Клейкома объявляет:
- Продолжение слушаний в два часа дня.
x x x
А Нагорная проповедь - это что, собственно, такое? Это
предсказание Иисуса Христа, что нищие духом обретут Царство
Небесное; и что все плачущие утешатся; и что кроткие наследуют
землю; и что алчущие правды насытятся ею; и что милостивые будут
помилованы; и что чистые сердцем Бога узрят; и что миротворцы
будут наречены сынами Божиими; и что изгнанные за правду тоже
обретут Царство Небесное; и так далее, и так далее.
x x x
Тот персонаж моей книги, который вдохновлен Пауэрсом
Хэпгудом, неженат, и у него всякие сложности из-за спиртного.
Пауэрс Хэпгуд был женат, и, насколько мне известно, из-за
спиртного никаких сложностей у него не было.
x x x
Есть еще один второстепенный персонаж, которого я назвал Роем
М. Коном. Он списан с известного антикоммуниста, юриста и
бизнесмена, которого зовут - не очень-то я изобретателен - Рой
М.Кон. Приношу ему благодарность за полученное вчера (2 января
1979 года) по телефону разрешение воспользоваться его именем. Я
дал слово, что не нанесу ущерба его репутации, изобразив Роя М.
Кона устрашающе всемогущим судебным оратором, который кого
хочешь засудит и кому угодно добьется оправдания.
x x x
Дорогой мой папочка все помалкивал, когда, отобедав с
Пауэрсом Хэпгудом, мы ехали домой. Ехали мы в отцовском плимуте.
За рулем сидел он сам. Лет через пятнадцать его задержат за то,
что он проедет на красный свет. Выяснится, что прав у него
вообще нет, хотя он уж двадцать лет машину водит, - значит,
когда мы ехали с обеда, прав у него тоже не было.
Дом отцовский был за городом, но недалеко. Катим мы у самой
окраины Индианаполиса, и тут он говорит: может, забавного пса
сейчас увидим, если подфартит. Немецкая овчарка это, говорит, и
она уж еле на ногах держится, столько раз ее машины сбивали. А
пес все равно облаивать кидается, на все четыре лапы припадает,
но смелый такой, и в глазах ярость горит.
Только пес этот так и не появился. Хотя и правда, был такой.
Я его потом как-то видел, когда один ехал. На самом краешке
шоссе лежит, скорчившись, того и гляди ринется покрышку
прокусывать на правом переднем колесе. И ринулся - жалко
смотреть было. Задние лапы он уж еле волочил. Как будто, одними
передними напрягаясь, пытается паровой каток за собой утащить.
В тот день сбросили атомную бомбу на Хиросиму.
x x x
Но вернусь к тому нашему обеду с Пауэрсом Хэпгудом.
Когда отец поставил машину в гараж, он наконец-то высказался
насчет этого обеда. Удивило его, с какой страстностью Хэпгуд
говорил о деле Сакко и Ванцетти, которое, без всякого сомнения,
представляло собой один из самых поразительных вывертов в
истории американского правосудия и подверглось самым злым, самым
ехидным комментариям.
- Понимаешь, - сказал отец,- я понятия не имел, что их
виновность, оказывается, не полностью доказана.
Вот каким художником не от мира сего был мой папа.
x x x
В книжке этой упоминается о кровавой стычке бастующих с
полицией и солдатами, и эта стычка названа Бойней на Кайахоге.
Бойню эту я выдумал, верней, описал ее, перемешав - вроде
мозаики - свидетельства о многих подобных стычках, происходивших
в не столь уж отдаленные времена.
Легендой входит это событие в память главного героя моей
книги Уолтера Ф.Старбека, и получается так, что вся его жизнь
тесно соприкоснулась с Бойней, хотя и случившейся в
рождественское утро тысяча восемьсот девяносто четвертого года,
задолго до того, как Старбек родился.
Дело вот как было.
В октябре 1894 Дэниел Маккоун, основатель и владелец компании
"Кайахога", производившей металл и строившей мосты,- в ту пору
крупнейший промышленник-работодатель в Кливленде, штат Огайо,-
собрал у себя мастеров и велел им сообщить рабочим, что их
зарплата снижается на 10 процентов. Профсоюза не существовало. А
этот Маккоун был отличным инженером, только без всяких
сантиментов - он ведь сам себя на ноги поставил, происходил-то
он из семьи рабочих, живших в Эдинбурге, в Шотландии.
Половина работавших на его заводе, с тысячу человек, которыми
предводительствовал обычный литейщик Колин Джервис - здорово он
умел говорить перед толпой,- покинули свои места, угрожая
