заблагорассудится, и всем ясно, что нет - значит нет. Она
доказала, что предсказания, которыми запугивал ее всезнайка -
муж - чистый блеф, нисколько не лучше, чем сводки Американского
бюро прогнозов погоды.
Мало того - она придумала, как обеспечить себе более или
менее комфортабельную жизнь до конца своих дней и заодно
хорошенько насолить своему муженьку как он того заслуживает. В
следующий раз, когда он материализуется, он окажется в густой
толпе зевак, собравшихся в имении. Беатриса грешила брать по
пять долларов с головы за вход через дверцу из "Алисы в стране
чудес".
И это не бред и не химеры. Она обсудила этот план с двумя
самозванными представителями владельцев закладных на имение - и
они были в восторге.
Они и сейчас сидели рядом с ней у телевизора, глядя на
приготовления к запуску "Румфорда". Телевизор стоял в комнате,
где висел громадный портрет Беатрисы - девочки в ослепительно
белом платье, с собственным белым пони. Беатриса улыбнулась,
глядя на портрет. Маленькая девочка все еще оставалась чистой и
незапятнанной. И пусть кто-нибудь попробует ее замарать.
Комментатор на телевидении начал предстартовый отсчет.
Слушая обратный счет, Беатриса вела себя беспокойно, как
птица. Она не могла усидеть на месте, не в силах была
успокоиться. Она сидела как на иголках, но беспокойство было
радостное, а не тревожное. Ей не было никакого дела до того,
удачно ли пройдет запуск "Румфорда" или нет.
Двое ее гостей, наоборот, наблюдали запуск с глубокой
серьезностью - словно молились, чтобы он прошел благополучно.
Это были мужчина и женщина - некий мистер Джордж М. Гельмгольц и
его секретарша, некая мисс Роберта Уайли. Мисс Уайли была
презабавная старушенция, такая живая и остроумная.
Ракета с ревом рванулась вверх.
Запуск прошел блестяще.
Гельмгольц откинулся в кресле и облегченно вздохнул.
- Клянусь небом,- сказал он грубовато, как подобает мужчине,-
я горжусь тем, что я - американец, и горжусь, что живу в такие
времена.
- Хотите выпить?-спросила Беатриса.
- Премного благодарен,- сказал Гельмгольц,- но, как
говорится, делу - время, потехе - час.
- А разве мы еще не покончили с делами?- сказала Беатриса.-
Разве мы еще не все обсудили?
- Как сказать... Мы с мисс Уайли хотели составить список
наиболее крупных построек в имении,- сказал Гельмгольц,- но я
боюсь, что уже совсем стемнело. Прожектора у вас есть?
Беатриса покачала головой.
- К сожалению, нет,- сказала она.
- А фонарь у вас найдется?- спросил Гельмгольц.
- Фонарь я вам, может быть, и достану,- сказала Беатриса,-
но, по-моему, вовсе незачем туда ходить. Я вам точно все
расскажу.
Она позвонила дворецкому и приказала принести фонарь.
- Там крытый теннисный корт, оранжерея, коттедж садовника -
прежде в нем жил привратник, дом для гостей, склад садового
инвентаря, турецкая баня, собачья конура и старая водонапорная
башня.
- А новое здание для чего? - спросил Гельмгольц.
- _Новое_?- сказала Беатриса.
Дворецкий принес фонарь, и Беатриса передала его Гельмгольцу.
- Металлическое,- сказала мисс Уайли.
- Металлическое?- растерянно переспросила Беатриса.- Там
никакого _металлического_ строения нет. Может быть, старая
дранка стала серебристой от времени.
Она нахмурилась.
- Вам сказали, что там есть металлическое здание?
- Мы видели собственными глазами,- сказал Гельмгольц.
- Прямо у дорожки - в кустах возле фонтана,- добавила мисс
Уайли.
- Ничего не понимаю,- сказала Беатриса.
- А может, пойти взглянуть?- сказал Гельмгольц.
- Разумеется - пожалуйста,- сказала Беатриса, вставая.
Трое прошли по Зодиаку, выложенному на полу вестибюля, вышли
в благоухающую темноту парка.
Луч фонаря плясал впереди.
- Признаюсь,- сказала Беатриса,- мне самой не терпится
узнать, что там такое.
- Что-то вроде сборного купола из алюминия,- сказала мисс
Уайли.
- Смахивает на грибовидный резервуар для воды или что-то в
этом роде,- сказал Гельмгольц,- только не на башне, а прямо на
земле.
- Правда?- сказала Беатриса.
- Я вам говорила, что это такое, помните?- сказала мисс
Уайли.
- Нет,- сказала Беатриса.- А что это?
- Придется шепнуть вам на ушко,- игриво сказала мисс Уайли,-
а то как бы меня не сунули в психушку за такие слова!
Она приложила ладонь рупором ко рту и сказала театральным
шепотом:
- Летающая тарелка!
Глава четвертая.
ДРЯНЬ И ДРЕБЕДЕНЬ
"Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
Дрянь-дребедень, дребедень.
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень-дребедень".
Солдаты маршировали по плацу под треск армейского барабана.
Вот что выговаривал для них барабан с ревербератором:
Дрянь дребедень-дребедень-дребедень.
Дрянь-дребедень-дребедень.
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень-дребедень.
Пехотный дивизион численностью в десять тысяч человек был
построен в каре на естественном плацу из сплошного железа
толщиной в милю. Солдаты стояли по стойке "смирно" на оранжевой
ржавчине. Сами люди - офицеры, солдаты - казались почти
железными и сохраняли окоченелую неподвижность, даже когда их
пробирала дрожь. Они были в грубой форме белесоватозеленого
цвета-цвета лишайника.
Вся армия разом вытянулась по стойке "смирно",
хотя было совсем тихо. Не было дано никакого слышимого или
видимого сигнала. Они все приняли стойку "смирно", как один
человек, словно по мановению волшебной палочки.
Третьим с краю во втором отделении первого взвода второй роты
третьего батальона второго полка Первого марсианского штурмового
пехотного дивизиона стоял рядовой, разжалованный из
подполковников три года назад. На Марсе он пробыл уже восемь
лет.
Когда в современной армии человека разжалуют из старших
офицеров в рядовые, он скорее всего окажется староват для этого
чина, так что его товарищи по оружию, попривыкнув к тому, что он
такой же солдат, как и они, станут звать его просто из жалости -
ведь и ноги, и зрение, и дыхание начинают ему изменять - каким-
нибудь прозвищем: _Папаша,_Дед,_Дядек._
Третьего с краю во втором отделении первого взвода второй
роты третьего батальона второго полка Первого марсианского
штурмового пехотного дивизиона звали Дядьком. Дядьку было сорок
лет. Дядек был прекрасно сложенным мужчиной - в полутяжелом
весе, смуглый, с губами поэта, с бархатными карими глазами в
тени высоких надбровных дуг кроманьонца. Небольшие залысинки на
висках подчеркивали эффектную прядь волос.
Вот анекдот про Дядька, весьма характерный:
Как-то раз, когда взвод мылся под душем, Генри Брэкман,
сержант, командовавший взводом, предложил сержанту из другого
подразделения указать самого лучшего солдата во всем взводе.
Гость ничтоже сумняшеся показал на Дядька: Дядек, крепко сбитый,
с отличной мускулатурой, казался бывалым мужчиной среди
мальчишек.
Брэкман закатил глаза.
- О боже,- ты что, серьезно?- сказал он.- Да это же самый что
ни на есть шут гороховый, посмешище всего взвода!
- Шутишь?- сказал второй сержант.
- Шучу - черта с два!- сказал Брэкман.- Ты только посмотри на
него - битых десять минут стоит под душем, а к мылу и не
притронулся! Дядек! Проснись, Дядек!
Дядек вздрогнул, пробудился от дремоты под тепловатым дождем.
Он вопросительно, с беззащитной готовностью повиноваться,
взглянул на Брэкмана.
- Да намылься ты, Дядек!- сказал Брэкман.- Намылься хоть
разок, ради Христа!
И вот в каре на железном плацу Дядек стоял навытяжку, как и
все прочие.
В центре каре стоял каменный столб с прикрепленными к нему
железными кольцами. Сквозь кольца были пропущены лязгающие цепи,
которыми был туго прикручен к столбу рыжеголовый солдат. Он был
чистоплотным солдатом, но аккуратным его не назовешь все его
награды и знаки различия были сорваны, и не было на нем ни
ремня, ни галстука, ни белоснежных гетр.
Все остальные, и Дядек в том числе, были при полном параде.
На всех остальных было любо посмотреть.
С человеком у столба должно было случиться что-то страшное -
что-то такое, чего человек стремился избежать любой ценой, что-
то, от чего и уклониться было нельзя - цепи не пускали.
А всем остальным солдатам предстояло быть зрителями.
Этому событию придавалось большое значение.
Даже солдат у столба стоял навытяжку - как подобает бравому
солдату, применительно к обстановке, как его учили.
И опять - без какого бы то ни было видимого или слышимого
сигнала все десять тысяч человек, как один, приняли строевую
стойку "вольно".
И человек у столба - тоже.
Затем солдаты встали еще более непринужденно по команде
"вольно". По этой команде полагалось стоять свободно, но не
выходить из строя и не разговаривать в строю. Теперь солдатам
было дозволено о чем-то подумать, оглядеться, обменяться
взглядами с кем-то, если было с кем, или было о чем сказать.
Человек у столба натянул цепи и вытянул шею, прикидывая на
глаз высоту столба, к которому он был прикручен цепями. Можно
было подумать, что он старается точно угадать высоту столба и
состав породы, из которой он сделан, в надежде, что отыщет
какой-нибудь научный способ сбежать отсюда.
Столб был высотой в девятнадцать футов, шесть и пять тридцать
вторых дюйма, не считая двенадцати футов, двух и одной восьмой
дюйма, погруженных в железо. Диаметр столба в среднем равнялся
двум футам, пяти и одиннадцати тридцать вторых дюйма, с
максимальным отклонением от этого среднего сечения до семи и
одной тридцать второй дюйма. В состав породы, из которой был
сделан столб, входили кварц, известняк, полевой шпат, слюда со
следами турмалина и роговой обманки. А еще человеку в цепях не
мешало бы знать, что он находится в ста сорока двух миллионах
девятистах одиннадцати милях от Солнца и помощи ему ждать
неоткуда.
Рыжий человек у столба не произнес ни звука, потому что
солдатам даже в положении "вольно" разговоры были запрещены. Но
взгляд его был красноречив, и каждый мдг бы в нем прочесть
задавленный крик. Он искал взглядом, в котором бился безмолвный
крик, Другие глаза, чей то ответный взгляд. Он хотел что-то
передать конкретному человеку, своему лучшему другу - Дядьку. Он
искал глазами Дядька.
Он не мог отыскать Дядька.
А если бы он и нашел Дядька, в глазах Дядька не увидел бы ни
радости узнавания, ни жалости. Дядек только что выписался из
базового госпиталя, где его лечили от психических отклонений, и
в памяти у него было почти совсем пусто. Дядек не узнавал своего
лучшего друга, прикованного к столбу. Дядек вообще никого не
узнавал. Дядек не знал бы и собственного прозвища, не знал бы,
что он солдат, если бы ему об этом не сказали, когда выписывали
из госпиталя.
Прямо из госпиталя он попал в строй, в котором сейчас и
находился.
В госпитале ему твердили, внушали, вдалбливали раз за разом,
что он лучший солдат лучшего отделения лучшего взвода в лучшей
роте лучшего батальона лучшего полка и лучшего дивизиона в
лучшей из армий.
Дядек сознавал, что ему есть чем гордиться.
В госпитале ему сказали, что он был тяжело болен, но теперь
совершенно здоров.
Пожалуй, это была хорошая новость.
В госпитале ему сказали, как зовут его сержанта, объяснили,
что такое сержант, и показали знаки различия по чинам, рангам и
специальностям.
Они так переусердствовали, стирая память Дядька, что им
пришлось заново учить его азам маршировки и строевым артикулам.
Там, в госпитале, им пришлось даже объяснять Дядьку, что
такое Боевой Дыхательный Рацион - (БДР),- в просторечье
дышарики,- пришлось втолковывать ему, что такой дышарик надо
глотать раз в шесть часов, а то задохнешься. Это такие пилюли,
выделяющие кислород и компенсирующие полное отсутствие кислорода
