покоробила. Я никак не мог подумать, что люди, дожив до
коммунизма, останутся способны на такого рода шутки. Но
надпись была очень бледная, и я подумал, что, может быть,
она сделана не сейчас, а еще в мои времена. И мне стало
немного неловко за ушедшее поколение, которое не могло
придумать чего-нибудь поостроумнее. Под надписью я
разглядел еще одно слово из трех букв. Оно было написано
неразборчиво, или кто- то даже пытался его замазать, но не
совсем успешно, потому что сквозь замазку оно упрямо
все-таки проступало. Это было слово "СИМ". Разобрав его, я
даже засмеялся, чем вызвал удивленный взгляд дежурной.
- Мне смешно, - сказал я ей, - потому что здесь написано
"Сим", а у меня был знакомый с таким именем.
Мне показалось, что мое высказывание как-то удивило ее, а
может быть, даже и испугало. Она посмотрела на меня как-то
странно, оглянулась на дверь и приложила палец к губам.
Я ничего не понял, но подумал, что, по существу, автор
этого настенного сочинения прав и его призыву придется
последовать.
- "А есть ли у них бумага?" - подумал я с тревогой. Во
времена развитого социализма, насколько я помнил, в
общественных уборных никакой бумаги никогда не бывало и
строителям светлого будущего приходилось преодолевать
определенные затруднения. Я с сомнением огляделся и
убедился немедленно, что за время моего отсутствия здесь
действительно произошли коренные изменения к лучшему. Была
бумага! Причем не то что там какие-нибудь обрывки, а целый
рулон, намотанный на специально прикрученную к полу
вертушку. Вот что значит коммунизм! Правда, бумага была
газетная. Но тем более, подумал я, если кто-то газету
разрезал, склеивал, значит забота о человеке в
коммунистическом обществе стоит на высоком уровне. Я
ухватил бумагу за конец и потянул к себе.
И тут увидел такое, к чему, откровенно говоря, был не
очень-то подготовлен. Нет, этот рулон не был сделан из
газеты. Это сама газета была напечатана в виде рулона.
Не могу даже передать своего потрясения Отправляясь в
дальнее путешествие, я, естественно, готов был к самым
разным неожиданностям Я ожидал узнать здесь о каких-то
невообразимых научных достижениях, о высадке космонавтов на
Марсе или Юпитере, я предполагал, что облик Москвы
значительно изменится. Вознесутся к небесам чудесные
светлые здания, между которыми будут сновать необыкновенные
летательные аппараты, ну и другие чудеса техники будущего
мне было сравнительно нетрудно вообразить. Но я никогда не
думал, что люди будущего найдут такой простой до
гениальности выход из затруднений с туалетной бумагой.
Разумеется, я стал нетерпеливо разматывать газету, чтобы
почерпнуть из нее как можно больше сведений об обществе, в
котором я оказался. Газета называлась, как и прежде -
"Правда." Около полуметра занимали изображения орденов,
которыми газета была награждена за многолетнюю неутомимую
деятельность по перевоспитанию трудящихся. Под названием
газеты было написано, что она является органом
Коммунистической партии государственной безопасности Так вот
что означала виденная мною на одном из лозунгов аббревиатура
- КПГБ!
Примерно полтора метра были посвящены Гениалиссимусу.
Сначала его большой поясной портрет в полной форме с
орденами, украшавшими всю его грудь от подбородка до живота
Под портретом был помещен краткий медицинский бюллетень о
состоянии здоровья Гениалиссимуса Я сначала встревожился,
думая, что с Гениалиссимусом что-то случилось, но потом
увидел, что бюллетень содержал положительные сведения,
которые публикуются, видимо, каждый день В бюллетене было
сказано, что после плодотворной рабочей ночи Гениалиссимус
чувствует себя хорошо Сердце, желудок, почки, печень, легкие
и другие органы функционируют отлично После выполнения ряда
рекомендованных физических упражнений и принятия скромной
вегетарианской пищи Гениалиссимус вновь приступил к своему
каждодневному титаническому труду на благо всего
человечества Затем шли указы, подписанные Гениалиссимусом О
переименовании реки Клязьма в реку имени Карла Маркса. О
награждении орденами и медалями исправительно-трудовых
учреждений. Там было написано примерно так: "За большие
заслуги в деле перевоспитания трудящихся и внедрение в их
сознание коммунистических идеалов наградить.. " И дальше
следовал длинный список каких-то лагерей общего, строгого и
особого режимов, учреждений по надзору и всяких тюрем, среди
которых оказалась и Лефортовская Краснознаменная
Академическая тюрьма имени Ф. Э. Дзержинского. Печатались
различные телеграммы, которые Гениалиссимус в большом
количестве рассылал в адреса каких-то съездов, конференций и
совещаний. Мне было, в общем-то, некогда, но одну такую
телеграмму я прочел. Она была адресована конгрессу каких-то
заслуженных доноров, которые, как было сказано, своей
благородной и жертвенной деятельностью весьма способствуют
выполнению намеченного партией курса на всемерную экономию и
всеобщую утилизацию. Вся газета была исключительно
интересной. Статьи о пользе бережливости Фельетон о молодых
людях, которые носят длинные брюки и юбки и увлекаются
буржуазными танцами. Карикатуры, басни, заметка фенолога.
Для чтения всего этого у меня времени не было, поэтому я
пытался ухватить главное. Например, из статьи "За что мы
любим Гениалиссимуса" я узнал, что он является всенародным
вождем и занимает пять высших должностей - Генеральный
секретарь ЦК КПГБ, Председатель Верховного Пятиугольника,
Верховный Главнокомандующий, Председатель Комитета
государственной безопасности и Патриарх Всея Руси. Из
газеты я узнал, что, находясь в каких-то трех кольцах
враждебности, страна переживает временные трудности, а
ограниченный контингент советских войск расположен на
территории Афгано-Пакистанской Народно- Демократической
республики. Узнал я и о том, как вся страна успешно
залечивает раны, нанесенные ей в результате недавно
закончившейся Великой Бурят- Монгольской войны.
Больше я ничего прочесть не успел, потому что в кабесот
вбежала Искрина Романовна.
Классик Никитич, вы все еще сидите! Там вас люди ждут, а
вы здесь газету читаете. Я ужасно смутился.
Искрина Романовна, - сказал я, да что же это вы сюда
входите без разрешения? Мне же неудобно с вами
разговаривать, находясь в таком положении.
- Что значит неудобно? сказала она. - У нас нет таких
понятий, удобно или неудобно. А вот люди вас ждут, и это
действительно неудобно.
Я все же попросил ее немедленно удалиться и заторопился.
Мне жаль было расставаться с газетой, и я с удовольствием
прихватил бы ее с собой, но эта противнейшая мадам не
сводила с меня глаз, да и девать газету, собственно говоря,
было некуда. За пазухой такой рулон не спрячешь, а мой
"дипломат" и без того был набит до отказа.
Употребив портрет Гениалиссимуса и часть бюллетеня о его
здоровье, я подхватил свой чемоданчик и поспешил к выходу.
В КОЛЬЦАХ ВРАЖДЕБНОСТИ
В очищенном от публики помещении меня действительно
дожидались и, кажется, нервничали Смерчев и его заместители.
- Все в порядке? спросил Смерчев и, не выслушав ответа,
сказал, что нам пора ехать в город, мол, и так слишком долго
здесь задержались.
Я поинтересовался своим багажом, и мне было сказано, что
чемодан я получу в другом месте.
Мы вышли наружу.
Солнце висело в зените и пекло неимоверно. У
растрескавшегося тротуара готовилась к отправлению колонна,
состоявшая из двух бронетранспортеров (один спереди, один
сзади) и четырех парогрузовиков с высокими обшарпанными
бортами, на каждом из них крупными буквами был написано
"ДЕЛЕГАЦИОННЫЙ". В кузовах стояли люди, видимо, те самые,
которые только что столь сердечно встречали меня внутри
аэровокзала. Их натолкали так плотно, что они выглядели
одним многоголовым организмом с отрешенными и ко всему
равнодушными лицами. Я помахал им руками, но никто из них
даже не попытался ответил, может быть, потому, что им было
трудно выпростать руки.
Передний бронетранспортер дал гудок, и вся колонна,
выпустив клубы дыма и пара, медленно отчалила от тротуара В
заднем грузовике я увидел прижатую грудью к борту бедную
Гандзю-рыбку. Ее старадющее лицо было покрыто крупными
каплями пота и выражало покорную терпимость. Мы встретились
с ней взглядом, я помахал ей отдельно. Она ответила мне
кислой улыбкой и отвернулась, ей явно было не до меня.
Колонна отошла, дым рассеялся, и на открывшейся площади
остались несколько бронетранспортеров и десятка полтора
легковых машин, частично паровых, частично газогенераторных.
Смерчев мне объяснил, что на паровое и газогенераторное
топливо пришлось перейти после того, как культисты,
волюнтаристы, коррупционисты и реформисты в результате
хищнической эксплуатации природных ресурсов окончательно
истощили запасы бакинской и тюменской нефти. Теперь
бензиновые двигатели используются только в военной технике и
в транспортных средствах особого назначения.
Мы подошли к бронетранспортеру, у открытых дверей
которого стоял молодой человек в коротком застиранном
комбинезоне и танкистском шлеме.
Он был водителем этого неуклюжего транспорта, и звали
его, как ни странно, просто Вася.
Внутри было полутемно и жарко, как в сауне. Устроившись
рядом с Васей, я сразу взмок и испугался, что этого
последнего путешествия просто не вынесу.
Смерчев и его спутники расположились сзади на длинных
деревянных скамейках, протянутых вдоль борта.
Вася задраил бронированную дверь, дал длинный гудок,
передвинул какие-то рычаги, и мы отправились в путь.
Проделав какие-то сложные петли на той части дороги,
которая называется развязкой, Вася вывел наконец свою боевую
машину на широкое шоссе, которое в прежней жизни мне было
известно как Ленинградское. С тех пор шоссе заметным
образом пришло почти что в полную негодность. Асфальт
местами потрескался, местами вздыбился, а кое-где и вовсе
отсутствовал. Наш Вася искусно лавировал между всеми
колдобинами, но иногда то ли зазевывался, то ли не мог
справиться с управлением, мы ухали в какие-то ямы, потом
вновь выныривали.
Шоссе с обеих сторон было огорожено сплошным
железобетонным забором высотой метра примерно два с
половиной, три ряда колючей проволоки были натянуты поверху.
Дорога в целом выглядела пустой и спокойной. Но время от
времени из-за забора летели на дорогу довольно-таки
приличные куски кирпича или булыжник. Один кирпич попал в
крышу нашего бронетранспортера и разбился с таким грохотом,
как будто это был артиллерийский снаряд.
- Семиты балуют, - сказал Вася без всяких эмоций.
- Семиты? - переспросил я. - То есть евреи?
- Кто? - удивился Вася.
- А это такой народ был в прошлые времена, - перегнулся
через спинку сиденья и объяснил Васе отец Звездоний. -
Очень плохие люди. Они Иисуса Христа распяли. Но у нас их,
слава Гениалиссимусу, нет. А вот в Первом Кольце еще
попадаются.
Я спросил, что это - Первое Кольцо. Тут же включился
Смерчев и сказал, что коммунизм, построенный в пределах
Большой Москвы, естественно, вызывает не только восхищение,
но и зависть отдельных групп населения, живущего вовне. От
этого, понятно, в отношениях комунян и людей, живущих за
пределами Москорепа, возникают некоторая напряженность и
даже враждебность, имеющие, как точно заметил Гениалиссимус,
кольцеобразную структуру. В Первое Кольцо враждебности
входят советские республики, которые комуняне называют
сыновними, во Второе братские социалистические страны и в
Третье - вражеские, капиталистические.
- В обиходе, - объяснил мне Смерчев, - мы для краткости
называем эти кольца Сыновнее Кольцо Враждебности, Братское
Кольцо Враждебности, ну и, естественно, Вражеское Кольцо
Враждебности. А еще чаще мы говорим просто: Первое Кольцо,
Второе и Третье.
- А вот насчет этих семитов, - спросил я, - если они не
евреи, то кто же?
- Ну, во-первых, - улыбнулся Смерчев, - не се-, а симиты,
а во-вторых, это такие люди, что о них даже не стоит и
говорить.
- Ну, кому стоит, кому не стоит, - с сомнением заметил
