и у одной женщины звезды на погонах были явно генеральского
достоинства, другая женщина, помоложе, была всего лишь
капитаном. Один из генералов был, видимо, духовного звания.
На нем была темная, но очень короткая, до колен, ряса с
лампасами в нижней части, на голове монашеский клобук, тоже
с большим козырьком, и на груди крупная и, может быть, даже
серебряная звезда. На концах каждого луча звезды были
кресты. Такая же звезда с крестами была и на клобуке. У
женщины-генерала были лампасы на юбке, но в целом форма ее
особого удивления не вызывала.
У генералов на груди было много орденов, а у
женщины-капитана всего две какие-то медали. Видимо, все
были очень коротко пострижены, потому что даже у женщин
волосы из-под кепок не выбивались.
СЕРДЕЧНАЯ ВСТРЕЧА
Приблизившись к нижнему краю веревочной лестницы, они
остановились и смотрели на меня снизу вверх, слегка жмурясь
от слепящего солнца и приветливо улыбаясь. Я им тоже
неуверенно улыбнулся и продолжал стоять, не зная, что
делать. Так мы и играли в гляделки, пока из группы военных
не вышел вперед, видимо, главный из генералов. Он был самый
высокий из них, самый упитанный, и на погонах у него было не
по одной звезде, как у других, а по две.
Ну что ж вы, Виталий Никитич? сказал он низким рокочущим
голосом. - Спускайтесь, мы вас ждем.
Из этого обращения явствовало, что они не только
осведомлены о моей профессии, но и имя мое для них не
секрет.
Я колебался, не представляя, как приступить к спуску.
Затем, решившись, лег на живот и весьма унизительным
способом - ногами вперед - медленно пополз к открытому люку.
Представляю, как смешно это выглядело снизу. Впрочем, и
сверху тоже (одна из стоявших надо мной стюардесс не
выдержала и хихикнула).
Когда ноги мои уже повисли над бездной, я вдруг панически
испугался, почувствовал, что сползаю, но не могу найти
беспомощно свисающими ногами никакой точки опоры. Я
вцепился ногтями в резиновый коврик, но он был слишком
скользкий. Возможно, я бы ухнул вниз и на том закончилась
бы моя авантюра, но стюардессы завизжали не своим голосом,
на их крик выскочил из своей кабины лично херр Отто Шмидт и
в последнюю минуту ухватил меня за руки.
Пока он меня держал, я наконец нащупал ногою перекладину.
- Форзихт, форзихт (8), волновался херр Шмидт.
Он отпустил сначала одну мою руку, а когда я ухватился ею
за веревку, отпустил и вторую.
Я начал свой осторожный спуск, а те, которые стояли
внизу, вдруг зааплодировали. Я подумал, что они надо мной
издеваются, и разозлился Злость придала мне сил, и остаток
пути я проделал уже гораздо увереннее, тем более что
приближение к земле делало мой спуск все менее опасным.
Следом за мной был спущен на веревке мой "дипломат".
Спускаясь, я не исключал того, что буду немедленно
арестован. Но ничего подобного не случилось. Как только я
почувствовал под ногами твердую почву, военные приблизились,
и я заметил, что украшавшие их значки и ордена были сделаны
из пластмассы. Главный генерал подошел первым, подал мне
свою пухлую руку и сказал с улыбкой:
- Слаген.
Думая, что "Слаген" это его фамилия, я ему назвал свою,
хотя он ее знал и так. Затем ко мне приблизился другой
генерал, протянул руку и тоже сказал: "Слаген" Полагая, что
второй Слаген приходится братом первому, я представился и
ему. К моему удивлению, обе женщины и священник тоже
оказались Слагенами.
После того как я всем представился, возникла неловкая
пауза, но затем главный генерал дал знак своим спутникам,
они перестроились, и женщина-капитан оказалась между главным
и мной.
- Ну что ж, Виталий Никитич, - сказал генерал,
по-прежнему улыбаясь. - Позвольте от имени нашей небольшой
комписовской делегации сердечно поздравить вас с
возвращением. Как говорилось в старину, добро пожаловать на
родную землю! - Он широко раскинул руки, как будто хотел
меня обнять, но тут же опустил их.
Я не успел ответить, как заговорила женщина-капитан:
Виталий Никитич, комсор Смерчев сердечно поздравляет вас
с прибытием и говорит "Добро пожаловать на родную землю!"
- Я это понял, - сказал я, я не глухой.
- Он говорит, что он не глухой, сказала капитан генералу.
Скажи ему, - передал генерал, - что я восхищен тем, что
он в его возрасте так прекрасно выглядит и даже не утратил
слуха.
Пока женщина непонятно зачем повторяла его слова, я
смотрел на них удивленно почему они считают, что я в свои
сорок неполных лет должен был оглохнуть? Выразив свое
восхищение моим состоянием, генерал попросил разрешения
представить мне всех членов делегации.
- Меня, - сказал он, - зовут Смерчев Кому-Не-Иванович.
- Кому-Не-Иванович? - повторил я удивленно.
Капитан перевела (если можно было назвать повторение тех
же слов на том же языке переводом) мои слова генералу, тот
засмеялся (другие генералы его поддержали) и объяснил, что
некоторые подчиненные действительно зовут его за глаза Кому-
Не- Иванович, хотя на самом деле он не Кому-Не, а Коммуний
Иванович. А еще он сказал, что он генерал-лейтенант
литературной службы, Главкомпис республики и председатель
Юбилейного Пятиугольника.
Тут же Коммуний Иванович представил мне других членов
делегации, которых имена и должности я располагаю в порядке
представления:
1. Сиромахин Дзержин Гаврилович, генерал-майор БЕЗО,
первый заместитель Главкомписа по БЕЗО, Второй член
Юбилейного Пятиугольника.
2. Коровяк Пропаганда Парамоновна, генерал-майор
политической службы, первый заместитель Главкомписа по
политическому воспитанию и пропаганде. Третий член
Юбилейного Пятиугольника.
3. Отец Звездоний, генерал-майор религиозной службы,
первый заместитель Главкомписа по духовному окормлению,
Четвертый член Юбилейного Пятиугольника.
4. Полякова Искрина Романовна, капитан литературной
службы, Пятый член и секретарь Юбилейного Пятиугольника.
Хотя Искрина Романовна слово в слово повторяла все, что
говорили члены делегации, я понимал далеко не все. Я не
очень понял, что означают все эти звания и должности, почему
у них такие странные имена, кто такой Главкомпис, о каком
Юбилейном Пятиугольнике идет речь и вообще что это такое.
Да и в самом русском языке, как я заметил, за время моего
отсутствия появилось много новых слов, понятий и выражений.
Представив себя и своих спутников, Коммуний Иванович спросил
(а капитан перевела), есть ли у меня какие-нибудь вопросы.
Вопросов у меня было так много, что я не знал, с какого
начать. И спросил для начала, что такое Юбилейный
Пятиугольник и чей юбилей собирается он отмечать.
Коммуний Иванович охотно мне разъяснил, что Юбилейный
Пятиугольник это специально назначенный творческим
Пятиугольником комитет, которому поручено подготовить и
провести на высоком идейном уровне мой юбилей.
- Мой юбилей? - переспросил я недоуменно. - А, ну да,
мне же на днях исполнится сорок лет. Я совсем выпустил это
из виду.
Вы говорите, сорок лет? - Смерчев переглянулся со своими
спутниками. - Да нет, Виталий Никитич, - улыбнулся он
снисходительно. - Вам не сорок. Вам сто лет исполняется.
Я сначала удивился, но тут же все понял.
- Ну да, - сказал я. Ну конечно, сто лет. А мне это,
честно говоря, почему- то даже и в голову не пришло, хотя,
если бы я подумал, то мог бы и сам догадаться.
Я даже рассмеялся, и весь Пятиугольник доброжелательно
посмеялся вместе со мной. Думая о причудах времени, я все
еще бормотал какие-то бессмысленные слова и междометия вроде
"ах!", "ну и ну!", "надо же!".
- Скажите, спросил я генерала, - а откуда вы меня вообще
знаете?
Все они на сам вопрос никак не реагировали, словно не
слышали, но после того, как Искрина Романовна повторила его,
тут же дружно заулыбались, а Коммуний Иванович развел
руками:
- Ну что вы, Виталий Никитич, ну как же мы вас можем не
знать, когда мы ваши произведения тщательно изучали еще в
предкомобах.
- Комсор Смерчев говорит, - повторила переводчица, как же
мы вас можем не знать, когда мы ваши произведения тщательно
изучали еще в предкомобах.
- Где? Где? - переспросил я.
- В предкомобах, повторила она. - Разве вы не учились
никогда в предкомобе?
- А что это такое?
- Предкомоб это значит предприятие коммунистического
обучения.
Понятно, сказал я. - И вы лично тоже изучали мои
произведения в предкомобе?
- Ну как же, Виталий Никитич, у нас каждый предкомбовец в
обязательном порядке изучает предварительную литературу.
Нет, все-таки моя жена права, утверждая, что постоянное
употребление алкоголя разрушительно влияет на умственные
способности человека. Задавая вопросы и получая ответы, я
все меньше что-либо понимал, а сведение о том, что
существует, оказывается, какая-то предварительная
литература, повергло меня в уныние.
- Ну хорошо, - сказал я. - Я очень рад, что вы в
предкомобах так хорошо усвоили предварительную литературу,
но я не могу понять, каким же все-таки образом вы узнали о
моем приезде.
Члены делегации переглянулись между собой, а Коммуний
Иванович улыбнулся и развел руками:
- Что ж вы, Виталий Никитич, так плохо о нас думаете? Мы
не отрицаем, в работе нашей разведки есть еще некоторые
недостатки, но неужели вы думаете, что за шестьдесят лет она
не могла справиться с такой, прямо скажем, несложной
задачей?
- Однако нам пора идти, - вмешался молчавший до того
Дзержин Гаврилович. А то жарко. Прямо как в Гонолулу, -
добавил он и, усмехнувшись, посмотрел на Коммуния Ивановича.
Ну, в Гонолулу, - подхватил Коммуний, я думаю, может
быть, даже и попрохладнее. Там все-таки климат морской,
влажный и постоянно дует океанский бриз. А у нас климат
континентальный.
Намек их я понял и осведомленность оценил. И только
сейчас сообразил, что именно произошло. Я самонадеянно
думал, что оставил Букашева далеко позади, а на самом деле
он на своем допотопном "Иле" прилетел сюда шестьдесят лет
назад и, конечно, давным-давно умер. Но его отчет о встрече
со мной в Мюнхене и о задуманном мной путешествии был подшит
к делу и учтен.
Нет, странная и загадочная все-таки штука время.
Тут мне вспомнилось мое видение в космосе, и я подумал,
что это была, конечно, всего-навсего галлюцинация.
Меня смущал еще портрет на фронтоне аэровокзала, уж очень
напоминал он Букашева. Но, с другой стороны, и члены
Юбилейного Пятиугольника мне тоже кого-то напоминали.
Забегая вперед, скажу, что потом в Москве будущего я
встречал много людей, очень похожих на встреченных в
прошлом. Иногда настолько похожих, что я кидался к ним с
распростертыми объятиями и каждый раз попадал, конечно,
впросак. Как я понял впоследствии, набор внешних черт
человека в природе, в общем-то, ограничен, только внутренняя
суть личности неповторима. Впрочем, и в прошлом, и в
будущем, и в настоящем я встречал много людей очень даже
повторимых. Пока я так размышлял, мне было предложено
пройти в здание аэровокзала, где меня (так сказал Коммуний
Иванович) с нетерпением ждут мои читатели и почитатели.
Мы двинулись в путь. Между мной и Коммунием Ивановичем
шла Искрина Романовна, слева от Коммуния Ивановича
переваливалась, как утка, коротконогая и жирная Пропаганда
Парамоновна, по правую руку от меня, расправив плечи,
вышагивал Дзержин Гаврилович, а за ним шкандыбал, ударяя
одной ногою в бетон, и одновременно весь дергался,
кособочился, тряс всклокоченной бороденкой и при этом как-то
как бы гримасничал и подмигивал отец Звездоний.
По дороге я спросил Коммуния Ивановича, почему он
обращается ко мне не прямо, а через переводчицу.
- Разве, - спросил я, - мы говорим с вами не на одном и том
же языке.
Он вежливо подождал перевод, потом объяснил, что хотя мы
действительно пользуемся приблизительно одним и тем же
словарным составом, каждый язык, как известно (мне это как
раз не было известно), имеет не только словарное, но и
идеологическое содержание, и переводчица для того и нужна,
чтобы переводить разговор из одной идеологической системы в
