длины, что при быстрой ходьбе иногда сам же на нее наступал.
Это было и неудобно, и бессмысленно, потому что при съемках
крупным планом борода не вписывалась в кадр. Пришлось
укоротить, и с тех пор истинно карнаваловской считается
борода, которая лишь слегка прикрывает колени.
Некоторые могут меня спросить, не слишком ли много
внимания уделяю я бороде. Как бы пророк ни дурил, главное в
нем все же не внешность, а его мысли и идеи. Это всеобщее
заблуждение, которое я много лет и, правду сказать, вполне
безуспешно пытаюсь развеять. Мысли и идеи пророков
второстепенны. Пророк прежде всего действует не на мозги, а
на гормональную сферу, для чего как раз и нужны борода и
соответствующие ей жесты, ужимки и гримасы. Толпа,
возбужденная сексуально, ошибочно полагает, что овладела
идеями, ради которых стоит крушить церкви, строить каналы и
уничтожать себе подобных. Интересно, что, развязывая
сексуальную энергию масс, сами пророки очень часто бывают
импотентами и говорят женскими голосами. Впрочем, к Симычу
это утверждение относится лишь отчасти. Голос у него,
правда, тонкий, но все остальное, как я слышал, в полном
порядке, и именно это, противореча моей концепции, мешало
мне признать его настоящим пророком.
ЖЕНИХ
Я рассказываю о событиях, свидетелем которых мне пришлось
быть, так непоследовательно, потому что в результате всего
случившегося со мною я утратил внутреннее ощущение разницы
между прошлым и будущим.
Когда Симыч стал знаменитым, его сразу признали все
поголовно. Говорить о нем можно было только в самых
возвышенных тонах, не допуская ни малейшей критики. А уж
когда он женился на Жанете, при ней вообще нельзя было
сказать, что, допустим, мне какая-то отдельная фраза или
строчка из Симыча не понравилась. Все, что делал Симыч,
было настолько безусловно замечательно, что даже определение
"гениально" казалось недостаточным.
Но она, между прочим, оценила его не сразу. Я помню тот
период, когда он меня не только удивив, но даже потряс тем,
что втюрился в нее с первого взгляда и сразу решил
соблазнить ее своим "КПЗ", который в канцелярской папке с
коричневыми тесемочками сам лично принес ей для прочтения.
Жанета теперь об этом совершенно не помнит, но тогда она
к "КПЗ" отнеслась очень сурово.
- Ну скажи, - говорила она мне, - почему он пишет так
длинно и почему у него герои все такие бескрылые,
бесхребетные и ущербные? Куда они зовут и к чему ведут?
Почему он всю нашу жизнь изображает только черными красками?
Неужели он не мог найти в ней ничего положительного? Ну,
конечно, все знают, отдельные ошибки и злоупотребления были,
и партия о них сказала со всей прямотой. Но в конце концов,
сколько же можно об одном и том же? Ведь не только же
плохое у нас было. Ведь сколько построено новых городов,
заводов, электростанций...
Подобные речи я слышал от Жанеты задолго до этого
разговора. Раньше, правда, она их произносила увереннее. А
теперь и в ней появились некоторые сомнения в правоте
"нашего дела". От одних идеалов она незаметно для себя
отдалялась, но к другим еще не пришла.
Как сейчас помню, оказавшись однажды на Стромынке и не
имея в кармане двух копеек, решил я проведать Зильберовича
без звонка.
Поднявшись на четвертый этаж, у самых дверей Зильберовича
нос к носу столкнулся я с человеком во всем белом и
парусиновом: парусиновые брюки, парусиновый пиджак,
парусиновые ботинки, начищенные зубным порошком, и картуз
образца ранних тридцатых годов (где он только его раздобыл?)
- тоже из парусины.
- Сим Симыч, добрый день! - поздоровался я.
Он посмотрел на меня как-то странно, словно не узнавая,
и, ничего не ответив, медленно и на ощупь, как слепой, стал
спускаться по лестнице.
Дверь мне открыла Клеопатра Казимировна. Она была ужасно
взволнована и шепотом сказала мне, что минуту назад "это
чучело" сделало ее Неточке (так она называла свою дочь)
предложение.
- Но это же просто наглость! - возмущалась она. - Не
имея никакого положения да еще в таком возрасте...
Кстати, насчет возраста: Симычу тогда всего-то было
сорок четыре года, но выглядел он гораздо старше.
Клеопатра Казимировна сказала мне, что Лео скоро придет,
а Неточка у себя. И ушла на кухню. Жанета в ситцевом
халате сидела на подоконнике и смотрела на улицу (наверное,
хотела увидеть, как он выходит из подъезда).
На круглом столе посреди комнаты стояла нераскупоренная
бутылка алжирского вина и маникюрный набор в коробочке,
обтянутой красным бархатом.
Жанета со мной обычно особенно не откровенничала, а тут
вдруг разговорилась и рассказала подробно, как Симыч пришел,
как волновался, как долго пил чай и не уходил, как наконец
поднялся и по-старомодному предложил ей руку и сердце. А
когда она отвергла предложение, он разозлился и пообещал,
что она еще горько пожалеет о своем решении, потому что о
нем скоро узнает весь мир.
- Ты себе представляешь? - сказала она мне, волнуясь,
возмущаясь и проявляя в то же время какую-то странную для
нее неуверенность. - О нем узнает весь мир! Ты можешь себе
это представить?
- Могу, - сказал я коротко.
- Почему? - удивилась она. - В мире есть десятки или
сотни тысяч писателей, и каждый из них рассчитывает
прославиться на весь мир.
- Ну да, - сказал я, - каждый рассчитывает. Но кто-то из
них рассчитывает все же не зря. Ты же читала у него, что
только один из двухсот миллионов сперматозоидов выбивается в
люди.
- Ты думаешь, ваш Симыч и есть тот один? - спросила она,
скрывая за насмешкой сомнение.
- Он очень упорный, - сказал я уклончиво.
- Он сумасшедший, - сказала она. - Ты знаешь, что он мне
наплел? Что он чуть ли не царского происхождения. Это
он-то, этот счетовод в парусиновом картузе.
Эти свои слова, я думаю, она давно позабыла, а я никогда
бы не решился их ей напомнить.
У ВАС ЕСТЬ АЙДЕНТИФИКЕЙШЕН?
Мы ехали по местной дороге No 4, точно соблюдая
инструкцию: впереди голубой "шевроле" с заляпанным грязью
номером, за ним я во взятой напрокат "тоете". Как и было
предписано, я старался держать дистанцию, не слишком
приближаясь к "шевроле", но и не упуская его из виду.
Я думал, куда, интересно, смотрит канадская полиция и
почему она не обращает внимания на то, что номер заляпан,
хотя в окрестностях Торонто, судя по поблекшей траве, дождей
давно не было. И конечно, думал я о Симыче, о его странных
чудачествах и привычках и об этой идиотской игре в шпионы,
при которой надо закрывать окна машины и заляпывать номер.
- Тоже мне неуловимый Джо, - сказал я самому себе,
вспомнив анекдот о всаднике, воображавшем себя неуловимым
потому, что ловить его никто не собирался.
Водитель передней машины знал свое дело хорошо. Он
держал все время одну и ту же скорость, не делал резких
маневров и заранее включал сигнал поворота.
После городка, который назывался, кажется, Лоренсвил,
начался большой сосновый лес за аккуратной оградой из
металлической сетки. Мы проехали вдоль этой сетки несколько
километров, когда водитель "шевроле" включил правый поворот.
Съезд в лес обращал на себя внимание только тем, что был
почти неприметен. Но у самого начала лесной дороги на
ограде висел большой белый щит с таким текстом:
ATTENTION!!!
PRIVATE PROPERTY!
TRESPASSING STRICTLY PROHIBITED!
VIOLATORS WILL BE PROSECUTED! (4)
Очевидно, водителя "шевроле" это предупреждение не
касалось.
После еще нескольких километров сухой, посыпанной гравием
дороги мы наконец уткнулись в зеленые железные ворота, от
которых в обе стороны уходил и скрывался в лесу такой же
зеленый железный забор. Вернее, уткнулся в эти ворота
только я на своей "тоете". Перед "шевроле" ворота
открылись, а передо мной как раз успели закрыться.
Я, естественно, удивился, но проявлять нетерпение не
спешил и стал разглядывать ворота, над которыми была широкая
железная полоса в виде арки, а на этой полосе большими
русскими буквами было обозначено:
ОТРАДНОЕ
Я уже раньше слышал, что Симыч так назвал свое имение.
Не успел я выкурить сигарету, как ворота открылись снова и я
въехал внутрь. Но недалеко. Потому что за воротами был еще
шлагбаум и полосатая будка, из которой вышли два кубанских
казака - один белый, другой негр, оба с вислыми усами и с
длинными шашками на боку.
Белый при ближайшем рассмотрении оказался Зильберовичем.
- Здорово! - сказал я ему. - Ты что это так вырядился?
- У вас есть какой-нибудь айдентификейшен? - спросил он,
не проявляя никаких признаков узнавания.
- Вот тебе айдентификейшен, - сказал я и сунул ему под
нос фигу.
Негр схватился за шашку, а Зильберович поморщился.
- Нужно предъявить айдентификейшен, - повторил он.
Тем временем негр открыл багажник моей машины и, ничего в
нем не найдя, кроме запаски, тут же закрыл.
- Слушай, Лео, - сказал я Зильберовичу сердито. - Я
из-за тебя провел шестнадцать часов в дороге, отстань от
меня со своими идиотскими шутками.
- Нужен айдентификейшен, - настойчиво повторил Лео и
покосился, на негра, который, приблизившись, смотрел на меня
не очень-то доброжелательно.
- Ну ладно, - сказал я, сдаваясь. - Если ты настаиваешь
на том, чтобы играть в эту странную игру, вот тебе документ.
- Я дал ему мои водительские права в развернутом виде.
Он изучил их внимательно. Как на проходной
сверхсекретного учреждения. Несколько раз сверил меня с
карточкой и карточку со мной. И только после этого раскрыл
мне свои объятия:
- Ну, здравствуй, старина!
- Пошел к черту! - сказал я, вырвав свои права и
отпихиваясь.
- Ну ладно, ладно, будет тебе пыхтеть, - сказал он,
хлопая меня по спине. - Ты же сам знаешь, КГБ за Симычем
охотится, а они, если захотят, загримировать могут кого
хочешь под кого хочешь. Ну, пошли. Сейчас чего-нибудь с
дорожки рубанем. Эй, Том! - обратился он к черному казаку
по-английски. - Поставь его машину где-нибудь у конюшни.
В УСАДЬБЕ
Усадьба, на территории которой я очутился, напоминала
что-то не то вроде Дома творчества писателей в Малеевке, не
то правительственного санатория в Барвихе, куда я однажды
совершенно случайно попал.
Длинное трехэтажное здание с полукруглым крыльцом и
колоннами. Перед крыльцом довольно большая, прямоугольная,
мощенная красным кирпичом площадь, и от нее во все стороны
лучами расходятся асфальтированные аллеи, обсаженные по
краям молодыми березами. Слева от дома пара аккуратных
коттеджей с маленькими окнами, справа небольшая церквушка с
тремя скромными луковками и какие-то еще постройки в
отдалении напротив главной усадьбы. А там еще дальше
поблескивает на заходящем солнце озеро.
На площади я увидел полосатый столб с фанеркой наверху и
надписью "СССР".
- Что значит Си-Си-Си-Пи? - спросил я у Зильберовича.
- Что еще за Си-Си-Си-Пи? - не понял он.
- Ну вон на столбе что написано?
- Ах это? - засмеялся Зильберович. - Ну, старик, ты
даешь! Что значит эмигрантская привычка к латинским буквам.
Но это, старик, не по-английски написано, а по-русски:
Эс-Эс-Эс-Эр.
- Это что же, с советской границы утащено?
- Да нет, это Том сделал. Ну да ладно, ты потом все
поймешь.
Какое-то существо женского пола в очень открытом сверху и
снизу красном сарафане, стоя к нам спиной, поливало из
шланга клумбу с хризантемами. Более безобразной фигуры я в
жизни своей не видел. Она состояла в основном из огромного
зада, а все остальное из него произрастало как бы случайно.
Бросив меня, Зильберович подкрался к этому заду и
вцепился в него двумя руками.
- Ой, батюшки! - вскрикнула владелица зада и,
обернувшись, оказалась молодой девахой с простонародным
лицом, покрытым веснушками. - Это вы, барин, - сказала она,
улыбаясь довольно глупо. - Вы все шутите и шутите, а потом
Том спрашивает меня, откеля синяки.
- А ты приходи ко мне, я тебе их попудрю, - сострил
Зильберович и, пошлепав ее дружелюбно, сказал мне: - Это
