равно будем перевести по английский. Теперь вы немножко
кушаете и разговариваете. И если можно, делайте немного
улыбка.
- Никаких улыбок, сердито сказал Симыч. - Мир гибнет.
Запад отдает заглотчикам страну за страной, железные челюсти
коммунизма уже подступили к самому нашему горлу и скоро
вырвут кадык, а вы все лыбитесь. Вы живете слишком
благополучно, вы разнежились, вы не понимаете, что за
свободу нужно бороться, что нужно жертвовать собой.
Каким образом мы должны бороться? вежливо спросил Джон.
Прежде всего вы должны отказаться от всего лишнего.
Каждый должен иметь только то, что ему крайне необходимо.
Вот посмотрите на меня. Я всемирно известный писатель, но я
живу скромно. У меня есть только один дом, два коттеджа,
баня, конюшня и маленькая церквушка.
Скажите, а это озеро ваше?
Да, у меня есть одно маленькое скромное озеро.
- Мистер Карнавалов, как вы считаете, кто сейчас самый
лучший в мире писатель?
- А вы не знаете?
Я догадываюсь, но я хотел бы сделать этот вопрос вам.
- Видите ли, - сказал, подумав, Симыч. Если я скажу, что
лучший в мире писатель - я, это будет нескромно. А если
скажу, что не я, это будет неправда.
Мистер Карнавалов, всем известно, что у вас есть миллионы
читателей. Но есть люди, которые не читают ваших книг...
Дело не в том, что не читают, - нахмурился Симыч, а в
том, что не дочитывают. А иные, не дочитав, облыгают.
Но есть люди, которые дочитывают, но не разделяют ваши
идеи.
- Чепуха! нервно воскликнул Симыч и стукнул по столу
вилкой. Чепуха и безмыслие. Что значит, разделяют идеи или
не разделяют? Для того чтобы разделять мои идеи, нужно
иметь мозг немножко больше куриного. У заглотчиков мозг
заплеван идеологией, а у плюралистов никакого мозга и вовсе
нету. И те и другие не понимают, что я говорю истину и
только истину и что вижу на много десятилетий вперед. Вот
возьмите, например, его. - Симыч ткнул в меня пальцем. Он
тоже считается вроде как бы писатель. Но он ничего дальше
сегодняшнего дня не видит. И он вместо того, чтобы сидеть и
работать, едет куда-то туда, в так называемое будущее.
Хочет узнать, что там произойдет через шестьдесят лет. А
мне никуда ездить не надо. Я и так знаю, что там будет.
- Очень интересно! закричал Джон. - Очень интересно. И
что же именно там будет?
Симыч помрачнел, отодвинул миску и стал стряхивать с
бороды крошки.
- Если мир не вникнет в то, что я говорю, - сказал он,
глядя прямо в камеру, - ничего хорошего там не будет. Ни
там и нигде. Заглотчики пожрут весь мир и самих себя. Все
будет захвачено китайцами
- А если мир вас все же послушает?
- О, тогда, - оживился и вопреки своим принципам заулыбался
Симыч. - Тогда все будет хорошо. Тогда начнется всеобщее
выздоровление, и начнется прежде всего в России.
- Какой вы видите Россию будущего? Надеетесь ли вы, что
там восторжествует демократическая форма правления?
- Ни в коем случае! - горячо запротестовал Симыч. Ваша
хваленая демократия нам, русским, не личит. Это положение,
когда каждый дурак может высказывать свое мнение и указывать
властям, что они должны или не должны делать, нам не
подходит. Нам нужен один правитель, который пользуется
безусловным авторитетом и точно знает, куда идти и зачем.
- А вы думаете, такие правители бывают?
- Может быть, и не бывают, но могут быть, сказал Симыч
многозначительно и переглянулся с Жанетой.
- Я ужасно извиняю, - сказал Джон, подумав. - Вы имеете
в виду кого-то конкретно или это только теория?
- Ах, черт! - вдруг возбудился Симыч. Он хлопнул себя
по колену, встал и нервно заходил по комнате. - Вот видите,
если я вам скажу то, что я думаю, то тут же поднимется
ужасный вой, плюралисты всего мира на меня накинутся, как
собаки. Скажут: Карнавалов хочет стать царем. А я быть
царем не хочу. Я художник. Я думаю художественно. Я мыслю
образами. Я беру образ, обмысливаю его и кладу на бумагу.
Понятно?
- О да, - сказал неуверенно Джон. В общем, понятно.
- Ну так вот. Я царем быть не хочу. Я еще не все свои
художественные задачи выполнил. Но иногда исторические
обстоятельства складываются так, что человек вынужден взять
на себя миссию, которую ему Господь предназначает. Если
другого такого человека не находится в мире, то он должен
это взять на себя.
- Если бы вам выпала такая миссия, вы бы не отказался?
- Я бы отказался, если бы был хотя бы один человек,
которому можно было б доверить. Но никого вокруг нет.
Вокруг все одна мелочь. И только поэтому, если Господь
восхочет написать страницу истории этой рукой, - Симыч
поднял вверх руку с вилкой, - тогда что ж...
Симыч, не договорив, погрустнел, видимо, усомнился, что
Господь изберет именно эту руку.
- Ну да ладно, - произнес он со смирением, тут же, впрочем,
переходя на повелительный тон. - Как уж будет, так будет, а
пока завтрак окончен, пора работать.
Джон спросил Симыча, можно ли будет снять его за работой.
Симыч сказал, что, конечно, он будет работать, а они его
могут снимать, он привык работать в трудных условиях, и
телевидение его не отвлекает.
- Симыч! кинулся я к нему. - Но пока то да се, может,
мы все же поговорим?
- Не могу, - сказал Симыч. -Я и так потерял уже слишком
много времени.
На другой день меня вообще не допустили к завтраку,
потому что к Симычу приехал конгрессмен Питер Блох и они
провели за завтраком короткие переговоры о ядерном
разоружении.
Я не выдержал, вспылил и заявил Зильберовичу, что в любом
случае уезжаю.
- Ну подожди, подожди, - попросил Зильберович. - Я
постараюсь все уладить.
СЕКС-БОЧКА
Через пять минут он вернулся с опечаленным лицом. Нет,
сегодня Симыч принять меня не может никак. У него отняли
столько времени, что он написал всего лишь четыре страницы.
Возможно, ему придется отказаться даже от дневного отдыха и
урока со Степанидой. Единственное удовольствие, которое он
себе оставляет, это Бах, да и то потому только, что без Баха
он не может заснуть. А если он не заснет, то и следующий
день испорчен.
Выслушав эту информацию, я ничего не ответил и пошел к
себе в келью собирать вещи.
"Сволочи и мерзавцы! - восклицал я мысленно, швыряя в
чемодан грязные носки и мятые рубашки. Ему его время
дорого, а мое недорого. Они думают, что я здесь буду сидеть
в ожидании, пока они мне оплатят билет. Дудки! Не нужен
мне ваш билет. Сам заплачу, не бедный. Но здесь не
останусь больше ни одной секунды Дураков нет! Хватит!"
Я уже хотел закрыть чемодан, но обнаружил, что в нем не
хватает моих домашних шлепанцев. Куда же они
запропастились?
Я стал шарить глазами по углам, когда дверь открылась и
на пороге с веником и совком в руках появилась Степанида.
- Ой, барин! - воскликнула она. - Вы здеся!
- Чего тебе нужно? - спросил я.
- Да чего ж, прибраться немного хотела. Я-то думала, вы
тама, а вы, гляди, здеся. Так я тогда, может быть, опосля?
На лице ее блуждала свойственная ей идиотическая улыбка.
- Погоди, - сказал я, ты моих тапок случайно не видела?
- Тапок? - переспросила она и стала думать, как будто я
задал ей доказывать теорему Пифагора - А как же! -
сообразила она наконец. - Это ваши эти слиперы (5). Такие
рыжие, без каблуков. Как же, как же, видала. Я их туды под
кровать сунула, чтоб не воняли. Джаст э момент (6).
Она стала на коленки и полезла под кровать, нацелившись
на меня своим неописуемым задом. Короткая юбка ее
задралась, обнажив полупрозрачные трусики с тонкими
кружевами.
О, Боже! Я всегда был неравнодушен к этой части женской
конструкции, но такого соблазна никогда в жизни еще не
испытывал. Эти два наполненных загадочной энергией
полушария притягивали меня, как магнит.
Борясь с соблазном, я попытался отвести глаза и
раздраженно спросил, что она так долго возится.
- Сейчас, барин! - донесся ее певучий голос из-под
кровати. - Минуточку, только глаза к темноте привыкнут.
- Да какая там темнота! - сказал я и, нагнувшись, хотел
сам заглянуть под кровать, но потерял равновесие и вцепился
руками в обе ее половинки, которые тут же затрепетали.
Ой, барин! - донесся ее испуганный голос. - Да что это
вы такое делаете?
- Ничего, ничего, - исступленно бормотал я, ощущая, как
нежные кружева сползают с нее, словно пена. - Ты так и
стой. Ты привыкай к темноте. Сейчас будет хорошо! Сейчас
ты все увидишь! По-моему, ты уже что-то видишь! -
задыхаясь, шептал я, чувствуя, как под моим сумасшедшим
напором она слабеет и плавится, как масло.
Должен сказать, что я человек твердых нравственных
принципов. И все мои знакомые знают меня как образцового
семьянина. Но в тот момент я просто сошел с ума и совладать
с собою не мог.
Потом мы кувыркались на широченной кровати, перина
лопнула, пух летал по всей комнате и прилипал к потному
телу. Я потерял над собой всякий контроль, стонал, выл,
скрежетал зубами. И она тоже лепетала мне всякие нежности,
называя меня и миленьким, и золотеньким, и разбойником, и
охальником, и тешила мою гордость утверждениями, что такого
мужчины она в жизни своей не встречала.
Мы отлипли друг от друга только к обеду, на который я,
помятый и обессилевший, еле приволок ноги. У меня был такой
вид, что Жанета даже спросила, не заболел ли я, а ее
проницательный братец не сказал ничего, но по его
ухмыляющейся роже я видел, что он обо всем догадался.
Мне было неприятно, что он догадался, и я хотел уехать
после обеда, но, во- первых, не было сил, а во-вторых, она
обещала прийти ко мне ночью. И пришла, как только ее Том
заснул, накачавшись "Бурбоном".
Это была настоящая секс-бомба. Или, учитывая особенности
ее сложения, секс- бочка Бочка, начиненная сексом, как
динамитом, без малейшего признака какого бы то ни было
интеллекта. Но она потрясла меня так, что я потерял
рассудок и готов был, забыв и семью, и все свои планы,
остаться здесь и, впившись пауком в Степаниду, умереть от
истощения сил.
Я даже обрадовался, узнав, что во время следующего
завтрака Симыч опять поговорить со мною не сможет, потому
что из издательства пришла верстка, а другого времени для
чтения ее, кроме завтрака, у него нет.
Но перед обедом, когда я только-только отпустил
Степаниду, прибежал взволнованный Зильберович и сказал, что
Симыч требует меня к себе немедленно.
ХОРОШО
Симыч так увлеченно работал, что не слышал, как я вошел.
Склонившись над столом, он что-то писал, между прочим, вовсе
не конторской ручкой, а шариковой фирмы "Паркер".
Конторская же, та самая, с обкусанным концом, которая
когда-то произвела на меня впечатление, вместе с другими
ручками и карандашами торчала из алюминиевой кружки с
выцарапанными на ней инициалами "С. К.".
Симыч держал "паркер", зажав в кулаке, как резец, и
писал, налегая на ручку плечом и раздирая бумагу. Я не
видел, что именно он сочинял, но, начертав какой- то кусок
или фразу, он, замахнувшись ручкой, замирал, шевелил губами,
перечитывая. Дочитав до конца, встряхивал головой,
восклицал:
- Хорошо!
И резким ударом, словно заколачивал гвоздь, ставил точку.
Потом еще фраза и опять:
- Хорошо!
И опять точка.
Я смотрел на него с завистью. Видно было, что работает
уверенный в себе мастер. Мне было неловко его прерывать, но
и стоять за его спиной тоже было как-то глупо. Я покашлял
раз, потом другой. Наконец он меня услышал, вздрогнул,
повернулся:
- А, это ты! - И сказал нетерпеливо: - Что тебе нужно?
Я сказал, что мне ничего не нужно, я пришел проститься и
выслушать его пожелания.
- Хорошо, - сказал он и взглянул на часы. - У меня для
тебя есть семь с половиной минут.
- Симыч! - закричал я вне себя от негодования. - Ты
меня извини, но это просто нахальство. Я тут из-за тебя
сутками околачиваюсь, а у тебя для меня только семь с
половиной минут.
- Было семь с половиной, а теперь, - он опять взглянул на
часы, - только семь. Но этого достаточно. И напрасно
кипятишься. Для тебя наша встреча тоже будет полезной.
