приблизился к иллюминатору.
Эй! Эй! закричали ему хором пассажиры нашего аппарата
(как будто он мог слышать!) и замахали руками.
Он кое-как справился с проблемой передвижения, ухватился
за какую-то держалку и расплющил лицо по стеклу
иллюминатора. Он смотрел в нашу сторону с выражением такого
отчаяния, какое можно увидеть только на лице человека,
ожидающего казни.
Но что больше всего меня сбило с толку и ошеломило - это
то, что этот изможденный, плешивоватый и обросший неопрятной
бородой человек был чем-то похож на упитанного,
благополучного, бритого и уверенного в себе Лешку Букашева.
Конечно, я понимал, что это никак не мог быть Букашев. Тот
остался где-то в далеком прошлом. Но едва я так подумал,
как заметил, что взгляд этого человека остановился на мне.
Боже мой! У меня мурашки пробежали по коже. Это никак не
мог быть Букашев, но я себе представить не мог, что это не
он. Он меня явно узнал. Увидев меня, он весь задрожал,
встрепенулся и стал отчаянно жестикулировать, словно хотел
мне что-то сказать. Моя рука инстинктивно дернулась, чтобы
ему ответить, но в это время у нас включились, видимо,
тормозные двигатели, потому что космический дом с бородатым
узником вдруг подпрыгнул в пространстве и стал стремительно
удаляться, резко уменьшаясь в размерах, как выпущенный из
рук воздушный шарик.
Я хотел обсудить увиденное со своим соседом, но он,
кажется, ничего не видел. Во всяком случае, когда я к нему
повернулся, он с карандашом в руках читал какую-то брошюру,
что-то подчеркивая и делая пометки на полях. Я заглянул
снизу, чтобы посмотреть название брошюры. Это было
известное сочинение Ленина "Государство и революция" в
переводе на немецкий язык.
Вид этого человека, занимающегося столь мирным и
обыкновенным делом, успокоил меня, и я решил, что, видимо,
задремал и спьяну мне что-то такое вот примерещилось.
Надеясь прийти в себя, я прикончил последний пузырек
смирновки, но от него меня так развезло, что сознание мое
вскоре опять помрачилось и я заснул.
БОРТОВОЙ НОМЕР-38276
Я очнулся от тишины и не сразу понял, что происходит.
Наш аппарат уже не гудел, не свистел, не дрожал. Многие
пассажиры, покинув места, со своими портфелями, сумками и
чемоданчиками молча толпились в проходе.
Спьяну и спросонья я не мог сразу вспомнить, откуда, куда
и зачем летел. Но, посмотрев в окно, сразу вспомнил.
За стеклом иллюминатора я увидел покрытое выжженной
травой поле, потрескавшиеся рулежные дорожки и невдалеке
большое здание из стекла и бетона. На верхней части здания
я увидел выложенное большими буквами слово:
МОСКВА
Под надписью были размещены в ряд какие-то портреты, а
над крышей, в лучах жаркого июльского солнца ярко полыхала
рубиновая звезда.
Мог ли я оставаться спокойным? Необычайно волнуясь, я
вскочил на ноги, но в это время по радио объявили, что
работники местной аэродромной службы не могут найти для
нашей машины подходящего трапа, поэтому пассажиров просят не
волноваться и не толпиться в проходе, высадка будет
объявлена особо.
- Этого следовало ожидать, - вернувшись на свое место,
сказал мой юный сосед. - Наверное, наш космоплан для них
уже техника вчерашнего дня, и у них для него нет подходящих
приспособлений.
Я не ответил. Я смотрел в окно и не мог оторваться от
того, что увидел. Рядом с нашим аппаратом, на соседней
стоянке стоял ободранный и сильно накрененный на левую
сторону самолет "Ил-62", бортовой номер... 38276.
Что бы это могло значить?
Я ничего не соображал. Я не понимал, как могло
случиться, что этот допотопный тихоход, который не способен
развить даже скорость звука, оказался здесь раньше нас.
И тут меня осенила догадка: провокация!
Да, конечно, весь этот полет в будущее был сплошной и
ловко подстроенной провокацией.
Надо же, как сработали!
Значит, и Руди, который уверял меня в возможности
путешествий во времени, и фройляйн Глобке, и Джон, и
арабские похитители, и Лешка Букашев, и весь экипаж
самолета, который они выдавали за космоплан, действовали по
одному и тому же тщательно разработанному в КГБ сценарию и
привезли меня в Москву, но не две тысячи какого-то года, а в
сегодняшнюю.
А я, дурак (мало меня учили), так легко попался на эту
примитивную удочку.
Сразу протрезвев, я стал лихорадочно искать выход из
положения. Но что я мог придумать?
Я подавил в себе первый панический импульс куда-то
бежать, спрятаться в туалет, забиться под сиденье. Я всегда
знал, что в критические минуты нелепые действия - это
ускоренный путь к гибели. Но что же мне было делать?
"Напасть на экипаж! - подсказал мне мой черт не очень
уверенно. - Напасть на экипаж, захватить заложников и
потребовать немедленного возвращения самолета в Мюнхен".
Эту идею я тут же отверг как совершенно неосуществимую. У
меня не было с собой ни бомбы, ни пистолета, ни даже
перочинного ножа, ничего такого, чем я мог бы угрожать
экипажу. Обдумывая положение, я продолжал смотреть в окно и
вдруг заметил, что портреты на фронтоне аэровокзала вовсе не
те, с которыми я простился, улетая отсюда несколько лет тому
назад. Сквозь запотевшее стекло они были плохо видны, но
что-то в них было непривычное.
Их было пять.
На левом с краю был нарисован человек, похожий на Иисуса
Христа, но не в рубище, а во вполне приличном костюме с
жилеткой, галстуком и даже, кажется, с цепочкой от часов.
Рядом с ним помещался Карл Маркс. Два портрета справа
изображали Энгельса и Ленина. Но меня потрясли портреты не
основоположников единственно правильного научного
мировоззрения и даже не Иисус Христос (хотя он в этой
компании выглядел не совсем своим), а лицо, запечатленное на
среднем портрете. Этот бородатый человек, в просторной
армейской робе с маршальскими погонами и слегка распахнутым
воротом был похож... ну на кого бы вы подумали?.. Да, да?
Все на того же Лешку Букашева, с которым я пил пиво в
Английском парке, который три часа тому назад следил за моим
вылетом в Мюнхенском аэропорту и которого я вроде бы только
что видел в диковинном космическом аппарате. Этот Лешка,
хотя и с бородой, был больше похож на настоящего Лешку,
потому что вид был такой же благополучный и самоуверенный,
как в жизни, правда, взгляд у этого был намного
пронзительнее, чем у живого.
Я схватился за голову и застонал.
- Боже! - подумал я. - Ну что же все это значит?
Почему мне все время мерещится этот проклятый Букашев?
Неужели я уже допился до белой горячки?
- Ну, хорошо, - сказал я себе самому. - Допустим, я ни в
каком космосе не был, а летел на самом обыкновенном
"Боинге". Допустим. Проксима Центавра и космический
аквариум, внутри которого плавал Букашев, были всего лишь
оптическими трюками, разработанными в лабораториях КГБ. Но
что означает вся эта мешанина портретов? Тоже трюки только
для того, чтобы ввести меня в заблуждение? Этого быть не
может.
К тому, где, какие и в каком порядке вешать портреты,
власти на моей родине всегда относились с предельной
серьезностью, за всякие вольности в этом деле в прежние
времена давали довольно-таки большие сроки. Поверить в то,
что их повесили всего лишь ради примитивного обмана
попавшего в ловушку растяпы, я, честно говоря, просто не
мог. Но тогда что же это все-таки может значить? Что я
должен был предположить? Что Лешка на своем "Иле" летел
быстрее, чем я на "Боинге"? Что за три часа полета он успел
дослужиться до маршала, отрастить бороду, захватить власть и
развешать свои портреты? Предположения дикие, но ничего
более правдоподобного мне в голову не приходило.
Пока я напрягал свою одуревшую голову, к нашей машине
подкатили два громоздких транспортных средства лягушиного
цвета. Какая-то странная комбинация бронетранспортера с
паровозом. Во всяком случае, передвигались они, вероятно, с
помощью пара, густые клубы которого вырывались из
расположенной на носу трубы. Как только бронетранспортеры
остановились между нами и перекошенным "Илом", из откинутых
люков один за другим, как грибы из корзинки, посыпались
военные в коротких штанишках и с короткими автоматами. Они
тут же рассредоточились и стали вокруг самолета, направив на
него стволы своего оружия.
Как раз в это время захрипело радио и херр Отто Шмидт
сообщил, что московские власти трапа так и не нашли и
пассажирам придется воспользоваться аварийной веревочной
лестницей, за что он, капитан корабля, от имени экипажа и
всей компании "Люфтганза" приносит свои глубочайшие
извинения.
Впрочем, людям уже так не терпелось покинуть аппарат, что
они готовы были спускаться не то что по веревочной лестнице,
а даже и просто по веревке. Тем более, что портреты, как я
заметил, никого, кроме меня, нисколько не взволновали.
Очередь стала продвигаться вперед. Я схватил свой
"дипломат" и оказался последним в очереди. Предпоследним
был мой юный сосед.
У открытого люка две стюардессы, устало улыбаясь, желали
пассажирам счастливого времяпровождения и напоминали, что
обратный рейс состоится ровно через месяц.
Откровенно говоря, я очень волновался, не зная, что ждет
меня там, внизу. Поэтому, поравнявшись с одной из
стюардесс, я спросил ее, не может ли она выдать мне еще пару
бутылочек "Смирнофф", и, широко открыв рот, показал, что там
все горит.
Она сначала не поняла, а когда поняла, довольно холодно
объяснила, что компания обслуживает пассажиров только во
время полета, а полет закончен.
Я опять открывал рот, хлопал себя по груди, словами и
знаками объяснял, что очень нужно, поскольку имею небольшой
копфшмерце, то есть головную боль, но она к моим объяснениям
осталась равнодушной, как природа.
Между тем, пока я объяснялся, остальные пассажиры уже
покинули самолет. Я подошел к распахнутому люку, глянул
вниз и отшатнулся. Земля была далеко, а веревочная лестница
казалась очень ненадежной. И вообще, с какой стати, платя
такие деньги, я должен лазить по каким-то веревкам, как
обезьяна? Но, когда я посмотрел, что творится внизу, мне и
вовсе стало не по себе. Пассажиры, спустившиеся до меня,
стояли, окруженные плотным кольцом военных, направивших на
них автоматы. Военные подгоняли пассажиров и поодиночке
чуть ли не вталкивали в один из бронетранспортеров.
- Давай, давай, поживее! - покрикивал коренастый офицер
с четырьмя звездочками на погонах, видимо, капитан.
Машина скрипела, пыхтела, заглатывая пассажиров, которые
повиновались безропотно. Только один пытался
воспротивиться. Это был мой сосед- террорист.
- Геноссе! - кинулся он к капитану. - Их бин айн
коммунист. Не надо давай- давай, надо дружба-мир.
Давай-давай не надо.
- Как это не надо давай-давай? - удивился капитан. -
Надо давай-давай. - Он засмеялся и дал бедняге пинка, от
которого тот влетел в машину, как мяч в во- рота.
Капитан вопросительно посмотрел на меня. Мне стало не по
себе, и я невольно попятился внутрь космоплана, по тут же
наткнулся на что-то железное. Я оглянулся и вздрогнул.
Сзади, упираясь в меня автоматом, стоял неизвестно как
оказавшийся здесь коротконогий солдат и, не мигая, смотрел
на меня своими раскосыми азиатскими глазами.
Я все понял и двинулся к выходу, чтобы спускаться, когда
услышал снизу фразу, меня удивившую.
- Рамазаев! - крикнул капитан. - Писателя не трогай, он
не наш.
- Слушаюсь! - отозвался Рамазаев и мимо меня сиганул
вниз, на лету перебирая перекладины веревочной лестницы.
Не успел я подумать, откуда они узнали, что я писатель,
как Рамазаев и его командир вскочили в плюющуюся паром
машину и она отвалила, дав резкий тревожный гудок.
Не понимая, что происходит, я оглянулся на стюардессу.
Та улыбнулась и вдруг быстро протянула мне пузырек
"Смирнофф".
- Данке шен, - сказал я и хотел сразу раскупорить
полученное, но увидел, что внизу появилась новая группа
военных: трое мужчин и две женщины. Они были тоже в
коротких штанах и юбках, но лучшего качества, чем те,
первые. И все, кроме одного, в кепках. У всех троих мужчин
