с замком к сетке лифта была привязана шпагатом картонная
табличка: "Спускоподъемные потребности временно не
удовлетворяются".
Я нашел лестницу и с ее помощью удовлетворил свою
спускную потребность. Очевидно, лестница была неглавная,
потому что я попал не на улицу, а во двор.
ДЛИННОШТАННЫЙ
Я предвкушал глоток свежего воздуха, но в нос мне шибанул
запах, от которого я чуть не свалился с ног. Не буду
описывать подробно, но пахло, как в давно не чищенном, но
часто употребляемом нужнике.
Во дворе змеей вилась длинная очередь к темно-зеленому
киоску, и военные обоего пола, в основном нижние чины,
дышали друг другу в затылки, держа в руках пластмассовые
бидончики, старые кастрюли и ночные горшки.
Над крышей киоска был водружен плакат в грубо сколоченной
раме. Плакат изображал рабочего с лицом, выражавшим
уверенный оптимизм. В мускулистой руке рабочий держал
огромный горшок. Текст под плакатом гласил:
КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ, ТОТ СНАБЖАЕТСЯ ОТЛИЧНО
- Что дают? - спросил я у коротконогой тетеньки, только
что отошедшей с бидончиком от киоска. В ушах у нее висели
большие пластмассовые кольца.
- Не дают, а сдают, - сказала она, оглядев меня с ног до
головы слишком подробно.
- А что сдают? - спросил я.
- Как это, чего сдают? - удивилась она моему непониманию.
Говно сдают, чего же еще?
Я подумал, что она шутит, но, учитывая запах, к которому
постепенно начинал привыкать, рабочего на плакате и общий
вид очереди, склонился к тому, что она говорит всерьез.
- А для чего это сдают? - спросил я неосмотрительно.
- Как это для чего сдают? - закричала она дурным
голосом. - Ты что, дядя, тронулся, что ли? Не знает, для
чего сдают! А еще штаны надел длинные. Надо ж, распутство
какое! А еще про молодежь говорят, что они, мол,
такие-сякие. Какими ж им быть, когда старшие им такой
пример подают!
- Точно! - приблизился сутуловатый мужчина лет примерно
пятидесяти. - Я тоже смотрю, он вроде как-то одет не
по-нашему.
Тут еще освободившийся народ подвалил, а некоторые и с
хвоста очереди тоже приблизились. Все выражали недовольство
моим любопытством и длинными штанами и даже склонялись к
тому, чтобы по шее накостылять. Но тетка выразила мнение,
что хотя по шее накостылять и стоит, но все же лучше свести
меня просто в БЕЗО.
- Да что вы, граждане! - закричал я громко. - Причем
тут БЕЗО и зачем БЕЗО? Ну не понимаю я в вашей жизни
чего-то, так я же в этом не виноват. Я только что приехал и
вообще вроде как иностранец.
Из толпы кто-то выкрикнул, что если иностранец, тем более
надо в БЕЗО, но другими призыв поддержан не был, и толпа
вокруг меня при слове "иностранец" стала рассасываться.
Только тетка с кольцами успокоиться не могла и пыталась
вернуть народ, уверяя, что я вовсе не иностранец.
- Я по-иностранному понимаю! - обращалась она к
примолкшей очереди. - Иностранцы говорят "битте-дритте", а
он точно по-нашему говорит.
Пока очередь обдумывала ее слова, я, не дожидаясь
худшего, бочком-бочком оторвался и через проходной двор
выкатился на улицу, которая когда-то называлась Никольской,
а потом улицей 25 Октября. Я был очень горд, что сразу
узнал эту улицу. Я поднял глаза на угол ближайшего дома,
чтобы убедиться в своей правоте, и просто остолбенел. На
табличке, приколоченной к стене, белым по синему было
написано: "Улица имени писателя Карцева"! Несмотря даже на
сердечную встречу, которой накануне растрогали меня
комуняне, я все-таки не мог поверить, что мои заслуги
потомками оценены столь высоко. Я даже подумал, что, может
быть, это всего лишь чья-то неуместная шутка и табличка с
моим именем висит на одном- единственном доме. Но, пройдя
улицу до самой Красной площади, я увидел такие же таблички и
на всех других зданиях. Я был очень горд и одновременно
настроен воинственно. У меня даже возникла идея вернуться к
месту приемки продукта вторичного, разыскать ту мерзкую
тетку, которая понимает по-иностранному, притащить сюда и
показать ей, на кого она нападала со своими идиотскими
подозрениями. Впрочем, будучи ленивым и незлопамятным, я
тут же эту идею оставил. Тем более, что меня ожидали новые
впечатления.
Если бы я подробно описал свои чувства, увидев то, что
попалось мне на пути в первый день моего пребывания в
Москорепе, мне пришлось бы слишком часто утверждать, что я
был удивлен, изумлен, поражен, потрясен, ошеломлен и так
далее. И в самом деле, представьте себе, что вы выходите на
Красную площадь и не находите на ней ни собора Василия
Блаженного, ни мавзолея Ленина, ни даже памятника Минину и
Пожарскому. Есть только ГУМ, Исторический музей. Лобное
место, статуя Гениалиссимуса и Спасская башня. Причем
звезда на башне не рубиновая, а жестяная или слепленная из
пластмассы. И часы показывают половину двенадцатого, хотя
на самом деле еще только без четверти восемь. Приглядевшись
к часам, я понял, что они стоят.
Я остановил какого-то комсора, который вез на тачке мешок
с опилками, и спросил, куда подевалось все, что здесь было.
Тот удивился моему вопросу, оглядел меня с ног до головы и
особенно долго разглядывал мои брюки. А потом спросил, из
какого кольца я приехал. Уклоняясь от прямого ответа, я
сказал, что я латыш.
- Оно и видно, - сказал комсор. - Акцент сразу
чувствуется.
К моему удовольствию, он оказался (что, как я потом
заметил, редко бывает у комунян) довольно осведомлен и
словоохотлив. Оглядываясь по сторонам, он объяснил мне, что
все эти вещи, о которых я спрашивал, еще во времена
существования денег были проданы американцам не то
коррупционистами, не то реформистами.
- Как? - закричал я. - Неужели эти враги народа даже
мавзолей Ленина продали?
- Тише! - он приложил палец к губам, но прежде, чем
сбежать, шепотом сказал, что не только мавзолей, а и того,
кто в нем лежал, тоже продали какому-то нефтяному магнату,
который скупает мумии по всему свету и уже собрал коллекцию,
в которую, кроме Владимира Ильича, входят Мао Цзэдун,
Георгий Димитров и четыре египетских фараона.
Я хотел спросить, что за магнат и как его фамилия, но
человек вдруг чего-то испугался и, подхватив тачку, быстро
покатил ее в сторону здания, где раньше помещалась гостиница
"Москва". Пожав плечами, я пошел в ту же сторону,
намереваясь выйти к Большому театру, перед которым я еще из
окна гостиницы видел заинтересовавший меня памятник
Гениалиссимусу.
Несмотря на то что основная толпа рабочих и служащих,
видимо, уже схлынула, на проспекте Маркса (кстати, он и
сейчас назывался так же) людей было еще препорядочно. Как и
во сне, многие из них казались мне похожими на кого-то из
моих прежних знакомых. Иногда даже настолько похожими, что
я чуть ли не кидался к ним с распростертыми объятиями, но
потом тут же приходил в себя и вспоминал, что своих знакомых
я могу найти (если повезет) только на кладбищах.
Как я заметил еще из окна, каждый из них что-то нес. Кто
горшок, кто авоську, кто кошелку. Один комсор таранил перед
собой старый телевизор без экрана, другой сгибался под
тяжестью мешка с углем, а какая-то дама передвигалась, держа
на голове полосатый матрас с желтыми пятнами и торчащей из
дыр соломой. Тут же, обгоняя прохожих, бежали дети
школьного возраста. За плечами у них были ранцы, а в руках
метелки, которыми они дружно махали, поднимая такую пыль,
что дышать было нечем.
Не выдержав, я ухватил одного из школьников за шкирку.
Ты что, сказал я, - негодяй, бегаешь тут с веником и
пылищу поднимаешь?
- А чего же мне делать? - пытаясь вырваться, заорал он
плаксиво. - Я в предкомоб тороплюсь, а до занятий осталось
десять минут.
- Ну и беги себе, занимайся, - сказал я. - А пылищу
гонять нечего. На то дворники есть.
- Кто? - удивился мальчишка. - Какие еще дворники?
Я понял, что, видимо, опять попадаю впросак.
- Обыкновенные дворники, - пробурчал я, но мальчишку
отпустил и приблизился к площади Свердлова, которая теперь
называлась площадью имени Четырех Подвигов Гениалиссимуса.
Пластмассовое изваяние свершителя четырех подвигов
возвышалось посреди площади. Это был памятник высотой метра
примерно в три с половиной, не считая постамента.
Гениалиссимус стоял в хорошо начищенных сапогах и шинели,
распахнутой скульптором, вероятно, для того, чтобы открыть
зрителю многочисленные ордена, которыми была украшена
широкая грудь монумента. Как бы похлопывая по правому
голенищу перчатками, Гениалиссимус с доброй улыбкой смотрел
на проспект, на движение паровиков и на застывшего на другой
стороне Карла Маркса. Я обошел статую вокруг, попробовал
сосчитать ордена на ее груди, досчитал до ста сорока с
чем-то, а потом сбился, махнул рукой и пошел по улице,
которая в мои времена называлась Пушкинской, а теперь имени
Предварительных Замыслов Гениалиссимуса.
Уже во время этой первой своей прогулки я заметил, что
наряду с проспектами, улицами, переулками и проездами,
сохранившими свои прежние названия, появилось много
названий, отражавших новейшие достижения комунян, и очень
много посвященных тем или иным сторонам деятельности
Гениалиссимуса. Поэтому я даже не очень удивился,
обнаружив, что бывшая Пушкинская площадь теперь называется
площадью имени Литературных Дарований Гениалиссимуса. И
памятник на площади стоял, естественно, не Пушкину, а
Гениалиссимусу. Пушкин там, впрочем, тоже был.
Здешний пластмассовый Гениалиссимус был, я думаю, такого
же калибра, что и тот, перед Большим театром, но в летной
форме и без перчаток. В левой руке он держал пластмассовую
книгу, на которой можно было прочесть слово: "Избранное".
Правая рука автора книги покоилась на курчавой голове юноши
Пушкина, который был совершенно лилипутского роста, но
другие лилипуты, составлявшие групповой портрет, были еще
меньше. Из других представителей предварительной литературы
все-таки выделялись Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Толстой,
Достоевский и всякие другие из более поздних времен. Мне
приятно сообщить, что себя в этой группе я тоже нашел. Я
стоял сзади Гениалиссимуса, держась одной рукой за его левое
голенище. Не найдя среди лилипутов Карнавалова, я еще раз
убедился, что в двадцать первом веке его никто уже даже не
знает. Одного бородача размером не больше полевой мыши я
обнаружил в группе предварительных писателей моего времени,
но это был явно не Карнавалов, а, скорее всего, профессор
Синявский.
Обойдя памятник, я оказался вновь перед носками
Гениалиссимуса и на пьедестале прочел давно знакомые мне
слова: "Я лиру посвятил народу своему".
В это время на площади остановился большой красный
паробус. Из него вывалила целая орда мальчиков и девочек во
главе с женщиной с погонами лейтенанта. Дети тут же начали
кричать и толкаться, но женщина (я понял, что она была их
учительницей), отойдя чуть-чуть вбок, вытянула в сторону
правую руку и скомандовала В две шеренги становись!
Дети дисциплинированно построились, подравнялись,
вытянулись по команде "смирно" и расслабились по команде
"вольно".
- Итак, дети, сказала учительница, - перед вами памятник
нашему любимому вождю, учителю, отцу всех детей и другу
всего прогрессивного человечества Гениалиссимусу Памятник
выполнен из высококачественной пластмассы коллективом
Краснознаменного отряда народных коммунистических
скульпторов и одобрен Редакционной Комиссией и Верховным
Пятиугольником Иванов, сколько всего в Москве памятников
Гениалиссимусу? Сто восемьдесят четыре! выкрикнул Иванов.
Правильно! Сто восемьдесят четыре. И сто восемьдесят пятый
сейчас воздвигается на Ленинских горах имени Гениалиссимуса.
Все имеющиеся памятники нашему любимому вождю отражают те
или иные стороны его гениальности. Один памятник воздвигнут
ему как гениальному революционеру, другой как гениальному
теоретику научного коммунизма, третий как гениальному
практику и так далее. Настоящий памятник воздвигнут в честь
его гениального литературного дарования. Семенова, из
скольких томов состоит собрание сочинений Гениалиссимуса?
