услышал лязганье ножниц вокруг моих ног.
- А теперь поднимите его, - сказал дежурный.
Я опять оказался перед ним, побитый и помятый. Кровь из
разбитого носа и рассеченной губы стекалась на подбородке в
одну струю и крупными каплями падала на рубашку. Мои
замечательные брюки, которые перед самой поездкой я купил в
Кауфхофе, теперь представляли собой жалкое подобие шортов с
криво обрезанными краями и свисающими лохмотьями.
- Звездное имя и отчество? - спросил дежурный.
- Пошел вон, сволочь! - сказал я и плюнул ему в морду
кровью.
Вот говорят, перед самой смертью человек видит всю свою
жизнь, как в кино. Пока Тимчук замахивался, подобное кино я
тоже увидел. Правда, кино особенное. Я видел как бы сразу
все кадры одновременно. Я видел себя и помидороподобным
маленьким уродцем, которого сразу же после родов показывают
моей матери, и в то же время я увидел себя в детском саду, в
президиуме Союза писателей СССР, в мюнхенском биргартене (9)
у китайской башни и даже в гробу, в котором меня несут к
могиле, только не разобрал, кто несет.
- Стойте! Стойте! - услышал я звонкий голос и,
очнувшись, увидел Искрину Романовну, которая буквально
висела на занесенном кулаке Тимчука.
- Стойте! - повторяла она. - Не смейте его бить!
Дежурный, может быть, понял, что допустил какую-то
ошибку, но, еще не желая в ней признаться, спросил Искрину
Романовну, что я за цаца такая, что меня нельзя бить.
- Да вы знаете, кто он такой? - продолжала негодовать
Искрина. - Да ведь это же...
Она наклонилась к дежурному и сказала ему что-то на ухо.
Ситуация резко переменилась. Дежурный выскочил из-за
перегородки и чуть ли не валялся в ногах у меня, прося
пощадить его и его детей, которых у него, может быть, и не
было. Рядом с ним трясся от страха Тимчук, который сразу же
стал маленьким и плюгавым.
Само собой, отрезанные штанины мне тут же были с поклоном
возвращены, а появившаяся неизвестно откуда сестра
милосердия оказала мне первую помощь, залепив нос и губы
изоляционной лентой, которая пахла смолой.
- Пойдемте! - тянула меня за руку Искрина Романовна, а
дежурный все еще вертелся перед носом и кланялся, и просил
пощадить.
- Ну пойдемте же! - настаивала Искрина.
- Сейчас, - сказал я и, вырвав у нее руку, прямо локтем
заехал дежурному в рыло, отчего у него из носа кровь
брызнула в разные стороны.
- Вот, сказал я, - тебе по-социлисски. А тебе, сука,
повернулся я к Тимчуку, - по-китайски.
Я дал ему кулаком по сопатке и сам же завыл
нечеловеческим голосом - морда у Тимчука была изготовлена из
кирпича.
КАК ПАХЛА МАМА
Ну, рассказывайте, - строго сказала мне Искрина
Романовна, когда мы вернулись в гостиницу. Как вы оказались
во внубезе? Что вас туда занесло?
Мне было ужасно неловко. Трогая пальцем разбитый нос, я
сказал, что хотел всего лишь пройтись, посмотреть своими
глазами, как живут простые комуняне.
А как же вас выпустила дежурная?
Она меня никак не выпускала. Она просто спала и я
тихонько прошел мимо.
Видите, она спала! возмутилась Искрина. Вот до чего
доходит потеря бдительности! Нет, таким в Москорепе не
место.
Но она не виновата! закричал я, испугавшись, что сильно
подвел дежурную. Она, может быть, устала за ночь и
задремала. А я шел очень тихо. Я даже ботинки снял, чтобы
она не слышала.
Про ботинки я, конечно, наврал.
Ну хорошо, рассказывайте дальше. - Искрина уселась в
кресло и взирала на меня строго, как судья.
Я рассказал все, как было. Про очередь во дворе и
скандал с теткой, которая понимает по-иностранному. Про
памятник Гениалиссимусу, про Прекомпит.
А что вы делали во Дворце Любви?
Я совсем смутился.
Ну вот, сказал я, - вам все нужно знать. В том-то и
дело, что я там ничего не делал. Потому что не с кем было.
Подобным самообслуживанием я даже в детстве не увлекался. А
уж в моем возрасте мне об этом и думать противно.
- А вас никто и не заставлял, - сказала она резко. - Вы
должны были бы понять хотя бы по тому, как вас встречали,
что вы можете рассчитывать на большее. Эти места, которые
вы посетили, предназначены для комунян общих потребностей.
А для вас решением Верховного Пятиугольника установлены
повышенные потребности.
- Спасибо, - сказал я довольно холодно. - Но я, если
хотите знать, вообще-то против неравенства. И если уж я
сюда попал, то не хочу никаких привилегий, а хочу быть как
все.
- Какой же вы все-таки отсталый! - воскликнула она в
сердцах. - Что значит "как все"? О каком неравенстве вы
говорите? У нас все равны. Каждый комунянин рождается с
общими потребностями. Но потом, если он развивается,
совершенствуется, выполняет производственные задания,
соблюдает дисциплину, повышает свой кругозор, тогда,
естественно, его потребности возрастают и это учитывается.
Вообще я вижу, наша жизнь вам еще совершенно непонятна и вам
лучше одному пока не ходить. Тем более, что вам надо
готовиться к вашему юбилею.
- Да что вы пристали ко мне с этим юбилеем! -
рассердился я. - Не хочу я никаких юбилеев. Вам хорошо
известно, что мне на самом деле не сто лет, а гораздо
меньше.
Ну да, вы выглядите гораздо моложе, - согласилась она. -
Но все-таки вам исполняется именно сто лет. Завтра указ
Верховного Пятиугольника о всенародном праздновании вашего
юбилея будет опубликован. Это будет событие огромного
политического значения. А вы ведете себя так легкомысленно.
Поэтому Творческий Пятиугольник поручил мне переселиться к
вам и провести с вами курс интенсивной индивидуальной
подготовки.
Я посмотрел на нее недоверчиво.
- Я не понял, - сказал я. - Что значит, вам поручили
переселиться? Вы собираетесь жить со мной в одном номере?
- Ну да, - сказала она. - Во всяком случае, до тех пор,
пока вы сами не станете ориентироваться. Тут места на двоих
достаточно.
- Места, конечно, хватит. Но тогда скажите кому-нибудь,
пусть мне поставят раскладушку.
- Зачем? - удивилась она. - Эта кровать достаточно
широка. Я надеюсь, вы не очень сильно храпите?
- Не знаю, - сказал я неуверенно. Обычно не храплю,
но... Слушайте, - сказал я, волнуясь. - Я все-таки чего-то
не понимаю. Вы можете считать меня столетней развалиной, но
я не могу спать в одной постели с женщиной, как
бесчувственная колода. У меня могут возникнуть всякие
такие... как бы сказать... побуждения и... в общем-то, я
за себя не ручаюсь.
Тут она первый раз за все время, сколько я ее знал,
засмеялась и сказала, что я человек не только отсталый, но и
просто глупый. Естественно, ложась со мною в постель, она
не собирается подвергать меня непосильным испытаниям.
Напротив, Творческий Пятиугольник рекомендовал ей
удовлетворять мои повышенные потребности по мере их
возникновения.
- Кстати, сказала она делово, - вас в этом смысле тоже,
вероятно, придется кое- чему поучить. Ваши представления о
сексе, как я подозреваю, такие же дикие, как обо всем
другом.
- Возможно, - согласился я в замешательстве. Они у меня, в
общем-то, диковаты. А вы что же, так вот можете спать с кем
попало и даже получать от этого удовольствие?
Мне показалось, что мой вопрос ее немного оскорбил и
покоробил.
- Я сплю не с кем попало, - сказала она, а только по
решению нашего руководства. А удовольствие от этого я
получаю, как от всякой общественно-полезной работы.
Сказать откровенно, я очень разволновался. Я стал
расхаживать по комнате и думать, как мне к этому всему
относиться. Я, собственно, от общественно- полезной работы
такого рода тоже никогда не уклонялся, но есть же все-таки
какие-то понятия о супружеской верности. Я, может быть, был
не всегда очень стоек и со Степанидой дал слабину, но все же
своей жене я без крайней необходимости стараюсь не изменять.
Это я и попытался сейчас объяснить.
- Дорогая Искрина Романовна... - начал я.
- Ты можешь называть меня просто Искрой, перебила она,
улыбнувшись. - Или даже киской, если тебе это нравится.
Понятно, мне сразу припомнился дурацкий мой сон, в
котором Смерчев называл киской мою жену.
А что, спросил я, у вас тут всех, что ли, кисками
называют?
Ничего не всех. Просто меня зовут Искра. Искра - киска,
это звучит похоже.
Ходя взад-вперед, я уже новыми глазами поглядывал на нее.
Все ее выпуклости и впуклости были на месте, и коленки такие
круглые, загорелые. Конечно, как исключительно верный
супруг, я не должен был этого замечать. Но, будучи
человеком законопослушным, я не мог не подчиниться такому
важному органу, как Творческий Пятиугольник.
- Ну что ж, Кисуля, - сказал я, робея. - Если на вас
возложены такие обязанности, давай сразу приступим к их
исполнению.
Хорошо, согласилась она и, пересев из кресла на край
кровати, стала расстегивать гимнастерку, обнажив жалкого
вида пластмассовый медальон в виде звезды с закругленными
лучами.
Тут я вдруг испугался. Я испугался, что окажусь не в
состоянии оправдать надежды Пятиугольника. Потому что во
мне еще глубоко сидели всякие социалистическо-
капиталистические предрассудки, что перед этим делом надо
как-нибудь разогреться. Чего-нибудь выпить, Пушкина-Есенина
почитать, и вообще для начала нужны какие-нибудь такие
вздохи, намеки, касания.
- Ладно, - сказал я. - Сейчас все сработаем. Только
подожди, хотя бы побреюсь, а то я очень колючий.
Я достал из-под кровати свой "дипломат", бросил на
тумбочку и, отвернувшись от Искры, стал в нем ковыряться.
Бритва была где-то на дне. Я торопился, нервничал и начал
швырять прямо на пол трусы, майки, носки...
- А что это у тебя? спросила Искра.
- Где?
- Ну вот это, то, что ты держишь в руках.
- Это?
В руке у меня был кусок туалетного мыла "Нивея".
- Это просто мыло, - сказал я. - Туалетное мыло.
- Да? мне показалось, она чем-то смущена. - А почему
оно твердое? Заморожено?
- Почему заморожено? - не понял я. - Обыкновенное
твердое мыло.
- Интересно, - сказала она, смущаясь все больше. - А
можно понюхать?
- Пожалуйста.
Я бросил ей мыло через кровать. Она ловко поймала его,
поднесла к лицу и вдруг вскрикнула:
- Ах!
- Что с тобой? - испугался я.
Словно оцепенев, она прижимала мыло к лицу, внюхивалась в
него и не открывала глаз.
- Искра! встревожился я. - Искрина! Искрина Романовна,
да что это с вами случилось?
Медленно она открыла глаза, посмотрела на меня
внимательно, словно не сразу узнавая.
- Так пахла моя мама! - тихо сказала она и застенчиво
улыбнулась.
* Часть четвертая *
СЛАВА
Все средства массовой информации Москорепа говорят только
обо мне. Вернее, обо мне и о Гениалиссимусе. Начинают
всегда с него.
С утра по всем двенадцати каналам москорепского
телевидения дикторы Семенов и Малявина торжественно читают
бюллетень о состоянии его здоровья, которое всегда выше
всяких похвал. Пульс и давление всегда чуть-чуть лучше, чем
нужно. Легкие, печень, почки работают превосходно, анализы
мочи и крови отличные. О возрасте Гениалиссимуса газеты и
телевидение умалчивают, а те, кого я об этом спрашивал
(Искра, Смерчев, Сиромахин), только пожимают плечами,
говорят, что никогда этим не интересовались и вообще
количество прожитых лет для Гениалиссимуса не имеет никакого
значения, потому что он - вечно живой.
Я сказал Искре, что в мое время вечно живыми считались
только мертвые люди, например Ленин. Она на это резонно
заметила, что такое утверждение лишено всякого смысла и
вечно живыми могут считаться только те, кто живет вечно.
Я сказал, что в прошлом история знала тоже много владык,
которые считались вечно живыми или бессмертными, но все они
в конце концов все-таки умирали. Это замечание Искру
рассердило.
- Как ты можешь сравнивать! - сказала она возмущенно. -
Неужели ты сам не понимаешь и не чувствуешь, что таких
людей, как Гениалиссимус, вообще никогда еще не было? Не
зря его наша печать называет человеком на все времена.
Я хотел возразить, что лично уже пережил многих вечно
