много вторичного продукта, а первичным продуктом
обеспечивают недостаточно.
По-моему, ей мое высказывание не понравилось. Она как-то
нервно стала дергать свой медальон и спросила:
- Разве тебе чего-нибудь не хватает?
- Мне-то хватает, - сказал я, хотя, по правде сказать,
кое-чего не хватало и мне. - Но я же не о себе думаю, не
только о себе, а о людях. Нельзя же от них требовать
невозможного. Надо же понимать, что вторичного без
первичного не бывает.
Мои слова произвели на нее очень странное впечатление.
Она вдруг изменилась в лице и сказала, чтобы я никогда
ничего подобного больше не говорил.
Я удивился и спросил, а в чем дело? Разве я сказал
что-нибудь крамольное? Это же всем известно, это еще Маркс
заметил, что первичное первично, а вторичное вторично.
- Какая глупость! - закричала она, ужасно возбудившись.
- То, что ты говоришь, - это метафизика, гегельянство и
кантианство. Я не знаю, что сказал Маркс, но Гениалиссимус
говорит, и это краеугольный камень его учения, что первичное
вторично, а вторичное первично.
При этом она так на меня посмотрела, что я замолчал. По
прошлому опыту я знал, что некоторые гениалиссимусы так
обожают свои высказывания, что несогласным готовы голову
оторвать.
- Ладно, - сказал я, - ладно. Если я сказал что не так,
извини.
И чтобы переменить разговор, спросил, для чего она носит
этот свой медальон.
Она сказала, что это не медальон, а Знак Принадлежности,
который выдается еще во младенчестве, сразу после обряда
звездения.
- А что там внутри? - спросил я.
- Внутри? - переспросила она, почему-то опять
заволновавшись. - А почему ты думаешь, что там внутри
что-то есть?
- Просто так подумал, - сказал я. - Потому что это
похоже на ладанку. А в ладанке всегда что-то есть. Прядь
волос или портрет любимого человека.
- Какая ерунда! - возразила она нервно. - Почему это я
должна носить чей-то портрет? Нет тут ничего. Просто
обыкновенный, как у всех комунян, Знак Принадлежности. И
ничего больше.
Меня ее реакция удивила. Я не понял, почему каждое мое
высказывание приводит ее в такое волнение. Я тогда отнес
это за счет женской неуравновешенности. А теперь, после
намеков Смерчева, расценил это иначе. Неужели она на меня
стучит? - подумал я.
РАСКРЫТИЕ ТАЙНЫ
Смерчев предложил мне выпить по чашке кукурузного кофе, и
мы зашли в писательский УПОПОТ (Удовлетворение Повышенных
Потребностей), где за сравнительно чистыми столиками сидели
исключительно полковники и генералы. Несмотря на мое малое
звание, они все немедленно встали и приветствовали меня
дружными аплодисментами.
Среди них я сразу углядел Дзержина Гавриловича, который в
дальнем углу приветливо помахал нам рукой.
Дзержин сидел с каким-то очень молодым генералом,
которому, если бы не его звание, я бы дал лет двадцать пять,
но и, учитывая звание, никак не дал бы больше тридцати.
Лицо его мне показалось очень знакомым, но я понимал, что
впечатление это обманчиво. Я уже встретил здесь много
людей, которые напоминали мне кого-то из прошлой жизни. Я
сказал обоим генералам: "Слаген", и они мне ответили тем
же. Смерчев сказал, что он куда-то торопится и потому
передает меня на попечение Дзержина Гавриловича.
- Хорошо, - сказал Дзержин и, дождавшись, когда Смерчев
ушел, представил мне молодого человека как Эдисона
Ксенофонтовича Комарова.
- Очень и очень рад! - сказал тот, энергично тряся мою
руку. - Как говорят ваши немцы, зерангенем. Я, между
прочим, очень люблю немецкий язык, хотя по-немецки говорит
не с кем.
- Вы тоже писатель? - спросил я.
- О, найн! - горячо и весело запротестовал тот. - Я
совсем по другой части. Хотя в наших профессиях есть много
сходства.
- То есть? - спросил я.
- Видите ли, я биолог и работаю над созданием нового
человека. Разница состоит в том, что вы создаете своих
героев силой воображения, а я с помощью достижений
современной науки.
- И что же за героев вы создаете?
- А это я вам с удовольствием как-нибудь и расскажу и
покажу. Вот как только вы тут со всем ознакомитесь и
освободитесь, приезжайте ко мне в Комнаком...
- Куда? - переспросил я.
- Комиш! (10) - закричал молодой человек по-немецки и
засмеялся. - Первый раз вижу человека, который не знает,
что такое Комнаком.
- Классику это простительно, - заметил Дзержин
Гаврилович. - Он прибыл к нам совсем недавно и еще не во
всем разобрался.
- Натюрлих (11), - охотно согласился молодой человек и
объяснил мне, что Комнаком - это Коммунистический Научный
Комплекс, генеральным директором которого он, Эдисон
Ксенофонтович, является.
- Там проводятся биологические эксперименты? - спросил я.
Всякие, - сказал он. - У нас в Комплексе сосредоточены
все науки, и я всем этим руковожу, но сам лично занимаюсь
исключительно биологией. Я вам все покажу, обязательно
приходите. А пока мне, извините, пора. Он пожал руку мне и
Дзержину Гавриловичу и тут же исчез.
Мы остались вдвоем, и Дзержин Гаврилович долго
расспрашивал меня о моем впечатлении от всего увиденного в
Безбумлите.
Я высказался самым одобрительным образом об уровне
технической оснащенности коммунистических писателей, но в то
же время выразил осторожное сомнение относительно творческой
свободы, которой эти писатели пользуются.
- Меня удивило, - сказал я, - что они все обязательно
должны писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько
не сомневаюсь в многочисленных достоинствах Гениалиссимуса,
но все-таки мне кажется, что у писателей могли бы
существовать и какие-то другие темы.
Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень
понравились.
- А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать
именно Гениалиссимусиану? - спросил он, нахмурившись. -
Неужели Смерчев?
- Ну да, признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли
Коммуния Ивановича. - Именно он мне это все и сказал.
- Какая глупость! - горячо возмутился Дзержин. - Какая
клевета! И вы, такой умный и наблюдательный человек,
неужели могли поверить подобному вздору?
- Ну а как же я могу не верить? - сказал я. - Я же
здесь человек совершенно новый.
- Ну так вот, поверьте мне, - сказал Дзержин решительно.
- Я пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого
человека. Поверьте мне, все, что сказал вам наш уважаемый
Коммуний Иванович, есть полная чушь и глупость. Наши
подкомписы пользуются такой свободой, какой не было никогда
ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а
абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса,
хотят - против. Никаких ограничений для них не существует.
- Странно, странно, - сказал я, несколько смущенный столь
противоречивыми сообщениями. - Но я надеюсь, то, что
сказали мне Смерчев и Сучкин насчет компьютера, который
обрабатывает все написанные тексты, выбирая из них самое
лучшее в идейном и художественном отношении, это правда?
- А, ну это, конечно, правда, - охотно согласился
Дзержин. - Компьютер у нас действительно замечательный.
Лучший в мире. Между прочим, - он посмотрел мне прямо в
глаза, - это мое детище. Это я лично изобрел этот
компьютер.
- Вы? - переспросил я, чуть не поперхнувшись кофе.
- Я. А что, не похоже?
- Нет, я ничего не говорю, - сказал я, порядком
смутившись. - Но вообще-то... Если вы изобрели такое
сложное техническое устройство, значит, вы просто очень
крупный изобретатель.
- Да-да, - лениво согласился Дзержин. - Если говорить
без лишней скромности, я, надо признаться, довольно крупный
изобретатель. Кстати, не хотите ли посмотреть, как мой
компьютер работает?
- А можно? - спросил я с некоторым недоверием.
- Что за вопрос! - развел руками Дзержин. - Кому-то,
может, и нельзя, но уж вам- то, конечно, можно. Тем более,
что Гениалиссимус лично распорядился ознакомить вас со всем
лучшим, что есть в нашей республике.
Признаюсь, таким неизменным ко мне вниманием
Гениалиссимуса я был очень и очень польщен.
Выйдя из Упопота, мы направились прямо к двери, за
которой должно было находиться это уникальное электронное
устройство.
Часовые почтительно салютовали нам взятием оружия на
караул.
За дверью, в которую мы вошли, находилась сравнительно
небольшая комната, где стояли еще двое часовых и за
канцелярским столом под портретом Гениалиссимуса сидел
моложавый дежурный в чине майора. Увидев Дзержина, майор
вскочил и, заикаясь от волнения, доложил, что за время его
дежурства на охраняемом объекте никаких происшествий не
случилось.
- Ну и очень хорошо, - сказал Сиромахин. - Молодец. А
мы вот с Классиком решили проверить, как наша машина
работает. Дай-ка нам книгу посетителей.
Книга эта в красном коленкоровом переплете была
совершенно новая. Ею даже вообще, по-моему, никто до меня
не пользовался. Я спросил, что я должен написать.
- Ну, напишите, что вы, ознакомившись с машиной,
обязуетесь никому не рассказывать о ее конструкции и
принципе работы.
Это обязательство не показалось мне слишком
обременительным. В устройстве компьютеров я, как уже было
сказано, ничего совершенно не смыслю и поэтому никаких
связанных с ними тайн выдать не могу даже под пыткой.
После того как я выполнил требуемое, Сиромахин приказал
открыть дверь, которую я не сразу заметил. Это была узкая
железная дверь, вроде тех, которые бывают на подводных
лодках.
Сначала с этой двери сорвали сургучную печать, потом
долго крутили какие-то ручки и набирали цифры на двух
номерных дисках.
- Дверь прямо, как в Швейцарском банке, - заметил я.
- Правда? Мне показалось, что Дзержин посмотрел на меня
как-то странно. - В самом деле очень похоже?
- Мне кажется, что похоже, - сказал я. Хотя, честно
признаться, я ни в одном из банков Швейцарии отродясь не
бывал.
- Вы никогда не были в Швейцарском банке? - переспросил
Сиромахин.
- Никогда не был, - повторил я. А почему вас это
удивляет?
- Меня вообще никогда и ничто не удивляет, - сказал
Дзержин Гаврилович. Но я просто думал... у меня есть такие
сведения, что вы там бывали.
- Увы, - сказал я, - увы! Ваши сведения ненадежны.
- Странно... - Он все еще никак не мог справиться с
дверью. - Вообще-то у меня сведения бывают очень даже
надежные. А может быть, вы были там каким-то иным способом,
а? Он перестал возиться с замком и посмотрел на меня
внимательно.
- Что вы имеете в виду? - спросил я.
- Я имею в виду, что некоторые люди вашей профессии
обладают сильно развитым воображением и при помощи
воображения могут проникнуть куда угодно, даже в Швейцарский
банк. Это правда или нет?
- В некотором смысле, конечно, правда, - согласился я. -
Проникнуть в банк с помощью воображения можно, а вот унести
оттуда то, что лежит, это почему-то не получается.
- Ну, - улыбнулся Дзержин, - для того чтобы унести, можно
найти кого-нибудь попроще, а вот так, чтобы проникнуть
мысленно, находясь на далеком расстоянии и подглядеть, где
там чего лежит, это доступно совсем не каждому.
Ему удалось наконец справиться с замком. Дверь со ржавым
скрипом отворилась, и мы оказались в тускло освещенном
коридорчике, в конце которого была еще одна дверь, точно
такая, как первая. Первую дверь за нами закрыли, и только
после этого Сиромахин открыл вторую.
- Ну теперь, - сказал он несколько торжественно, - дайте
вашу руку и закройте глаза. И попробуйте включить ваше
воображение. А потом, когда глаза откроете, интересно будет
сравнить то, что вы вообразили, с тем, что увидели.
Предвкушая необычайное, я охотно включился в эту игру. Я
честно закрыл глаза и ведомый Дзержином за руку, прошел
вперед, неуверенно ставя ноги.
Дверь за моей спиной с грохотом затворилась.
Дзержин отпустил мою руку, и я попытался себе представить
то место, в котором я нахожусь. Я вообразил большой зал,
освещенный люминесцентными лампами. Множество отливающих
зеленью экранов, перемигивание разноцветных индикаторов и
управляющих кнопками молчаливых людей в белоснежных халатах.
