а выдержанный, но тоже хочу щастье." И четвертинка ждет своего счастья,
но почему-то нет праздника, нет наряженной елки, нет гостей в вышитых
платьях. Ее ставят не на стол, а между ног на пол. И дырявый башмак още-
ривается на нее. Ее, опустошенную, сжимает рука и несет вверх ногами
сдавать в магазин. И весь мир раскачивается, и голова у нее кружится,
как у нетрезвого хозяина. Рука ставит на прилавок, появляется черный ло-
коть и сталкивает ее вниз, на каменный пол. Мир разбился...
- ...как зеркало, - добавил Костя Гашетников. - Ты не суеверный, Ви-
талик?
- Нет, - не очень уверенно ответил Вехов.
- Просто я предлагаю тебе снять последний кадр в зеркале. И зеркало
разбить. Получится, что кадр, что мир разлетелся на куски. Правда, инте-
ресно... А фильм получится хороший. И нужный - антиалкогольный. Поздрав-
ляю... с новым щастьем! Есть у кого-нибудь еще идеи?
- А можно совсем сырую? - спросил Коля Осинников, один из наших опыт-
ных операторов, который, кстати, снял "Стройотряд".
- Можно. В случае чего добавим жару, а вообще-то, сейчас сырое счита-
ется полезным, не так ли, Валерий? Вас в больнице кормят сырым или жаре-
ным? - спросил Гашетников у меня.
- Главное, кормят, - ответил я. - Но чтобы сделать рагу из кролика
надо по крайней мере иметь кошку.
- Давай, Коля, твою кошку. Хорошо бы не дохлую.
Коля Осинников говорил медленно, как бы беседуя с самим собой:
- Давно хочу увидеть или снять фильм о студенте, впрочем, какая раз-
ница кто он, фильм о молодом человеке. Знаете, когда я поступал в инсти-
тут, то мне наняли репетитора, мать настояла. Он - преподаватель с ка-
федры математики. Старший. За пять занятий он разложил мне в голове ал-
гебру, геометрию и тригонометрию по полочкам так, что и за десять лет в
школе не разложили. Я спросил его - почему же он не напишет учебник?
Рассмеялся в ответ. Для этого, говорит, мне надо стать профессором, а
когда я им стану, то позабуду все, что знал, когда я был студентом. Вот
и мы забываем, какие мы были. А ведь самая важная пора - пора молодости.
Я не знаю, какой это будет сценарий и о чем, я только знаю, что главный
герой должен быть средний, ничем не выдающийся человек, молодой человек.
Он непохож на Славу Трифонова, вы его все знаете - окончил вечернюю шко-
лу, техникум, прошел через армию и только потом попал в институт. Член
партии и верный ее рядовой. Главный герой непохож и на вожака нашего
институтского комсомола - этот пройдет сквозь огонь и воды ради карьеры.
Нет, мой герой - не герой, он средний. А у среднего принципы простые и
четкие: не прикажут - лишнего не сделает, не позовут - не пойдет, не
поднимут - не встанет. В то же время прикажут - расстреляет...
Слушали Колю очень внимательно, слова его были больше похожи на испо-
ведь, чем на либретто будущего сценария. Быть того не может, думал я
тогда, что вернемся к расстрелам, как говорят было в тридцать седьмом
или тридцать восьмом - год моего рождения, но культ личности развенчан и
дорога прямая и ясная ведет нас к коммунизму, даже дата известна - пер-
вое января одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от рождества Хрис-
това, а проблема среднего, конечно есть, она всегда будет и то, что мы
успеем или не успеем сделать в этой жизни, наверное, во многом зависит
от того, сколько среди нас таких вот средних, которые безропотно выпол-
нят любой приказ, тем более , когда скажут, что расстрелять надо во имя
Родины... и врага... и возникло странное ощущение своего времени, време-
ни своей жизни, которая идет вот сейчас и я еще молод, но если я не сде-
лаю того, чему предназначен, то молодость моя, как и молодость моего по-
коления, пройдет и никогда не вернется, никогда, а мы неповторимы, мы -
молодые люди шестидесятых советских годов...
Наступившую паузу прервал Гашетников:
- Интересно, что мы думаем об одном и том же. Примерный сюжет сцена-
рия, о котором говорил Коля, есть. И я хотел бы предложить снимать его
всей нашей студией, всем писать, всем играть. А начнется фильм так... На
экране темно, долго темно, но постепенно начинает светать. Двор институ-
та. Темный тяжелый куб серого здания на фоне светлеющего неба. Труба бе-
рет подряд все ноты октавы: до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до... Настраивается
оркестр. И когда первый луч солнца брызнул из-за здания института воз-
никла мелодия-гимн и ласковый голос сказал: "Доброе утро! Когда-то здесь
цвели деревья и бегали динозавры, а теперь стоит современный Технологи-
ческий институт. Когда-то здесь ходили на мамонта с каменным топором
первобытные люди, а теперь с логарифмической линейкой идут на экзамены
студенты. Когда-то здесь было почти ничего, а теперь есть почти все. На
каждого студента приходится по одной трети преподавателя, по одной пяти-
сотой профессора, по одной двухтысячной академика. Учатся студенты в ау-
диториях, работают в лабораториях, питаются в столовой, живут в общежи-
тии, влюбляются везде. Зимой ходят без шапки, в трамвае ездят без биле-
та. За полторы тысячи дней учебы студент сдает полсотни экзаменов, сотню
зачетов и получает за это один диплом. - Дип-дип-диплом! - воскликнул
Виталик Вехов.
- Ага, - подтвердил Гашетников. - Фильм будет называться "Ночь откры-
тых дверей". Вы замечали, как красива Москва ранним утром, без потока
машин и сутолоки толпы? Так и наш институт будем снимать ночью. Аудито-
рии, лаборатории, деканаты. Представьте себе, что завтра надо сдавать
чертежи. У всех есть задолженности. И вот в чертежном зале на ночь соби-
раются дипломники. Ночью все призрачно, таинственно. Оказывается, в инс-
титуте живет Вечный Студент. У него на чердаке странные вещи, например,
календарь тридцать седьмого года. Вечный Студент, как капитан Немо для
оставшихся на ночь. А они, бродя по ночному институту, вспоминают свое
прошлое и вдруг осознают, что здесь прошли их лучшие годы. Студентка
встречает в коридоре ту девочку с косичкой, которая пришла сюда пять лет
назад. Их диалог. Отличник садится в кресло декана с урчанием голодного
тигра, настигшего добычу. Шалопай ездит по коридорам института на мото-
цикле. Ночь открытых дверей кончается... утром. Время идет. Впереди но-
вые годы. Восходит солнце. Исчезают видения. Пустой двор института. Ша-
лопай гоняет, делая финты, как Пеле, консервную банку. Она гулко гремит
в пустом дворе. И голос диктора: "Ты - будущий командир производства...
Инженер, интеллигент... Ты - будущее... То, что не удалось сделать нам,
сделаешь ты..." Мы долго еще потом говорили, обсуждали, мечтали и решили
в конце концов создать архив-копилку коллективного творчества членов
студии. Не знаю, где сейчас этот архив и сохранилось ли в нем мое посвя-
щение пятилетию студии:
Пять лет -
пяти-конечное время,
портрет
пятилетья в поэме.
Пять лет -
это не пятилетка,
это столетий пять,
сжатых в кулак искусства,
это не мыслить,
не су-ще-ство-вать
без кино,
так как кино -
это наше
шестое чувство!
Из студии все поехали к Таньке Олиной, а я - в диспансер, в палату номер
девять, вторая койка от окна.
Глава одинадцатая
--===Северный ветер с юга===--
Глава одинадцатая
Ян Паулс явился ко мне прямо с работы.
Пижон - в пенсне. Всегда носил круглые очки, и глаза у него были
большие и добрые, а теперь стали холодными, ироничными.
Хлопнул меня по плечу. По-моему, в этом что-то искусственно бодрое,
когда проверяют твою устойчивость крепким ударом.
- Как дела, Сергеич?
- Врачи молчат. Месяц прошел только. Еще два ждать до первых ре-
зультатов.
- Два? - Ян завистливо вздохнул. - Везет же людям. Чем ты хоть здесь
занимаешься?
- Пью... лекарства. Ем, что дают и что гости приносят, сплю, как
бревно, только на одном боку - сосед кашлем замучил.
- А бильярд у вас тут есть? Я бы тебе сейчас... - Ян сделал паузу,
снял пенсне и начал протирать его замшевым лоскутком.
- Мы теперь с тобой в разных весовых категориях, Ян, я же на три кило
за месяц поправился. Почему раньше не приходил?
- Как там у вас?
Ян долго юлил, мялся, но я чувствовал, что он что-то не договаривает.
В конце концов я не выдержал:
- Ян, ты что-то темнишь. Давай выкладывай, я же вижу, за свои стек-
лышки не спрячешься.
Ян помедлил еще.
- Не знаю, как тебе сказать... Ты же знал Гришку Борзова?.. Пом-
нишь?..
- Конечно. Гриша Борзов, муж нашей Малики...
- Умер.
Гришка умер?!.. Бывший матрос, умница и язва, мужик крепкий, словно
литой, в расцвете сил и... умер.
- Что с ним?
- Помнишь, он все на сердце жаловался? Положили его на обследование.
Ничего не помогало. Лика через родственников достала какое-то сильное
лекарство. Уж не знаю, в чем его отрицательный эффект, может, аллергия
какая-нибудь, но у у него было сильное отравление, что-то воспалилось, и
спасти уже не могли. Он же всегда был мнительным, всего боялся - микро-
бов, грязи всякой. И врачам не верил, а вскрытие показало, что сердце у
него здоровое, на пятерых хватило бы...
Ушел Ян, понемногу истекло время до отбоя. Уснул я скоро, проснулся
от собственного крика...
Садится солнце. Не ясное, а где-то за тучами дыма. Последние лучи ос-
вещают дорогу, по которой я иду. Я - женщина, на мне длинное платье, на
голове платок и котомка за плечами. Слева, среди развалин, разрушенных
стен стоит деревенская девушка в телогрейке и сапогах и монотонно гово-
рит: "... сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." К ней подсту-
пают все ближе и ближе, молча, с мужским блеском в глазах, солдаты. В
неровном загаре лица, белый оскал зубов. "...сначала я жила с мамой, а
потом пришла война..." Неужели она не видит их лиц? Темнеет. У дороги в
кустах - солдаты. Их лица лоснятся от пота, они тяжело дышат. Я иду все
быстрее по дороге, она из светлой становится серой, я бегу и слышу топот
солдатских сапог за спиной, а дорога в колдобинах, в ямах, в открытых
могилах, куда брошены голые скрюченные люди. Все труднее бежать, путает-
ся платье, перепрыгивать через могилы я боюсь, а котомка размоталась в
длинный шлейф, на него наступают сапоги, а я рвусь, рвусь, рвусь из ля-
мок, задыхаюсь и кричу...
Глава двенадцатая
--===Северный ветер с юга===--
Глава двенадцатая
Этот сон снился мне три ночи подряд без изменений, только слабели краски, и я,
зная, чем кончится сон, просыпался сам. На четвертое утро во время прогулки во
дворе ко мне подошел Егор Болотников. Долго рассматривал меня хитро
прищуренными глазами, скалился белыми зубами из бороды пока я не выдержал:
- Ты чего?
- Я чего? Я - ничего, - тут же уверенно ответил Болотников. - Ты луч-
ше скажи - когда?
- Что когда? - совсем запутался я.
- Когда орать по ночам перестанешь? - рассмеялся Егор. - Спать не да-
ешь.
- Я не ору... - смущенно ответил я, а сам отвел глаза, в душе очень
удивившись словам Егора. Наверное, также человек недоверчиво отрицает,
если ему скажут, что он храпит во сне.
- Ладно, бывает, - Егор миролюбиво подтолкнул меня плечом. - Сон-то
хоть страшный? Расскажи, обожаю страшные сны. Кроме того, примета есть
такая: сон расскажешь - не сбудется... А знаешь лучше что? Поехали ко
мне в мастерскую. Прямо сейчас, а? Мне все равно туда надо.
Я засомневался.
- Я еще ни разу не уходил, Егор. Кроме как на юбилей нашей студии.
- До обеда успеем, не дрейфь. Здесь не так далеко - минут сорок пять,
да обратно еще столько же, ну, там с полчаса побудем, так что у нас еще
минут сорок в запасе останется... чтобы пузырек прихватить... А то
что-то стало холодать...
- ...не пора ли нам поддать? - подхватил я.
- Грамотно, - ухмыльнулся Егор. - Давай, кто больше поговорок таких
знает?
- Чего тянуть резину - по рублю и к магазину.
