це? Наверное, нет. Порадуется, что не успела встретиться со мной. А мне
тоскливо. Невесело еще и от того, что многое задуманное так и не осу-
ществится, что трудновато будет молодым ребятам в нашей студии, над ко-
торыми я взял шефство, помогая делать им первые шаги в кино.
Тамара приходила, навещала меня. Ей не приходится дежурить у моего
изголовья, обычно мы сидим на скамеечке во дворе. Молча. Говорить вроде
бы не о чем, она выкуривает сигарету и прощается. Я, с одной стороны,
как ребенок, в душе злорадно торжествую - вот видишь, не верила, а я за-
болел и серьезно, а с другой стороны, нет-нет и шевельнется в душе
страх: а что, если и правда...
Спросил у Тамары - почему это она так резво обзвонила всех родных и
знакомых и сообщила им о моей болезни? Она в ответ недоумевающе устави-
лась на меня:
- Удивляешь ты меня каждый раз, когда не понимаешь таких элементарных
вещей. Должны же теперь все знать, почему я одна... или с кем-то вместо
тебя... Ну, я имею ввиду, на улице, в метро... И потом. что тут плохого
- проверишь кто как к тебе относится, придет навестить тебя в диспансер
или испугается...
Я вздрогнул от ее бестактности - ничего себе способ проверять на
прочность свои взаимоотношения с окружающими... В том числе и с женой...
Впрочем, тогда уже меня не столько волновала судьба моего личного
счастья, сколько состояние моих родителей, которые тяжело переживали
случившееся. А как они навестили меня в первый раз - и сейчас вспомнить
нелегко.
Я стоял на лестничной площадке между этажами и увидел в окно, как
мать и отец миновали каменные ворота диспансера. Мама, и без того невы-
сокого роста, сверху казалась еще более приземистой, округлой - она шла
впереди и уверенно направлялась к дверям диспансера. Отец с хозяйствен-
ной сумкой в руках, пройдя ворота, остановился, осмотрелся и пошел к
флигелю с женскими палатами. Мать на ходу обернулась, всплеснула руками
и засеменила, боясь поскользнуться, к отцу. Догнала, схватила за рукав и
потянула в свою сторону. Они стали друг другу что-то горячо доказывать,
пока мать не махнула рукой и не пошла в прежнем направлении. Отец озада-
ченно покрутил головой и все же двинулся к женским палатам.
Я, перепрыгивая через ступеньки, слетел вниз, схватил пальто, нахло-
бучил шапку и выскочил во двор, столкнувшись в дверях с мамой.
- Сыночек, здравствуй!.. Ты куда?.. Погоди, не выходи, оденься, где у
тебя шарф? В кармане?.. Надень немедленно! А перчатки?.. Ты не беспокой-
ся, сейчас пока еще тепло, поноси эти, а я тебе варежки связала, теплые,
двойные, вот только пальцы осталось, ты уж подожди дня два-три, не успе-
ла я, а в следующий раз я обязательно принесу... Ну, как ты тут?..
- Ма, ты лучше скажи, куда отца дела.
- Вот ведь дурной, ну, скажи, как же его иначе назвать? Упрямый он у
нас всегда был, это ты и сам прекрасно знаешь, а вот к старости совсем
характер испортился. И что с ним делать? Ума не приложу. Нет, ты поду-
май, уперся и все тут - туда нам, а не сюда. Я уж ему по-хорошему: Сере-
жа, но ведь я же здесь была, знаю куда, а он мне - этого не может быть.
Здесь, говорит, диспансер, сюда приходят те, кто на учете состоит или на
подозрении, а больные должны лежать отдельно, где лечат. Мы уже вышли из
дверей, добрались до лавочки и сели неподалеку от женского флигеля.
- Идет, - вздохнула мать. - Да еще важничает при этом, скажи, разве
не так?
Отец, действительно, шел степенно, не торопясь, нес хозяйственную
сумку, как портфель с важными деловыми бумагами, но нам с матерью было
ясно, что вся эта важность больше оттого, что он был на виду у других, и
оттого, что он взволнован и обескуражен - сам он, тьфу-тьфу, отличался
хорошим здоровьем, разве что в последнее время посасывал валидол, а в
больницы попадал только как посетитель.
Я встал навстречу отцу. Он крепко пожал мне руку, кашлянул:
- Здравствуй, Валерий!
Внимательно посмотрел мне в глаза:
- Как самочувствие?
В наших мужских отношениях с отцом нежности не были приняты. Сущест-
вовала атмосфера солидной взаимоуважительной самостоятельности, серьез-
ной от пустяков и внешних проявлений чувств. Правда, когда я еще был па-
цаном, отец, особенно захмелев на домашних празднествах, любил пово-
зиться со мной, и у меня до сих пор жива память о его жестких руках. При
этом он любил ткнуть твердым, как железяка, пальцем так, что потом долго
ныло под ребрами не столько от боли, сколько от неожиданности. Помню,
как однажды летом, а вернее, на майские праздники, мужчины от веселого
застолья у нас дома вышли покурить и подышать свежим весенним воздухом.
Соседский мордастый Вовка, вспотев от напряжения, мрачно осваивал ис-
кусство езды на двухколесном подростковом, только что подаренном велоси-
педе. Мы же, сгорая от зависти и неосуществленного желания прокатиться,
стояли в сторонке, готовые в любую минуту прийти Вовке на помощь в обмен
на желанную самостоятельную попытку сесть на велосипед. Отец сразу же
оценил ситуацию. Он подошел к Вовке, присел около велосипеда, осмотрел
зубчатку с педалями и серьезно спросил Вовку:
- Знаешь, почему у тебя не получается?
- Нет, - озадаченно ответил Вовка и еще больше помрачнел.
- Слезь-ка на секундочку, - сказал отец Вовке, все так же внимательно
изучая зубчатку.
Вовка послушно спешился.
Отец взялся за руль. потом рассеянно оглянулся и кивнул мне:
- Ну-ка, иди сюда...
Я подошел.
- Садись, помоги нам сынок.
Когда я очутился в седле, отец, держась одной рукой за руль, а другой
за седло, сказал Вовке:
- Главное, это набрать нужную скорость. Ты падаешь, потому что тебе
не хватает скорости. Вот, гляди...
И он, отпустив руль, разогнал велосипед. То ли от неуемной силы, то
ли от желания, чтобы сын его подольше прокатился, а может быть, действи-
тельно стремясь доказать Вовке на практике свою теорию, но отец придал
мне такое ускорения, что у меня засвистело в ушах, засосало под ложеч-
кой, руки дрогнули, руль подвернулся и я через десяток метров кубарем
грохнулся на асфальт. Авария усугубилась еще и тем, что я налетел на ни-
весть откуда взявшийся кусок колючей проволоки.
Когда миновал первый испуг, я понял, что настала моя очередь подклю-
читься к могучему реву Вовки, оплакивающего отнюдь не травмы своего то-
варища, а возможную поломку велосипеда. Но заплакать я сначала не успел,
а потом не смог. Отец подбежал, поднял меня на руки и стал, остужая,
дуть на мое сожженное ссадиной колено, а потом поцеловал его. Для меня
это было так неожиданно, что я замер от стыда за нас с отцом, словно
проявилось в этот момент то, что другим не дозволено видеть, что являет-
ся только нашим, сокровенным...
- Спасибо, папа. Я чувствую себя хорошо, - выдержал я взгляд отца.
- Как температура? - не успокоился он. - Что тебе сказали врачи?
Мать заерзала на скамейке:
- Да что они могут сказать? Ведь всего неделя прошла. Пока анализы
сдашь, снимки надо сделать, а ему сразу все подай.
Отец повернулся в ее сторону:
Ты, старая, не тарахти, не тебя спрашивают. Сама направила меня не
туда, ведь правильно я тебе говорил, что тех, кто на излечении, отдельно
держат... Только там женское отделение, понятно?
Мать рассмеялась:
- Конечно, понятно. У тебя прямо нюх на это. Уж седой совсем, а все
туда же, ишь как черти тебя носят, покоя не дают.
- Вот-вот, точно так же там старуха какая-то меня выставила. Тебе бы
к ней в сменщицы пойти, сторожихой в проходную, хоть пользу будешь ка-
кую-никакую приносить, - подмигнул мне отец.
- Да будет вам, здесь запрещено ссориться, - миролюбиво заворчал на
них я.
- И то верно, - засуетилась мать. - Ты про себя расскажи, сынок. Как
вас здесь кормят? Да, кстати, сумку-то пойди разгрузи. Только подожди, я
тебе сначала все объясню. Там баночка с сырниками, я их только что ис-
пекла, со сметаной, с маслом, с вареньем. Они в фольгу завернуты, теплые
должно быть. Ты их прямо ложкой поешь, только вот банку не выбрасывай,
уж больно удобная она - с крышкой. Ты сполосни ее после, а я потом от-
мою. Ну, что еще? Смородина тертая с сахаром - это к чаю, а хочешь прос-
то поешь, если проголодаешься. Огурчики маринованные, паштет, колбаса,
яблоки, мандарины, вафли лимонные, я знаю ты их любишь...
- Спасибо, ма. Только зря ты все это.
- Ну, как же зря? - почти обиделась мать.
- Да здесь хорошо кормят, честное слово, - горячо стал доказывать я.
- Ладно, ладно, рассказывай, - отмахнулась мать. - Иди-ка лучше, не
задерживайся.
Я сбегал в палату, переложил продукты в тумбочку и нашел в сумке кон-
верт с пятью рублями. На конверте крупным маминым почерком значилось:
"Это тебе!"
Когда я вернулся, отец с матерью о чем-то тихо, но жарко спорили, а
увидев меня, умолкли. Мать взяла сумку, поставила себе на колени и стала
в ней копаться. Отец отвернулся в сторону, время от времени глубоко
вздыхая.
- Ну, что еще стряслось? - спросил я. - Прямо, как дети, нельзя оста-
вить на минутку.
- Ты сам посуди, сынок, - не выдержала молчанья мать. - Он обвинил
меня, что нам нельзя было разъезжаться. Если бы мы жили вместе, говорит,
ты бы не заболел. Но ведь у тебя же своя семья, своя жена, кто о тебе
должен заботиться пуще всего? Или не научили Тамару, или еще почему, но
помощи от нее не дождешься, я это поняла еще когда мы вместе жили. С
другой стороны, нельзя же все на меня валить...
Мать была готова расплакаться.
- А может мне, Валерий, поговорить с Тамарой? - повернулся ко мне
отец. - Распределим обязанности, чтобы каждый отвечал за свой участок. -
И если кто-то не выполнил своих обязательств перед коллективом, то его
лишают премии? - спросил я. - Прости, папа, но я тебя очень прошу, не
надо говорить с Тамарой, сами разберемся.
Отец крякнул с досады, но сдержался и поднялся со скамейки:
- Ты вот что - слушайся врачей, главное - лечись. И забудь обо всем
неприятном. Зарядку по утрам делай обязательно, а то вон мать твоя ле-
нится...
- Это мне зарядку делать? - рассмеялась она в ответ. - Знаешь, поспо-
рили мы с ним как-то, пристал ко мне, сил нет, делай да делай зарядку, я
его спрашиваю зачем, он говорит для гибкости, я говорю, попробуй наг-
нись-ка, он нагнулся, еле до носочков своих дотянулся, а я встала, да
ног не сгибая всю ладонь на пол положила, и говорю ему, ты бы вместо за-
рядки полы мыл бы почаще, гибкий стал бы, как я.
- Чахоточным запрещены физические нагрузки, - сказал я.
Отец изумленно уставился на меня.
- Не может быть... Видать, дела серьезные... Слушай, может мне Ивану
Мефодиевичу позвонить. Он говорил, обращайся, коли в чем нужда будет, а?
- Спасибо, па. Пока ничего не надо.
Отец обнял меня и пошел, не оборачиваясь, к воротам, взяв перед этим
у матери сумку.
Мама тоже встала, поцеловала меня в щеку и шепнула на ухо:
- Пятерочку-то нашел?
- Да, мамуль. И берегите себя, пожалуйста, я вас очень прошу.
- Ну, ладно, ладно, - мать заторопилась, догоняя отца.
Я смотрел им вслед, и чувство огромной вины перед родителями охватило
меня. Как же им тяжело пришлось со мной, как это нелегко вырастить чело-
века, поставить его на ноги и быть счастливым его счастьем и быть нес-
частным его бедой.
Глава девятая
--===Северный ветер с юга===--
Глава девятая
Обход главного врача.
Даже в ежедневном осмотре лечащего есть нечто ритуальное, а тут снис-
ходит высшая власть, пасующая только перед смертью. Зато решаются судьбы
людей и многие накопившиеся хозяйственные вопросы. Если в обычный день
стационарное отделение живет раз заведенной жизнью, с размеренностью ма-
ятника отсчитывая завтрак, обед, тихий час, ужин, и в этих пределах
кто-то встает пораньше и успевает прогуляться или сделать зарядку, что
