- Почему-то мне кажется, что именно в этом институте мне помогут.
Я постучал по деревянному дверному косяку.
Мать Наташи, Елена Ивановна, собралась было с нами, но Наташа упрямо
замотала головой:
- Нет, нет, нет. Ни в коем случае. Я только с Валерой хочу. А ты по-
том приедешь, навестишь. Еще наездишься.
- Ну, хорошо, хорошо, доченька, - покорно согласилась Елена Ивановна.
- Лишь бы тебе лучше было. Делай, как хочется. Давай-ка присядем на до-
рожку.
- И то верно, - случайно в один голос сказали мы с Наташей, улыбнув-
шись друг другу, но тут же стали серьезными.
Сели.
Я с Наташей на диване. Елена Ивановна - на краешке стула.
Воцарилось молчание. Стало слышно, как гулко тикает большой пластмас-
совый будильник, как глухо булькает вода в трубах центрального отопле-
ния.
Мы держались с Наташей за руки, смотрели друг другу в глаза, а Елена
Ивановна - на нас.
- Ну, с богом, - шмыгнула она носом.
Мы поднялись.
В это время загремел звонок в передней.
- Когой-то еще несет нелегкая? - всполошилась Елена Ивановна. - Не
заперто там. Никак Кирилл?
- Ну, боялся опоздаю! - крупный, громоздкий Кирилл сразу заполнил со-
бой пространство комнаты. - Сестренка, родная моя, давай попрощаемся что
ли?
Наташа утонула в объятиях Кирилла.
- Фу, уже успел, - брезгливо отвернулась она от него. - С утра. И не
стыдно?
- День сегодня такой, - виновато потупился Кирилл. - Я и с собой
прихватил, давай на дорожку, а?
Он вытащил из боковых карманов пальто две бутылки темного стекла с
оранжевыми этикетками.
- Совсем без понятия, идол, - сердито закричала Елена Ивановна. - Ей
к докторам, а она выпимши.
- Маманя, цыц, - добродушно отмахнулся Кирилл от Елены Ивановны. -
Это же не водка, а вино. Портвейн. "Лучший". Сто тридцать семь копеек с
посудой. Тогда с тобой, Валерка? За Наташкино здоровье неужели не
выпьешь?
- Вот вернется она домой здоровая, тогда и выпьем. Все вместе, - от-
рицательно покачал я головой.
- Это сколько ждать, - уныло протянул Кирилл. - Месяца три как штык.
Столько мой слабый организм не выдержит.
- Бугай ты, слонище, еще жалуется, - с горечью в голосе сказала Ната-
ша. - Слон и есть. Большой, добрый и глупый. Представляешь, Валера, пока
он в свой ручной мяч играл и сам был, как ручной. Чемпион Союза, мастер
спорта, любимец команды, а как ушел из большого спорта - кто он? Деся-
тиклассник необразованный. Кому он нужен? Да никому, кроме забулдыг под-
заборных. Проводили его, правда, с почетом, телевизор подарили, завскла
дом назначили. Была я у него. Проходной двор. Всех алкашей с округи соб-
рал. Сборная алкоголиков.
- Ребят не трогай, им тоже несладко живется, - помрачнел Кирилл.
- Гляди, добром это не кончится, - вздохнула Наташа. - Ну, хватит,
поехали.
Мы вышли на улицу, я нес сумку, а Наташа ухватила меня за свободную
руку и крепко прижалась ко мне. Мартовское солнце словно играло с горо-
дом в прятки, то скрываясь, то выглядывая из-за быстро бегущих облаков.
Славный был денек.
Мы спустились в метро, сели в полупустой вагон. Напротив нас сидел
мрачный старик с взъерошенными кустистыми бровями. Он обводил грозным
взглядом вагон и что-то презрительно ворчал себе под нос. Мы было при-
тихли, но вдруг Наташа фыркнула, сдерживая смех, и показала мне глазами
на ноги старика. Он был в разных носках, черном и желтом.
Теперь и я не мог удержаться от смеха.
Мы с безразличным видом смотрели по сторонам, потом встречались гла-
зами с Наташей и начинали мелко трястись и постанывать от очередного
удушающего приступа смеха.
Старик заметил наши судороги, сначала изумленно уставился на нас, а
потом, когда поезд вылетел из туннеля и сбросил ход у очередной платфор-
мы, встал и театрально громовым голосом произнес, глядя на меня:
- И лишь бумажные цветы воды боятся...
И вышел.
Вот тут мы уже дали себе волю и нахохотались до слез.
Научно-исследовательский институт, куда мы ехали, располагался в пре-
делах Москвы, но добираться до него было легче электричкой. Выйдя из по-
езда, мы поднялись с железнодорожной платформы на переходной мост и
спустились в березовую рощицу, в глубине которой виднелась институтская
ограда.
Исчезли, пропали городские шумы, нас обступила тишина, нарушаемая шо-
рохом оседающего снега, редкой капелью с веток берез и невнятным говором
ручейка в придорожной канаве. Весна, подумал я, но когда мы зашли в
больницу и я ждал Наташу в приемном покое, то подумал, что не имеет зна-
чения весна, лето или зима - раз первый день в больнице, значит осень.
Осень нас, чахоточных, как цыплят, ловит и считает. Осенние итоги:
сколько кому отпущено?
Я дождался Наташу, забрал у нее сумку с вещами. Она достала из плас-
тикового пакета косметичку, покопалась в ней и вытащила маленького об-
лезлого медвежонка.
- Здесь, - по-детски хвастливо показала она мне его. - Мой талисман.
Его зовут Потап. Он нам обязательно поможет. Правда, Потап?
Помогали бы амулеты, Наташку обвешал бы ими с головы до ног и сам об-
вешался бы. У нас в издательстве одна сотрудница, технический редактор
по специальности, мы их техредьками зовем, так у нее дома во всех комна-
тах, даже в туалете, специальные камни разложены. Обереги называются.
Оберегать должны от порчи, от сглаза, от всякой заразы. Несчастней ее,
кажется, нет женщины...
- Конечно, поможет, Натусь. Ну, Потап, я потопал. Завтра опять жди.
Глава восемнадцатая
--===Свое время===--
Глава восемнадцатая
И тот день начался как один из череды буден, что составляют ритм рядовой
рабочей недели. Без двух минут девять я вошел в двери издательства. Главное -
пересечь порог до того, как минутная стрелка, вздрогнув, встанет вертикально,
иначе комсомольский прожектор вывесит плакат с лозунгами "За образцовую
трудовую дисциплину!", на котором в числе злостных нарушителей будет вписана
черными печатными буквами и твоя фамилия - опять на полторы минуты ты не
дотрудился ради общего блага, что, в свою очередь, послужит поводом для
нравоучительного поминания в докладах комсомольского секретаря на очередном
собрании, а также основанием для снижения баллов родной редакции в широко раз
вернувшемся социалистическом соревновании нашего славного коллектива за
достойную встречу всемирного праздника трудящихся - Первого Мая и лишения
квартальной премии, по крайней мере, на пятьдесят процентов. Лично для меня
это грозило обернуться ощутимой потерей: вместо двадцати рублей премии я
получил бы десять... За квартал... За три месяца... При окладе в сто
двадцать... Минус алименты, налоги, взносы...
Сегодня мне повезло - я успел. И очень вовремя, потому что краем гла-
за увидел под лестницей около столика вахтера две фигуры с заспанными
лицами - комсомольский прожектор высвечивал опоздавших. У одной из фигур
была точеная фигурка, ясные голубые глаза, высокий гладкий лоб и копна
светлых кудряшек, похожих на ворох древесных стружек.
Жанна Панова.
Мы с ней - члены комсомольского бюро. Она - оргсектор, я - культсек-
тор. Такая веселая, такая улыбчивая. Как солнечный луч. К поручениям от-
носится очень ответственно. Образцовая активистка. Это она, когда в
стране неожиданно для всех вдруг стало туго с хлебом и все стали бо-
роться за его экономию, предложила фотографировать в издательской столо-
вой тех, кто не доел свой кусок, и вывешивать обличающие фотодокументы
на специальный стенд. Мы еле отговорили ее, сказав, что советовались по
этому вопросу в райкоме и там не одобрили эту инициативу.
Жанне легко. Жанна никогда не опаздывает. Для Жанны все всегда ясно.
Поэтому она такая лучезарная.
На второй этаж я поднялся по правому полукружию лестницы, хотя рав-
нозначно идти что по правому, что по левому, и все-таки я всегда ходил
почему-то справа.
В редакции было тихо. Примерно через час начнутся звонки, совещания,
придут авторы, а пока можно еще разок просмотреть статьи, идущие в оче-
редной номер. Я как-то задумался в такую тихую минуту - чем же я все-та-
ки занимаюсь, на что трачу основное время своей жизни? Кто-то что-то
создал, сделал, придумал, например, новую технологию разливки стали в
вакууме, эту технологию проверили, внедрили, написали об этом статью,
созвали экспертную комиссию, прислали рукопись в редакцию. Мы отправили
ее на рецензию, обсудили на редколлегии, опубликовали. Мое дело дозво-
ниться рецензенту, члену редколлегии, отредактировать, вычитать гранки,
верстку, сигнальный номер... Сделать текст грамотным по технической тер-
минологии, убрать грамматические несуразности, выявить, подать главное -
смысл статьи и исчезнуть в маленькой строке выходных данных: редактор
Истомин В.С. Каза лось бы, все ясно.
Нет. За внешней стороной этого процесса, как за гладью реки, есть
свои течения и круговороты. Давно замечено, что слово, опубликованное на
газетной странице или в книге, обладает колдовской магией достоверности,
причем намного большей, чем это же слово, написанное от руки или даже
напечатанное на машинке. Листая пахнущие свежей типографской краской
листы, я каждый раз, как незнакомый, как невиданный ранее, читал мною же
правленый текст. И ощущал, какая незримая власть дана мне как редактору.
Сложнее, когда я сам превращался в автора. Я знал, что обязательно попа-
ду в плен чуждого вкуса, иного взгляда, отличного от моего кругозора, и
поневоле сам начинал редактировать себя, вгоняя свои экспрессии в прок-
рустово ложе стандарта.
Вот и выходит, что смысл моего основного времени жизни - остаться
личностью, самим собой, не деформироваться под давлением штампа. И не
деформировать других.
А разве не в этом вообще смысл жизни?
Ян поймал мой взгляд и, подмигнув одним глазом, кивнул головой на
дверь.
Мы вышли.
Ритуал перекура в издательстве сложился как-то сам по себе, соблюдал-
ся неукоснительно и был приблизительно одинаков по составу участников -
на лестничной площадке четвертого этажа под маршем, ведущим на крышу, на
старом продавленном диване собиралась вся наша "похоронная команда": мо-
лодежь из разных редакций. Нечасто, но неотвратимо истекал срок жизни
кого-то из родных и близких сотрудников издательства и возникала чисто
бытовая проблема: кому-то надо было вынести гроб. Работка нелегкая, тре-
бовались крепкие руки и нервы, кидался клич в поисках добровольцев, от-
казываться неудобно - как не помочь людям в беде, и в результате за два
с небольшим года я насмотрелся на чужое горе и увидел, как по-разному
провожают ушедших - кого в безысходной тоске, кого со светлой грустью, а
кого в равнодушной маске скорби. Каждый заслужил свой исход, каждый сам
себя привел к своему итогу.
На диване, по-наполеоновски скрестив руки, нога на ногу сидел Алик
Синецкий - жгучий брюнет с черной каракулевой головой и постоянно напря-
женным горящим взглядом. Рядом поблескивал круглыми очками Лева Фалин,
тихий паренек из корректорской. Он постоянно задавал вопросы, причем
иногда настолько наивные, что даже Алик Синецкий с трудом отвечал на
них, а уж он-то в карман за словом не лез. На валике дивана примостился
лысый, круглолицый, глазки пуговками Паша Шулепов. Его вряд ли можно бы-
ло при числить к молодым, но он был веселый, покладистый мужичок и легко
уживался в нашей компании.
Алик, как всегда мрачно возбужденный, сегодня был совсем хмур. Еще
бы. Вчера его любимое московское "Динамо" проиграло на кубок совсем не-
известной команде "Политотдел" из Узбекистана, о чем я, не удержавшись,
язвительно ему напомнил:
- Примите мои соболезнования, сэр.
- Начало сезона, по колено в грязи бегали, вот посмотрим осенью, кто
кого.
- А что, уже играют в футбол на стадионах? - спросил Лева Фалин. -
Никогда не был, это разве интересно?
- Для тех, кто понимает, - презрительно скривил губы Алик. - Кстати,
