торожно погладила ею свой живот.
Глава пятая
--===unsaved:///newpage2.htm===--
Глава пятая
Свершилось.
С высших режиссерских пришло официальное приглашение на собеседова-
ние. Это означало, что творческий конкурс я прошел, что мои сценарии
чем-то приглянулись, чем-то привлекли внимание высокой комиссии. С рабо-
ты ушел, сказав, что вызывают в военкомат.
Небольшой просмотровый зал: пять или шесть рядов кресел, шелково отс-
вечивающий прямоугольник экрана, уютный пульт с микрофоном для перевод-
чика - в таких зальчиках, где главный хозяин - экран, проходят закрытые
просмотры, здесь святая святых искусства кино. Между креслами и экраном
- стол, прогнувшаяся в почтительном наклоне лампа. С той стороны стола -
он, с этой - я. В коридоре, в толпе таких же претендентов, мне назвали
его фамилию.
Чулков.
Я видел его фильм "Весенние заботы". Серость. И он будет учить меня
кинорежиссуре?
Чулков поднял голову, изучающе осмотрел меня. Как доктор больного.
Я рассмотрел его тоже. Почти совсем лысый, впалые щеки, тонкие губы,
очки в массивной оправе. Такие очки придают значительность лицу.
- Расскажите о себе, - наконец попросил он.
- Родился... учился... женился...
- Какое удивительное совпадение, - усмехнулся Чулков, - и я родился,
учился, женился. По образованию вы кто?
- Инженер.
- Так и работали бы инженером себе на здоровье.
Про здоровье лучше не поминать - еще узнает про туббольницу. Чахоточ-
ных в режиссеры не берут.
- Я работаю редактором в издательстве.
- В каком? - оживился Чулков.
- В отраслевом. По распределению.
- А... - неопределенно-разочарованно произнес Чулков.
Скорее всего интерес у него ко мне не пропал бы, будь я сотрудником
"Искусства" или "Художественной литературы".
- И все-таки зачем вам в кино?
Дурацкий вопрос. Неужели неясно? Хочу рассказать про новогоднюю елку
с военными игрушками, голод эвакуации, удар ножом в живот колобовского
парня, похороны Сталина, оттепель, чистое небо, запуск первого спутни-
ка... про свое время. Только разве он поймет?
- Кино люблю с детства. Хочу поставить фильмы по сценариям, которые
представил на творческий конкурс.
- Ага, - согласно кивнул головой Чулков. - Тогда все понятно.
Что ему понятно, уже раздраженно подумал я. Мне не нравился этот че-
ловек, не нравилась его картина "Весенние заботы" про колхозное село с
ядреными девахами и сельскими чубатыми парубками, которые преодолевают
трудности в вопросах весеннего сева и любви, распевая частушки. Когда
сеять им, конечно же,подсказывает секретарь парткома, правда, предвари-
тельно посоветовавшись со стариком, народным умельцем и балагуром. Кра-
сивые полушалки, красивые полушубки, красивая полуправда.
- Возьмем для начала ваш сценарий "Немая", - Чулков действительно
взял листы со стола, вгляделся в них. - О чем история? Девочку контузило
во время войны, а заговорила она снова, когда влюбилась. Чисто медицинс-
ки это возможно?
- Не знаю. Разве такой вымысел недопустим?.. Здесь же идея: любовь
сильней войны.
- Любовь? Сильней? Войны? - скептически пожал узкими плечами Чулков.
- Ну, хорошо, предположим, хотя где-то это уже было... Все было... Все
эти мелодраматические терзания на фоне красивых морских пейзажей. Давай-
те-ка поставим вопрос по-другому. Ответьте мне: Кто она? Чем занимаются
ее родители? Какая профессия у героя? Портной, космонавт, сталевар?..
- Понятия не имею, - пришла моя очередь пожимать плечами.
- Автор сценария, - назидательно сказал Чулков, то есть вы, обязаны
знать про своих героев все. Иначе, в чем же у вас правда жизни?
В полушалке и в полушубке, подумал я.
- Получается абстракция, а это не пойдет, не пройдет. Любовь сильней
войны. Чистый пацифизм. Море, пляжи, чайки, волны - все красивенько, но
откуда эти люди? Что они, из чего-то не материального созданы? А скорее
всего, так оно и есть. Они - не люди, гомункулюсы, плод вашего разгоря-
ченного воображения. Не более того. Следуем дальше. "Живописец Болотни-
ков".
Он взял листки моего сценария, поднял на лоб очки, сразу потеряв зна-
чительность, и подслеповато углубился в чтение. Ясмотрел на пустой экран
за его спиной. Белый, как бы ждущий взрыва, готовый для проекции полотен
Болотникова. Вот уж про кого я знаю все. Еще бы - лежали в одной палате.
Болотников не мог рисовать, как мечтал, мучился, страдал, заболел из-за
этого. Как Ван-Гог расплатился рассудком за свою палитру...
- Опять война, - откинулся Чулков на спинку кресла, - почему война?
Художник и Война, скажете. Опять абстракция. Или вот: почему у вас эсес-
совец с еврейским лицом, вы так и пишете - с семитскими глазами. Что вы
хотели этим сказать? Что и среди арийцев были иудеи? Что евреи пролезли
даже в отборные войска фюрера?
Опять он выворачивает все наизнанку.
- Нацист или шовинист остается фашистом в любом обличье.
- Вы антисемит?
Я удивленно вгляделся в его лицо. Чулков? Может у него по жилам бежит
часть чужой крови, и вот она взывает сейчас к расправе надо мной?
- Нет, я не антисемит. У нас в издательстве работают и русские, и ев-
реи, узбечка, латыш, украинцы... Особой разницы между ними не вижу. Ев-
реев даже больше, чем других.
- Ну и как?
- Что как?
- Ну, вообще.
- Хорошие люди.
- Вы сионист?
Все-таки он - Чулков.
- Хватит об этом, - решил он. - Наконец, третий ваш опус. Опус номер
три. "Белые горы". Кто эти люди? Куда они идут? Где это происходит, в
конце концов?
- В Тяпляпландии, - буркнул я. - Бессмысленно отвечать на эти вопросы
- там же все написано.
- Бунт на корабле, - неодобрительно скривился Чулков.
- Все написано и сказано. Как у Чехова. Ишь ты, извините, ишь вы.
Вопросы будут задавать худсовет, директор студии, работники Министерства
кинематографии. Поверьте мне.
Он умолк.
Потом улыбнулся. Зубы белые, как полотно экрана.
И тихо, по-дружески сказал:
- Все, что вы написали, придумали, вообразили - это прекрасно. Вер-
нее, кажется прекрасным. Причем, на сто процентов - только вам. И вам
придется, будучи человеком самой страшно унизительной и открытой любым
нападкам профессии, будучи кинорежиссером, постоянно убеждать кучу лю-
дей, тупых, упрямых, иезуитски мыслящих, льстивых, коварных, бестолко-
вых, обидчивых, усталых, равнодушных, что вы - гений. В конце концов,
даже ваши коллеги по съемочной группе должны верить вам. Такие вам
предстоят заботы...
- Весенние, - неуклюже сострил я.
Он очень цепко глянул на меня.
- Чтоб цыпляток по осени считать. Последний вопрос: какой период в
создании кинокартины главный по вашему мнению?
- Монтаж.
- Абсолютно неверно. Идите. Впрочем, еще один вопрос. Стихи в сцена-
риях чьи?
- Мои.
- Прочтите свое. Что хотите.
Я почему-то повел головой, словно скидывая тяжесть, и, четко отпеча-
тывая слова, стал читать само собой пришедшее на память:
Мой мозг тяжел и сер.
Он многосвязным языком
облизывает вечность.
Он, как английский пэр, -
смешной, шалун беспечный.
Он свят, как сатана.
Изыскан, как крестьянин.
Криклив, как немота.
И, как реальность, странен.
Мой мозг тяжел и сер.
Он многосвязным языком
облизывает вечность.
Он ограниченный без мер,
что хочет бесконечность.
Мой мозг тяжел и сер.
- А вот это интересно, - оживился Чулков. - Слушайте, вам надо в Литературный.
Какого черта вам делать в кино? Для синематографа вам нехватает характера,
упрямства, пробивной, как таран, силы. Вы должны были меня рассмешить,
напугать, развлечь, разозлить, обольстить, в конце концов. Убедить, что вы
дьявольски талантливы, но, как алмаз, нуждаетесь в огранке, в помощи. Как я
делаю с директором студии. И если бы завтра мы с вами явились на худсовет со
своими творческими заявками, вы проиграли бы. К постановке приняли бы
"Весенние заботы", а не "Белые горы". Идите. Работайте. Пишите стихи. Успеха.
Я повернулся спиной к пустому экрану, к просмотровому залу и вышел.
А ведь он прав. Чулков.
Преподал мне наглядный урок. Уж очень я люблю себя, свои стихи, свои
сценарии. И надеялся, что все будут потрясены ими. Ах, как необычно, как
оригинально! Шиш с маслом не хотите?
Здесь все пишут стихи, сценарии, одарены каждый по-своему и каждому
надо пробиваться, драться за свое место под солнцем. И быть соперником,
и побеждать соперника.
Я не смог.
Кстати, надо собрать все свои стихи.
Глава шестая
--===Свое время===--
Глава шестая
Можно доехать в метро до станции, от которой рукой подать до издательства, а
можно сойти на остановку раньше и спуститься по бульвару почти до набережной
Москвы-реки. Я так и сделал - так много солнца было в тот день на улице: в
безоблачном небе, в стеклах домов и проезжающих машин, в зеркальцах мелких луж
ночного дождя.
По утрам все ощущения обостряются - отдают новизной пробуждения, хотя
с годами эта новизна блекнет. В детстве я был уверен, встав от послеобе-
денного сна, что "вчера" было утром. Почему же так быстро пролетело
детство, если в каждом дне было два?
Издательство наше размещалось в доме, построенном когда-то богатым
человеком. Широкая лестница двумя плавными полукружиями вела наверх, на
бельэтаж, где соединялась в площадку, с которой с одной стороны вход в
двухсветный зал, как сказали быбывшие владельцы дома, а с другой стороны
находились когда-то жилые комнаты, в одной из которых стояли теперь сто-
лы нашей редакции. Высокий зал был разгорожен тонкими переборками, как
огород, и отведен под производственный, хозяйственный и другие функцио-
нальные отделы издательства. В конце зала, в отдельном помещении, стоял
бильярдный стол, но не полный, а половинный - предмет нашего вечного со-
перничества с Яном Паулсом, моим коллегой по редакции, моим товарищем.
В нашей комнате во всю длину прикноплены обложки журнала - пропаган-
диста передового опыта и новых технологий. Площади стены хватает на
тридцать шесть обложек - по двенадцать за год. Стена помогает оценить,
каким было лицо нашего издания, лучше оно стало или хуже.
Я, как всегда, слегка опоздал - Малика Фазыловна, заведующая редакци-
ей, и Ян уже о чем-то спорили, сидя каждый за своим столом. Я прислушал-
ся, чтобы в случае чего поддержать Яна.
- Ну, сколько я тебя просила, - отчитывала Яна Лика, - напиши типовое
письмо, разошли его по светилам науки и корифеям промышленности, пусть
выскажут свое мнение о нашем журнале.
- Лика, ты очень красивая женщина, - галантно сказал Ян и сделал пау-
зу. Поправил пенсне. Откуда он его откопал?
Лика молча ждала.
- Ты не только очень красивая, ты очень умная, - продолжил Ян со
вздохом. - И не только умная, ты опытная. Ты же работаешь здесь с осно-
вания журнала. Неужели тебе неясно, что настоящие светила и корифеи дав-
но перемерли, а тем, кто сейчас занимает их места или мнят себя таковы-
ми, до высокой лампочки такие мелкие проблемы, как тематика какого-то
отраслевого издания.
- В конце концов, кто здесь начальник? - уже не на шутку завелась на-
ша заведующая.
- Вот стило, вот папирус, - взмахнул авторучкой Ян, - сейчас изготов-
лю текст.
Через четверть часа он положил Лике на стол исписанный лист. Лика
стала читать и сердито рассмеялась:
- Ну, не нахал? Нет, ты посмотри, Валерий... Это же надо такое отче-
бучить.
В правом верхнем углу листка каллиграфическим почерком было выведено:
"Новодевичье кладбище, участок 62, секция 21, академику Ивану Ивановичу
Иванову". Далее следовал текст типового письма.
- Раз уж у Яна такие связи с загробным миром, - серьезно сказал я, -
вам, Малика Фазыловна, следовало бы на ближайшем заседании редколлегии
ходатайствовать о персональном окладе старшему редактору Паулсу. Откроем
