зиму и обрезанные сучья,всякий мусор и хлам. Иное дело на участке тестя
- он еще с конца марта переселился на дачу и успел выходить свои шесть
соток настолько, что даже чувствовался перебор - все так вспахано, так
покрашено, так подвязано, все настолько рационально, что даже не хватало
чего-то естественного, одичавшего.
Я всегда чувствовал на даче тестя не как в местах отдыха, а как на
предприятии по производству сельскохозяйственной продукции, хотя, надо
отдать ему должное, горбатился он на участке один, помощи особой не про-
сил и нас почти не эксплуатировал.
Обедать сели часов в пять пополудни за уставленный закусками стол, во
главе которого восседал тесть, Иван Алексеевич, сменивший по случаю
праздника свой обычный, дачный, из старых ношеных вещей наряд на белую
рубашку. Рядом с ним разместился наш единственный гость, сосед, Павел
Иванович, которого иначе как Бондарем никто не называл - фамилия у него
была такая, и которого я тоже всегда воспринимал, как неотъемлемую часть
дачных участков, настолько он был серым, невзрачным, будто припорошенным
землей. Сегодня на Павле Ивановиче был надет серый пиджак, сияющий блес-
ком орденов и медалей.
Разговор, естественно, пошел о войне - я никогда не мог себе предста-
вить такой жизни, когда изо дня в день над тобой висит смертельная опас-
ность или может прийти страшная весть о гибели твоих близких. И так в
течение четырех с лишним лет.
Иван Алексеевич молчал, кратко высказавшись по поводу войны - чего ее
поминать, проклятую, а Павел Иванович, наоборот, охотно рассказывал:
- Пожалуй, самое значительное, что со мной случилось, если уж ты ин-
тересуешься, это, когда меня в тыл к врагу забрасывали. Под Краснодаром
станица есть, Черкесская, вот в ее район нас и выкинули. Задание от-
ветственное, надо было разузнать, действительно ли немцы меняют румын на
этом участке фронта или нет. Раз меняют, значит, готовят что-то серьез-
ное. Уже три группы послали, но они пропали, не было связи с ними. Вот в
следующую группу я и попал, я же до войны в аэроклубе занимался, имел
шесть прыжков. Остальные, как оказалось, ни разу не прыгали. Четверо нас
было, радист пятый. Перед самым вылетом один исчез, как потом выясни-
лось, в санчасть ушел, но никому не сказался, испугался, видно, а у меня
во взводе товарищ был, Петр. Я - Павел, он - Петр, нас так и звали Пет-
ропавловском, все время вместе - он и вызвался лететь. Я попросил летчи-
ка пониже спуститься, чтобы не раскидало нас, он кивнул, ладно, мол, а
когда парашют раскрылся, вижу - до земли далеко. Ночью прыгали, но луна
светила, и, что самое главное, мешок с продовольствием у меня оторвался,
видно, узел я не туго затянул. Ну, так обидно стало, до сих пор обидно,
не поверишь. Я пытался запомнить, где он упал, но куда там. Разнесло нас
друг от друга - на второй день только вместе собрались. Да там, считай,
неделю по тылам ходили, сведения передавали - вот и получилось, что этот
мешок нам бы очень пригодился. Когда получили приказ возвращаться, через
линию фронта переходили. Вот тут и случилась беда. На немцев напоролись.
Один из них гранату бросил, взрыв пришелся в приклад автомата, что у
Петра в руках был. А мы бежали цепочкой, и Петя еще метров четыреста бе-
жал сгоряча. Потом в воронке на нейтральной полосе укрылись, тут и уви-
дели, что у него весь живот разворочен. Не дожил Петя до победы, кровью
истек. Ему за эту операцию орден Отечественной первой степени посмертно,
мне - второй степени. Правда, теперь мы все пятеро - почетные граждане
станицы Черкесская. На двадцатилетие Победы ездил я туда, Петру покло-
ниться...
Я слушал Бондаря и думал о том, что героизм для него - дело бытовое:
то, что он ночью прыгал в тыл к врагу, это ладно, но обидно, что мешок с
провизией оторвался, а так воевать можно. И еще мне подумалось, что вой-
на, эта всенародная беда, обнажила до корней человеческую душу - трус
бежал в санчасть, а друг шел на смерть за товарищем. Какими же должны
стать люди после Победы? Неужели после такой крови, после атомной бомбы
они не поняли, что жизнь - самое дорогое на свете чудо и прожить ее надо
по законам добра и терпимости? Ни Иван Алексеевич, ни Елизавета Афа-
насьевна ни разу не навестили меня в больнице, хотя в почти образцовом
дачном хозяйстве у тестя на крыльце жил паук, которого он не вымел, а,
наоборот, подкармливал пойманными мухами, а Елизавета Афанасьевна -
детский врач по профессии - уговаривала Тамару бросить больного мужа.
Или я несправедлив к этим достаточно хлебнувшим горя в своей жизни лю-
дям?
Глава девятая
--===Свое время===--
Глава девятая
... Изогнутое лицо Тамары в блестящем цилиндре ведерного самовара, который она
пыталась поднять, ее вой от безумной боли... Серая спина Бондаря, за которой я
спешу, спотыкаясь, раздвигая ветви вишен... Большой, розовый, полусонный,
полупьяный хозяин "Москвича", худая, как половая щетка, его жена, визгливо
ноющая в дверях - не пущу!.. Тесть, стоящий, как в резной раме, на крыльце как
раз под паучьей сетью... Долгий путь в "Москвиче", упирающемся светом фар то в
разъезженную дорогу, то в пустую темноту неба... Добродушный голос большого,
розового водителя - ты мне в машине не рожай, потерпи, голубушка... Безлюдные
улицы города Железнодорожный - волком вой, не у кого спросить, где роддом...
Невозмутимая полнолицая медсестра в приемном покое, равнодушно заполняющая
карточку под стоны Та мары...
Это - не мой сценарий.
Это - жизнь и крутой водоворот в мирном с виду ее течении. Только что
мы сидели за праздничным столом, вели неторопливую беседу - и вдруг об-
вал, оползень...
На следующий день электричкой и автобусом я добрался до роддома, дер-
жа в руках сетку с яблоками и бутылками сока. Уже другая дежурная, осве-
домившись, когда поступила Тамара, поводила пальцем по списку, вспыхнула
улыбкой:
- Поздравляю, Истомин, сын у вас, три восемьсот, сорок девять санти-
метров.
Я настолько был потрясен, что машинально отдал передачу и вышел на
улицу. Неподалеку, на лавочке сидел светловолосый мужчина, нага на ногу.
Он долго смотрел на меня, потом окликнул:
- Чего столбом встал? Садись, закури...
Я благодарно кивнул, сел и затянулся папиросой.
- С кем поздравить? - блондин.
- Сын, - растерянно улыбнулся я.
- Счастливый, - позавидовал блондин. - А у меня девка. Говорил своей,
лучше домой не возвращайся, так нет, назло непарня родила. Прямо не
знаю, что делать... А ты чего сидишь?
- Как сидишь? - не понял я.
- Беги бегом, рынок здесь за углом, цветов купи, записку напиши суп-
руге, радость же у тебя, эх, ты...
Я так и сделал и в ответ получил Тамарину записку, на клочке бумаги с
неровными, размытыми строчками, может плакала?
"Поздравляю с сыном. Мне его показывали. Смешной очень. не ничего не
надо. Т."
Только в электричке я, наконец, понял, что я - не просто я. Я - отец,
у меня есть сын. Сынок. Мальчишка. Подросток. Он придет ко мне и спросит
- как жить, отец? Почему на свете есть зло? Помоги, отец... Что я ему
отвечу?.. А пока для него все будет впервые - первый вздох и крик, пер-
вая боль и вкус материнского молока, первый сон и пробуждение...
А когда-нибудь он станет впервые отцом.
Как я.
А я - дедом.
Глава десятая
--===Свое время===--
Глава десятая
В то время, когда Тамара находилась в роддоме, я получил письмо от Наташи.
Впечатление от первых строк было такое, будто она затаила дыхание перед тем,
как броситься в ледяную воду. Она писала,что чувствует, случилось у меня
что-то непоправимое, и как ей пусто без меня, нет меня рядом, нет меня в
бывшей усадьбе, где мы разлучались только на ночь, и если я есть, то только в
ее снах.
Письмо Наташи заканчивалось стихами:
Мимо вокзалов, полей и берез
письмо мое едет под стук колес.
Мои беспечные руки
его опустили в ящик
и мечутся нынче в муке -
разве оно настоящее?
Вернуть мне его назад!
Где были мои глаза?
Как я сумела,
как смела?!
Как оно пролетело
сквозь духа цензуру?
Прости меня, глупую дуру...
Любить высоко и чисто
за что, мой любимый?
За что, мой неистовый?!
Перечитывать письмо я не стал.
Держал в руках листок клетчатой бумаги, исписанной круглым, полудетс-
ким почерком, видел глаза Наташи сквозь окно уходящего автобуса... Что
ей сказать?
Правду.
Если поймет, то дождется, если нет...
"... Не вели казнить, вели миловать. Знаю, как извелась, ожидая вес-
точки от меня, и хорошо сделала, что сама написала. Не стану ссылаться
на дела и занятость - все оказалось иначе, чем я предполагал - знай
только одно, что я не хочу терять тебя и верю в нашу встречу, несмотря
ни на что. Все, что было, помню настолько ясно, что остро жаль времени,
растраченного в санатории на шахматы и другие развлечения без тебя.
Ты совершенно права - поменялась обстановка, размеренный режим сана-
торной жизни сменился на суматошный ритм города - и я ощущаю, как нехва-
тает кислорода наших ежедневных прогулок и послеобеденного отдыха, к че-
му мы так привыкли. Поэтому набирайся как можно больше здоровья и сил,
не ленись, не хандри - гуляй, не торопись выписываться, будут предлагать
остаться -оставайся в санатории без сомнений как можно дольше.
В нашей студии меня встретили так, будто расстались только вчера.
Родные лица ребят - Коля Осинников, Виталий Вехов. Я рассказывал тебе о
них. Серьезно поговорили с Костей Гашетниковым, руководителем нашей ки-
ностудии. Он уже заканчивает режиссерские курсы, куда я отослал свои ра-
боты, и приступает к съемкам самого настоящего полнометражного фильма о
лесничих. На курсы я, к сожалению, не поступил, может быть это и к луч-
шему.
Иная ждет меня стезя.
Наше несчастье, наша болезнь оказалась причиной нашей встречи. Неуже-
ли счастье всегда приходит после несчастья? В таком случае твои пред-
чувствия не обманули тебя - нам предстоят новые испытания. У меня родил-
ся сын. Я должен вернуться к жене, к матери моего ребенка.
Как все сбудется, как сложится - не знаю, честное слово.
Повторяю, терять тебя не хочу, поступить иначе не могу.
Сохрани любовь.
Сохрани веру..."
Три спички, зажженные ночью одна за другой.
Первая, чтобы увидеть твои глаза.
Вторая, чтобы губы увидеть твои.
Третья, чтобы увидеть лицо твое
все, целиком.
И чтобы помнить все это,
тебя обнимая потом,
непроглядная темень кругом...
Где я читал эти стихи?
Глава одинадцатая
--===Свое время===--
Глава одинадцатая
Мы молча пожали друг другу руки. Сели. Закурили.
Я внимательно рассматривал Костю Гашетникова. Сколько мы с ним не ви-
делись? Несколько месяцев, наверное. Став профессиональным режиссером
после окончания Высших курсов, он, пожалуй, слегка погрузнел, как бы
спрятался за новым слоем брони и поглядывал на меня изнутри маленькими
глазками.
- Как Елена?
- По-прежнему. Без работы. Без настоящей. Парадокс, хорошая актриса,
это я тебе не как заинтересованное лицо говорю, а ролей никто не дает -
такой типаж уже есть. Актрису такую Корнееву знаешь? Так вот, моя Ленка
на экране точная ее копия. Как близнецы.
- А ты взял бы ее к себе в картину, придумал бы ей эпизод.
- Нельзя. Жена. Это раньше можно было, а сейчас категорически не при-
ветствуется.
- А Самборов? Всю жизнь жену снимал. И сейчас, по-моему, снимает.
- Так то Самборов. Он же Сам...боров.
- Жаль... А что у тебя с фильмом?
- Это уже интервью? - Костя Гашетников с усмешкой уставился на меня.
Как прежний, ироничный и саркастический Гашетников.
Я сам попросил его о встрече - сыну полгода, денег в обрез, решил
подзаработать, тем более, что Ян Паулс обещал посодействовать - у него
