знакомый редактор в "Советском экране". - Нет... Не знаю, как писать о
тебе. Наверное, о Самборове легче было бы. Но у меня задача другая. Ну-
жен материал о молодых.
- Тогда просто, - прищурился Костя. - Значит, так... В своей первой
ленте "Полнолуние" начинающий режиссер затронул волнительную для всех
нас тему охраны русского леса, так глубоко и полно раскрытую старейшим
советским писателем Леонидом Леоновым. Молодые кинематографисты. Какие
они? Какие проблемы находятся в центре их внимания? На остром конфликте
между новым и старым молодые авторы, из которых следует особо выделить
старейшину операторского цеха Бориса Карловича Юрловского, работавшего
еще с Дзигой Вертовым, исследуют разные характеры, рассматривают через
объектов киноаппарата...
- Перестань, я так никогда не напишу, - прервал я Костю.
- Но зато финал фильма, апофеоз апогея, это победа добра над злом,
рассвет на вырубленной делянке и молодые побеги будущего леса.
- Пусть так профессиональный кинокритик пишет.
- Ладно, старик, шучу. Давай в самом деле о деле... Ты сценарий
фильма, который я собираюсь ставить, читал?
- Какой вариант? - спросил я тихо.
Костя глубоко затянулся сигаретой, внимательно, навскидку глянул на
меня:
- Тебе известно?
- Да.
Он откинулся на спинку кресла.
- А какой вариант ты читал?
- Оба.
- Каким образом? - жестко спросил он.
- Рассказ в "Новом мире" был опубликован два года назад, легко предс-
тавить себе, что из этого вышло. А твой вариант сценария дал мне Коля
Осинников.
- Николай?.. Тогда понятно... Ладно, хорошо. Ну и что? Твое мнение?
- Так ты же, хитрец, все поменял. Рассказ был простой, камерный, ли-
рический - он и она едут на дачу, проводят там субботу и воскресенье,
уезжают влюбленными, а возвращаются чужими друг другу людьми.
- Вот-вот, ты совершенно точно это уловил, чужими людьми, - оживился
Гашетников.
- В твоем же варианте появляется третий персонаж. Хозяин дачи. К нему
в гости и едут влюбленные герои рассказа. В электричке к девушке приста-
ют хулиганы, и третий выходит с ними, а второй остается. Драка. В тамбу-
ре. Драка тупая, под стук колес. На остановке третий падает на пол, и
автоматические двери зажимают ему шею. А хулиганы продолжают бить обезг-
лавленное тело, которое корчится в бессильных судорогах. После этого
трое проводят ночь вместе на даче. В разных углах. В страхе. Утром солн-
це и снег берут свое, и, казалось бы, забыта ночь. А на обратном пути в
Москву опять в вагоне появляются те же хулиганы. Они не бьют, просто на
ходу небрежно сдвигают третьему шапку на глаза. На вокзале трое расхо-
дятся в разные стороны. Как чужие... Их разлучил страх... Страх разлуча-
ет людей... Я знаю этот страх, Костя, холодный, животный страх, от кото-
рого слабеет тело и меркнет разум... Я хорошо помню послевоенные подмос-
ковные поезда, по которым ходили приблатненные компании... Страх, кото-
рый надо преодолеть, если хочешь быть человеком.
- Верно, старина. Вот поэтому я и назвал свой вариант "Трахома". Без
операции не обойдешься, иначе ослепнешь.
- И тебе разрешат ставить свой вариант?
Гашетников болезненно, как от зубной боли, сморщился, пожал плечами:
- Вряд ли.
- Может быть, все-таки лучше остаться в любителях?
Костя ответил не сразу:
- Ты и сам знаешь, как у нас, в Технологическом, нередко сценарий ме-
нялся прямо по ходу съемок. На "Мосфильме" же план, метраж, смета. Мне
до истинного профессионала еще далеко. То ли дело Акулов! Пришел в па-
вильон, сел в кресло, спросил, какой объектив, и уже по расстоянию до
актера знает, каким планом его снимают.
Гашетников скорчил брезгливую гримасу, изображая, очевидно, Акулова:
- Я же просил крупнее, а ты как сымаешь?.. Недавно с лесов софит сва-
лился, грохнулся прямо рядом с ним.
- Неужели сбросил кто-нибудь? - недоверчиво спросил я.
- Не думаю. Но Акулов именно так и решил, даже съемку отменил в тот
день.
- А на тебя лампы падают?
- Нет. Пока.
- Хорошо, а что такое кино, ты теперь знаешь?
- Это хороший вопрос, Валерий. Я много думал об этом. Мы с тобой ро-
дились, уже когда существовало звуковое, цветное, стереоскопическое, па-
норамное кино, но мы открыли для себя заново, что по экрану ходят люди и
движется поезд, и мы были потрясены этим чудом. А потом, когда, благос-
лови его, господи, профком Технологического института купил киноаппара-
туру, мы все время совершали открытия. Помнишь, как ты носился с гени-
альной идеей, что изображение может быть одним, а звук к нему - совсем
другим? Например, в кадре бюрократ, а в звуке хрюк. Я и сейчас уверен,
что на этом приеме можно сделать интересный фильм. Но дело-то совсем не
в приемах...
- Прием тоже важен, Костя. Пример тому - твой же этюд "черное и бе-
лое". Женщина в белом, женщина в черном, телефон и черный фон. И черная
нитка бус на белой женщине. И Стравинский... А в результате серебряный
приз на международном смотре любительских фильмов в Югославии. Ты же сам
говорил, что за этот фильм тебя и приняли на режиссерские курсы. Меня же
вот не взяли.
- В этом твой туберкулез виноват. А так поступили бы вместе еще два
года назад. Кстати, как здоровье?
- Спасибо. Не жалуюсь.
- А почему у тебя с курсами не вышло?
- Мимо сада с песнями. Про "Немую" сказали, что это пацифизм, про
"Белые горы", что это не наша философия, про "Живописца Болотникова" -
абстракция, умозрительность.
- А к кому ты попал на собеседование?
- К Чулкову.
- Знаю такого... Погоди-ка, погоди-ка... Только что на Рижской кинос-
тудии один начинающий режиссер, интересный парень, между прочим, по сце-
нарию Чулкова короткометражку поставил. Я ее видел. Героиня - контужен-
ная во время войны девушка, знакомится со студентом консерватории, лю-
бовь, прогулки по старой Риге, она приходит на концерт и начинает слы-
шать музыку вперемешку с грохотом бомбежки... Это же твоя "Немая"!
- Нет, не моя. У меня - море, солнце, пляжи... Так что же такое кино?
- Кино, кино, - вдруг завелся Гашетников, - причем здесь кино? Кино -
это ты. Неважно что: кино, книга, картина, важен художник. Есть худож-
ник-режиссер, есть художник-оператор, есть художник-артист, есть худо-
жественное кино. И не надо никакого художественного совета, если ты -
творец, если ты - художник. А может так и начать статью для "Советского
экрана"? Не пропустят... Как "Трахому" Гашетникова... Кто не пропус-
тит?..
Знакомый редактор Яна Паулса, вот кто, подумал я, садясь за статью.
Какой худсовет вы имеете в виду, скажет.
Я перечеркнул написанное и начал снова: "Молодые кинематографисты.
Какие они?.."
И опять все перечеркнул. Надо по капле выдавливать из себя раба, го-
ворил Чехов. Чтобы стать человеком. И не бояться подмосковных хулиганов.
И не бояться редактора журнала. И не бояться редактора в себе.
Глава двенадцатая
--===Свое время===--
Глава двенадцатая
Странно.
На звонки никто не ответил.
Ну, мало ли, наверное, не может отойти от сына, но когда я открыл
дверь своим ключом, то понял, что Тамара дома. На мой вопрос, что случи-
лось, ответом было равнодушное молчание. Если я появлялся в комнате, она
уходила на кухню, оттуда в ванную до тех пор, пока я не взорвался:
- Ты что, язык проглотила?
- Не ори, Сережа не выносит твоего крика.
- Может объяснишь свое поведение?
- Это не я, это ты должен объясниться, - почему-то рассмеялась Тамара
и брезгливо сморщилась. - Откуда эта гадость?
Тамара открыла сервант и швырнула на стол два конверта.
Письма Наташи.
Все ясно, подумал я, ощутив всю безнадежность и неизбежность предсто-
ящих объяснений.
- Я не могу одного понять, - с удивлением в голосе заговорила Тамара.
- У тебя же есть сын, потрясающий сын, люди на улицах останавливаются и
любуются им, а ты... С какими мучениями он мне достался, ты, конечно,
себе этого не представляешь, никто из вас еще не рожал, а ведь я помню
каждый денек Сережкиной жизни. Преждевременные роды и ему нелегко да-
лись, у него же все время животик болел, криком исходил, бедненький, и
все-таки выходила я его, пока ты в своей студии пропадал.
Ки-но-лю-би-тель... Неужели не дошло до тебя, когда провалился ты со
своим поступлением на режиссерские курсы, что пустое это все и что тяже-
ло нам с Сережей здесь одним? Ты бы хоть заметил, как он любит мою крас-
ную матрешку и как начинает сердиться и плакать от зеленого зайца, кото-
рого ты ему подарил...
Неправда, подумал я, когда я прихожу домой, Сережка радуется больше
всего именно мне, я же вижу, что на других он гораздо меньше внимания
обращает.
- Он же пятимесячный сидеть начал, а в семь месяцев, это считай на
самом-то деле в пять, у нас первый зубок прорезался - вот как быстро мы
выросли. Да если бы он не кусался, я бы ни за что от груди его не отня-
ла. А какой он умница, все понимает, ну, абсолютно все, разве не удиви-
тельно? Я ему на днях пальцем погрозила, нельзя, Сереженька. А он пос-
мотрел на меня, немного подумал, потом погрозил пальчиком ножу , за ко-
торым тянулся, потом погрозил мне, а потом неумело так ручонку вывернул
и себе погрозил тоже. Ну, не ласточка?.. Нашел тоже на кого нас проме-
нять...
Я молчал. Все не так, все несправедливо, все неправда, только разве в
чем-то убедишь Тамару? И почему я должен доказывать свою невиновность?
Противно. А за провал на курсах просто горько и обидно.
Мое молчание Тамара восприняла как подтверждение своим словам.
- Сказать-то нечего? Ты же никогда меня не любил, я теперь это точно
знаю. Сколько же на мою долю выпало и за что мне такие мучения? Ведь ты
же не только зазнобу завел в санатории, вот они, доказательства, тут уже
не отопрешься, у тебя и в диспансере девка эта из Подмосковья была, не
ври, была, так, кроме того, ты и на работе романы крутишь.
Я онемел от изумления. Это что-то новенькое.
- Что за чушь! Ты хоть соображаешь, что мелешь? С чего ты взяла?
- Не надо, Валерий, я все знаю, абсолютно все. Ты думаешь, почему я
тебя так редко в диспансере навещала? Спасибо, добрые люди из изда-
тельства позвонили, подсказали мне, с кем ты амурничаешь все обеденные
перерывы и на собраниях рядом сидишь...
- Звонили?.. Кто?.. Почему ты раньше не говорила?
- Неважно. И сейчас не скажу, сам подумай, может у тебя их там не од-
на.
- Ну, и с кем же это я на собраниях сижу? С кем амуры развожу?
- С Ветлугиной Светланой. Скажешь нет? Ты же ее к себе в кино сни-
маться звал. И в диспансер она к тебе бегала, забыл?
Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день, правда, скорее уж Та-
марин день. С самого начала разговора я ничего не ощутил, кроме мерзост-
ной пустоты, а сейчас почувствовал себя, может быть впервые в жизни, не-
обыкновенно глупо. В диспансере я пытался разобраться в причинах наших
раздоров с Тамарой и пришел к выводу, что мы соединили наши судьбы слиш-
ком поспешно, не обдумав этого серьезного в жизни шага, что эгоизма в
Тамаре куда больше, чем любви, а оказывается, за моей спиной шла ка-
кая-то неведомая мне жизнь, кто-то распоряжался моей судьбой, звонил Та-
маре. Светлана Ветлугина из корректорской, действительно, интересовалась
нашей киностудией, я ни для кого не делал из нее секрета, даже приглашал
Светлану сниматься, где еще найти в любительском кино актрису? Но она
отказалась, не знаю по каким причинам. Верно, что она в диспансер ко мне
приходила. Как страхделегат, это ее общественное поручение.
- И кто же тебе звонил?
- Не имеет значения. Она не назвалась.
Кому же надо было сделать этот выстрел, напоить ядом свою ложь? Кто
же мой Яго? Или, вернее, Яга? Баба-Яга из нашего издательства.
- Значит, женских рук дело. Ну, ладно, с этой доброй феей я еще раз-
