ша.
И улыбнулась. Какое, оказывается, у нее молодое, красивое лицо. У на-
шей судьбы.
- Подождите, - осенило ее. Дайте-ка я в горзагс позвоню, вдруг у них
побыстрее выйдет?
Вернулась мрачная, злая, расстроенная.
- Ничего не получается. Хотела, как лучше, а вышло по-другому. И даже
запретили мне регистрировать вас десятого. Тринадцатого, не раньше. А
это воскресенье... Все равно приходите. В десять. Я загс сама открою.
Ничего...
Я не знал, как благодарить эту женщину. Вот он - свой человек для нас
с Наташей.
Ее поступок похоже вдохновил даже Горобца.
- Ты не бойся, Валера. Мы, со своей стороны, тоже... - начал он, но
так и осталось неизвестным, кто это мы и с какой стороны эти мы собира-
ются что-то сделать для нас с Наташей.
И почему все-таки такое усталое лицо у регистраторши? Устала делать
добро? Но делает же! Как и молодой судья, любитель хоккея, как и Малика,
как и Горобец, в конце концов.
Значит, не все потеряно.
Значит, есть надежда. А надеждой жив человек.
Мы вышли вчетвером из загса.
Солнце в открытом небе смеялось теплой ватрушкой, сияло зеркально в
стеклах зданий и, отражаясь от весенних луж, озаряло снизу лица прохожих
розовым светом...
Счастье, вот оно счастье, вот его мгновение, которое так сильно, мо-
жет быть, и не повторится больше никогда. Я был счастлив. Смеялась Ната-
ша, улыбалась Лика, похохатывал Горобец.
Счастье?.. Какими стихами рассказать о счастье, какими словами пере-
дать это сильное, до дрожи, ощущение постоянного предчувствия, что оно
сбылось, что оно есть и будет и невозможно без тебя...
Все к тебе.
Идет. Летит. Стремится.
Листьями к солнцу,
к парусу ветром,
дождем к земле.
Все к тебе.
Все к тебе.
Идет. Летит. Стремится.
Руками детскими к маме,
улыбкой к радости в доме,
ожиданием встречи в тепле.
Все к тебе.
Все к тебе.
Идет. Летит. Стремится.
Любовью даже во сне,
надеждой на луч во мгле,
верой, что жить на Земле.
Все к тебе.
Все к тебе.
Идет. Летит. Стремится.
Листьями, ветром, дождем,
руками, улыбкой, ожиданием,
любовью, надеждой и верой.
Все к тебе.
Идет.
Летит.
Стремится.
Как птица во мне...
Наташа поехала на вокзал, а мы вернулись в издательство.
Как мне легко работалось в этот день, я даже быстро сочинил поздрав-
ление Паше Шулепову, которому стукнуло пятьдесят, который тоже ждал
квартиру и собрал вечером сослуживцев. Я заметил, что в последнее время
все чаще, по любому поводу, а иногда и без повода те сотрудники нашего
издательства, которые ждали улучшения жилищных условий, приглашали к се-
бе домой, возможно без тайного умысла, но все-таки с прицелом на тех, от
кого зависела и их судьба. Действительно, вечером у Паши собрались и
замдиректора издательства, ведающий строительством, и наш профсоюзный
деятель Витя Горобец, и секретарь парторганизации Семен Васильевич Гла-
дилин, и председатель жилкомиссии Инна Зверева.
Застолье получилось широкое. Паша не поскупился на угощение. С Пашей
я никогда не был особенно близок, но знал, что он - открытая душа, сло-
вом, нормальный, обычный человек. Без фокусов. А тут - пятьдесят. И у
меня день счастья, и потому, когда пришла моя очередь провозглашать
здравицу, я сказал:
- Дорогой Паша! Сегодня у меня счастливый день, все исполнилось, что
я хотел, и так, как я хотел, и я захотел невозможного: я решил подарить
тебе время. Старик рехнулся, скажешь ты. К чему это? Ведь придут кто с
чем: с адресом или хрустальной вазой, с книгой или другим дефицитом, а
тут время? Представляете, скажешь ты, если бы каждый подарил бы мне са-
мое дорогое - день своей жизни. Ты прожил бы сегодня день как Валерий
Истомин, завтра - как Ян Паулс, послезавтра...
- Согласен, - вскинул руку Ян, - живи, Павел, завтра моей жизнью, мне
завтра надо долги раздавать...
Все засмеялись.
- А послезавтра, как Виктор Горобец...
- Не завидую тебе, Паш, - засветился улыбкой Горобец, - послезавтра
мне в цека нашего профсоюза ехать, целый день на совещании предместкомов
по обмену опытом просижу...
- Вот видишь, Паша, - продолжил я. - Ты подумаешь и скажешь, нет, ре-
бята, подарок слишком дорог. И, действительно, неизвестно, кто какой
день мне подарит. Ты прав, Паша, каждый живет своей жизнью, у каждого
свое время, но проводит он это время с другими. И чем больше таких хоро-
ших людей, как ты, тем больше на свете хорошего, и когда проводишь время
своей жизни с хорошими людьми, то ты его проводишь хорошо. А время, Па-
ша, я тебе все-таки подарю. Держи на память часы наручные марки "Полет".
Вечер продолжался. Постепенно гости поднялись из-за стола и сосредо-
точились группками - кто на кухне, кто на лестничной площадке, кто ос-
тался за столом. Я вышел на балкон. С высоты третьего этажа двор, заса-
женный тополями и липами, был как на ладони. Желтым, цвета топленого
масла, светились окна соседних домов, над городом опустилась весенняя
ночь, еще непрогретая, с талыми запахами. Кто-то переступил порог балко-
на, мягко обнял меня сзади, плотно прижался.
Высокая грудь, сильный торс, крепкие духи... Инна Зверева... Предсе-
датель жилкомиссии месткома, пышная блондинка, всегда добродушно кокет-
ничает со мной, танцевали пару раз на общеиздательских вечерах, незамуж-
няя.
Я попытался высвободиться.
- Не пущу, - еще плотнее прижалась к моей спине Инна. - Разве тебе не
приятно?
Что ответить? Я замер.
- Ну, ладно, - ослабила она кольцо своих рук.
Я развернулся. Мы оказались лицом к лицу. Теперь я был прижат к пери-
лам балкона. Она улыбалась влажными губами, от нее пахло вином.
- Тебя, говорят, поздравить можно? - лениво спросила она и шумно
вздохнула. - Эх, ты... дурачок, дурачок... Счастья своего не увидел,
проморгал... Помнишь, я тебе с поминок звонила, тетка у меня померла?..
Как же ты был мне тогда нужен... Не приехал ты, отказался, плел чего-то,
держись, мол, Инка, не расстраивайся, морально, можно сказать, поддер-
жал... А надо было физически, просто приехать - и все... И все было
бы... Уж я тебя обласкала бы, отогрела бы, каждый пальчик твой поцелова-
ла бы... Если женщина звонит сама, значит, ей нужно... Я тебя давно при-
метила, еще когда ты с Тамаркой своей мучился... Видно же было, что му-
жик неухожен, пропадает... Я ей, дуре, звонила, про любовь твою с Ветлу-
гиной наговорила, вот и освободился ты от нее...
Так вот кто этот аноним! Я смотрел на Инну, в полутьме балкона свети-
лись ее глаза, словно сочились перламутровой помадой губы, свет из окна
ореолом высвечивал золото ее волос, а там, за окном за длинным столом с
цветами в вазах, фужерами, тарелками и бутылками сидели, смеялись,
что-то оживленно говорили мои коллеги по работе и ее коллеги по работе,
и они не знали, что она может позвонить домой любому из них, подозвать
жену и нашептать на ухо грязную сплетню и разрушить семейный покой, от
которого зависит и здоровье, и жизнь человека...
- Как развелся ты, вот я радовалась, вот готовилась, хоть бы взглянул
на меня разок повнимательнее, понял бы, почему я тебе так улыбаюсь, луч-
шие свои платья на работу таскаю, нет... Ждала я тебя, ждала, да опять
не вышло... Видно, надо вас, дурачков, приступом брать, как кутенка, по-
ка его в миску с молоком не ткнешь, голодным останется... А зажили бы мы
с тобой счастливо... Уж я выходила бы тебя, выправила бы, приодела...
Квартиру бы двухкомнатную пробила бы... И сейчас может не поздно, а?.. Я
все думала, счастья своего дождусь, успею, а времечко-то бежит, летит,
это правильно ты сегодня говорил, что никто тебе времени не подарит,
только твое оно у тебя и есть, другого не будет, а счастья все нет, нет
его - счастья, понимаешь...
А ведь я был сегодня счастлив с утра. Недолго, однако.
Нет у нее счастья, говорит. Да разве можно построить свое счастье на
наговоре, на сплетне, на подлости? Не вышло. И не выйдет. А я счастлив.
И мне стало даже жалко эту высокую женщину с горячим телом, так и не
дождавшуюся своего мужчины, своего бога.
- Холодно здесь. Пойдем, - сказал я.
- Ага, - покорно кивнула она головой. - Ты иди, я постою еще немного.
Я обошел Инну, добрался через сдвинутые стулья до своего места, налил
рюмку водки и залпом выпил ее. Потом с удовольствием съел маринованный
нежинский огурчик, мясной салат с зеленым горошком, кусок золотистой
прожаренной курицы с желтым от шафрана и морковки рисом.
Ко мне подсел Паша Шулепов.
- Ешь, Валерка, больше, поправляйся. Как у тебя со здоровьем-то? По-
лучше?
- В порядке, - кивнул головой я. - Ты лучше о себе расскажи, как ты
себя ощущаешь в свои полные пятьдесят.
- А чего рассказывать? - широко улыбнулся Паша. - Нормально. Все то
же, что и в сорок девять, только на год постарше, и все дела.
- А я даже и не знал, что тебе уже полтинник. Всегда тебя держал за
молодого. Думал, что тебе слегка за сорок, с небольшим хвостиком, не
больше.
- А мы, Шулеповы, всегда до старости к жизни интерес имеем, потому и
выглядим молодо, - озорно улыбнулся Паша. - Мы же курские, куряне, де-
ревня наша Хотьково называется. От корня "хотеть" производное.
Он лукаво хохотнул.
- Очень мы к этому делу приспособленные. Натура, можно сказать, та-
кая. Нутром чувствую, где может обломиться лакомый кусочек. Вот Инну
взять...
Паша кивнул в сторону балкона.
- Огонь-баба. Как печка. Что ты!..
Я поглядел на Пашу. Круглое лицо, курносенький, глазки пуговками. Ко-
лобок: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...
- И не стыдно тебе, Паша? Седина в голову, бес в ребро, так что ли? И
как жена тебя терпит?
Паша погрустнел, вздохнул.
- То-то и оно, вот в чем загвоздка. Очень она у меня ревнивая. Зудит
целый день, как пилорама, всех подозревает в связях со мной. Вот и сей-
час на кухне Гладилина, партийного секретаря нашего, обрабатывает, на
судьбу свою нелегкую жалуется. А ведь допрыгается, дуреха, учинит мне
персональное дело, плакала квартира, я уже присмирел, насколько мог, в
последнее время. На уговоры ее поддался, к врачам ходил.
- Как к врачам? Зачем? - не понял я. - Сам же говоришь, что у тебя
все нормально.
- А так, - объяснил Шулепов. - Ей в голову мысль пришла, что избыток
энергии у меня объясняется каким-то психическим отклонением. Вот и пог-
нала она меня в психдиспансер.
- Ну и что? - недоверчиво спросил я.
- Состою у них на учете. Даже спинно-мозговую жидкость на анализ бра-
ли. Операция такая - пункция называется.
- Это же очень больно!
- Ага, пришлось потерпеть.
- Что же они тебе сказали?
- Да вроде бы все в порядке. Без отклонений. Только моя не успокои-
лась, иди, говорит, лечись. Наверное, схожу все-таки еще разок прове-
риться.
- Так ты уже ходил.
- Она сказала, что в последний раз. И потом, кто на учете, прав
больше имеет на жилплощадь.
Паша еще что-то говорил, но я его уже не слушал. И потом, пока пили
чай с тортом, прощались и ехали гурьбой в метро, я все думал о том, что
же такое счастье, где оно и сколько кому его досталось. Не дождалась
своего счастья Инна Зверева, наверное, были же когда-то счастливы, как
мы с Наташей, и Паша Шулепов со своей женой, а вот теперь гоняет она его
в психдиспансер, поди разберись, кто из них нормальный, а кто нет, и не-
ужели у нас с Наташей когда-нибудь наступит охлаждение, уйдет любовь,
покинет счастье?
Быть не может этого.
Глава двадцать шестая
--===Свое время===--
Глава двадцать шестая
Храни нас бог
от возвращенья к бывшим женам.
Храни нас бог
от сожаленья по мостам сожженным.
Храни нас бог
от пустоцветного зачатья.
Храни нас бог
от не прощенного проклятья.
И бог хранит
любви похмельным звоном.
