километра два. За заборами жгли полую листву, белесые дымы крутились меж
деревьев. Белка с конца сука уставилась любопытно, зацокала. Анучин
скисал, "вибрировал". Наменяли пятаков, полчаса дозванивались.
- Кого? Дранкова? - сквозь треск пробился женский голос.- У него
сейчас прием. Что? Подождите, я его позову. Скормили автомату еще
несколько пятачков, дожидаясь...
- Алло!! Кто?! - не расслышал ДранковАнучин?! Дорогой,- закричал он
из далекого Ленинграда,- можете не являться! Что? Приношу извинения,
сестра перепутала снимки! Что? Я говорю, произошла ошибка! Что? Да! У вас
все в порядке! Точно, точно! Анализы? Есть некоторые изменения в печени,
обычные для хронических алкоголиков. Настоятельно рекомендую бросить пить.
- Так у меня... нету?..- Анучин страшился выговорить роковое слово.
- Нету у вас рака,- сказал далекий Драйков.- Диета, отказ от
алкоголя, а то и вправду можете нажить. Вы здоровы. Всех благ.
Щелк. Пи-пи-пи...
Из будки Анучин вышел с обалделой улыбкой, не чувствуя текущих слез.
Стоял и глубоко дышал, глядя в пространство.
- Здоров...- прошептал он, мотая головой.- Ох, мама...
- А здоров, так идем назад...- ласково сказал Звягин, обнимая его за
плечи.
Померкшая было жизнь заискрилась ослепительным будущим. Тихая музыка
ликовала в Анучине, суля вечность и блаженство. Потрясения последних часов
изменили, повернули что-то в самой сердцевине его естества. Словно
распахнулась в душе закрытая раньше дверь, и дохнуло оттуда свежим
воздухом: счастьем бытия.
Его распирало; говорливость с нервным смешком напали на него; он
оступался на неверных ногах и все рассказывал, рассказывал поддерживавшему
его Звягину, как тяжко бедовал в этот месяц, сколько перенес, и какая гора
свалилась с его плеч!
- Бросай пить, пока дуба не врезал,- серьезно сказал Звягин.
- И брошу,- спокойно и отчетливо понял Анучин. Да; хватит; сколько
еще можно искушать судьбу. Жизнь еще впереди. Полжизни. Все можно сделать.
Наладить. Вернуть. Начать сначала. Он хочет жить. Очень хочет.
Он вдруг подумал о водке с суеверным страхом. Вдруг показалось, что
если выпьет еще хоть рюмку, нарушит свои ночные зароки - и везение
порвется, смилостивившаяся удача отвернется от него, конец его настигнет,
судьба не простит отступничества. Нервы его были на пределе.
...Звягин добрался домой к вечеру и полез в ванну под хлещущий
кипяток.
- Хорошо прокатился на яхте? - спросила жена, расчесывая на ночь
волосы.
- Отменно! - прогудел он, распаренный и благодушный, приканчивая
банку с маслинами.- Небывалая радость - болтаться до утра в заливе.
Единственное развлечение - наблюдать нашего алкаша, как у него душа в
пятки уходит. Дивный материал для кандидатской по психологии экстремальных
ситуаций. Специально с волны гребень рвали, чтоб его пробрало.
- А вы сами не могли утонуть? - поинтересовалась дочка голосом,
отражающим ее убеждение, что утонуть они конечно не могли ни при какой
погоде.
- Чтоб мой же фельдшер меня утопил? - возмутился Звягин.- Гриша
толковый яхтсмен. Да и кто бы нас в штормовое предупреждение выпустил в
залив? Волна была от силы полтора метра.
- Тогда что ж тут страшного? - разочаровалась она.
- Это из теплой квартиры не страшно. А когда сидишь на фанерке ниже
уровня воды, и фанерка эта проваливается под тобой, и волна хлещет, и
темень, и извещают тебя, что - каюк, это, знаешь ли, впечатляет.
- А спасательный круг у вас был?
- Жилеты были, но мы их спрятали, чтоб ему небо с овчинку показалось.
- И как он теперь себя чувствует? - спросила жена.
- Как и требовалось. Сидит как миленький на даче, оздоровляясь
физическим трудом на свежем воздухе. А также приступил с сегодняшнего дня
к курсу голодания - пусть очистит организм от всякой дряни. После этого
легче не пить, физиологическая встряска.
- Думаешь, выдержит?
- Должен. Там масса дел, телевизор... Через два участка старичок
непьющий живет, который и позвонит мне в случае чего, и его вечерами
проведает - поболтать.
Октябрь стряхивал последние листья с деревьев. Дачный поселок
опустел, заморосили тягучие дождики, ночами ветер шумел в голых вершинах.
В душе Анучина царили мир и надежда.
Утром он выпивал врастяжку стакан воды, медленно одевался и шел
колоть дрова - огромный штабель под навесом. Потом растапливал печку,
подметал полы и начинал возиться; столярничал в сарае, чинил забор, менял
расколотые листы шифера на крыше. Нашел в мешке остатки цемента, принес с
берега песку, подобрал несколько брошенных кирпичей,- поправил трубу.
Быстро уставал, бросало в пот, но Звягин предупредил, что это от
голодания, не надо перенапрягаться, пусть не волнуется. За день аккуратно
выпивал предписанные три литра воды, совершая энную гигиеническую
процедуру...
("А это что?" - конфузливо спросил он при виде предмета.- "Это
клизма",- разъяснил Звягин"Зачем?.." - Звягин объяснил, зачем. Анучин
покраснел, но слушал внимательно.)
По вечерам он смотрел телевизор, читал врученную Звягиным книжку
Углова "В плену иллюзий", отрывал листок календаря,- и ложился спать.
Засыпая, мечтал: как вернется Нина с Иванкой, как устроится на работу, как
поедут все вместе в отпуск к матери. Иногда легко плакал: картины
рисовались щемяще счастливые; начинал жалеть жену, сына, мать...
Вечерами же обычно заглядывал соседский старичок на телевизор,
рассуждал об автомобилях, рассказывал о сыне, начальнике цеха; ничего,
жить можно было.
Первый день Анучин перенес легко, но на второй есть хотелось
невыносимо, особенно к вечеру. Нескоро заснул... Третий и четвертый дни он
буквально считал минуты - скорей бы полночь! Вынул рассохшуюся раму,
подтесал, заменил несколько планок, отшлифовал шкуркой до немыслимого
блеска, чтоб чем-то отвлечься. (От запаха гретого столярного клея аппетит
просто с ног валил.) А на пятый - как переломило, стало легче. Пришло
незнакомое ощущение полной телесной чистоты, будто его всего насквозь
промыли. Радостное было ощущение - жить было радостно, радостно себя
чувствовать.
Раз в несколько дней вваливался Звягин - бодрый, пахнущий
электричкой, дорогим одеколоном, отутюженной тканью (обоняние у Анучина
обострилось сейчас до чрезвычайности). Распространялась от него
уверенность, надежность какая-то. Пару раз заглядывал друг его один,
кавказец по виду, сказавшись живущим в том же поселке: хвалил анучинскую
работу, приглашал будущим летом поработать у него. Однажды Гриша, тот
яхтсмен, с девушкой заехал, думал Звягина застать: оказался он фельдшером,
раньше у Анучина никогда не было знакомых медиков. От Гриши Анучин узнал в
тот вечер, под треск и отблески печки, что такое "штурмовые" бригады, и
какая нагрузка на "скорой помощи", и с чем приходится сталкиваться каждое
дежурство. Не думал он раньше, почем достается врачу его хлеб. Гриша с
девушкой переночевали и уехали утром, и было Анучину не так скучно: живые
люди в доме.
- Ну как - вытянешь? - спросил Звяган на двенадцатый день.
- Вытяну,- сказал Анучин.
Звягин привез письмо от матери (соседка вынула из ящика): писала, что
все у нее в порядке, ничего в больнице не нашли, чувствует себя здоровой,
пусть сынок не волнуется; ничего не надо ей, просто тогда знакомая сдуру
напугала, якобы за операцию лучше заплатить деньги; когда он приедет
погостить?.. Хотела бы сама навестить их, внука понянчить, помочь, может.
У Анучина возникло впечатление, будто мощное колесо, зацепившее его и
уволокшее на темное дно, теперь, продолжая вращение, выносит его к
сияющему вверху свету.
Джахадзе, дежуря по "скорой" вместе со Звягиным, благосклонно
сообщил:
- А мне понравилось, как он прикладывает руки к моей развалюшке. Могу
съездить туда еще. Пусть он полки на кухне сделает.
- И когда я перестану врать,- хмыкнул Звягин.- Если б он узнал, что
это я ему все устроил, он бы меня убил.
Раскинувшись в казенном креслице с владетельным видом магната на
борту собственной яхты, Джахадзе отозвался:
- Тебя не очень-то убьешь. И вообще я бы назвал твои методы
интенсивной психотерапией. Но скажи: я буду иметь почти задаром
отремонтированную дачу, он будет иметь счастье и здоровье, его семья будет
иметь мужа и отца, и даже Гриша имел удовольствие выпендриваться перед
тобой на своей яхте, как морской волк; а ты что будешь иметь? Ты
благотворительное общество или рукопашный борец за трезвость?
- Я буду иметь покой,- здраво сказал ЗвягинНу как мне было отцепиться
от его прилипчивой жены? Послать ее подальше? Неловко, знаешь. Да и жалко.
А моя Ира после ее звонков на меня пантерой смотрела... Хорошо вам -
грузинские жены самые кроткие в мире.
- У русских жен тоже есть свои достоинства,- благородно сказал
Джахадзе.
- А вы откуда знаете? - подначил Гриша, внося из кухни чайник.
- Десять семнадцатая, на выезд,- гукнул селектор.- Огнестрельное.
- Я врач,- наставительно ответил Джахадзе, взял с тарелки бутерброд,
послал вздох чайнику и застучал каблуками по лестнице, спускаясь к машине.
А Анучин голодал уже шестнадцатый день. Мысленно он составлял письмо
к Нине, дополнял, исправлял: хотелось найти самые главные, идущие из
глубины сердца слова, ничего не упустить... Строил планы, как вернуть ее.
И когда Звятин, какбы между прочим, передал ему конверт (опять соседка
достала), он выскочил во двор, за дом - прочесть одному, чтоб никто не
видел.
Строчки побежали змейками и расплылись в глазах. Нина писала, что
любит, что жить без него не может, Иванка только о нем и спрашивает; что
она все готова простить и просит прощения сама; но только если он навсегда
бросит пить - она вернется. Обратный адрес не значился - до востребования.
Придя в себя, Анучин попил воды и попросил у Звягина пятерку.
- На что? - строго допросил Звягин.
- На телеграмму,- ответил Анучин с легким сердцем.
- А,- сказал Звягин.- Пойдем на почту вместе. Учти, после такого
голодания для тебя не то что стопка водки - кусок хлеба гибелен.
Анучин долго давал "молнию", перемарывая бланки и переспрашивая у
Звягина свой точный адрес. Вернувшись, сразу сел за письмо, перенося на
бумагу то, что сто раз уже передумал. В половине второго ночи он влез в
плащ, сунул ноги в резиновые сапоги и через глухой поселок потопал на
почту, кидать письмо в почтовый ящик.
И стал ждать, впадая из надежды в неверие, из неверия в трепет. Нина
приехала на двадцать первый день его новой жизни, когда он впервые выпил
стакан яблочного сока, пополам разведенного водой - согласно инструкции,
повешенной Звягиным на стенку рядом с календарем. Хлопнула калитка,
скрипнуло крыльцо, Анучин удивленно повернулся от готовой кухонной полки,
которую покрывал лаком - и увидел ее. В черно-красном плаще. В вязаной
шапочке. Лицо как мел. А глаза.. глаза...
- Вот...- глупо сказал он, стоя с кистью в руке и капая лаком на пол.
- А худой...- с раздирающей жалостью прошептала она, мотая головой и
медленно приближаясь. Анучин уронил кисть и протянул к ней руки. Назавтра
настроение у Звягина держалось решительно праздничное. Он отоспался после
суточного дежурства, прогулялся по любимым набережным, подстригся на
Желябова у личной парикмахерши Марии Ильиничны и купил в "Старой книге" на
Герцена отложенную для него и давно ловимую книгу Эксквемелина "Пираты
Америки". А вечером позвонила Нина Анучина и известила, что "все идет по
