со свойственной его расе орлиною зоркостью, заметил легкое движение в
кустах среди скал и схватил одно из прислоненных к дереву ружей; еще миг
- и меткая пуля навсегда исцелила бы Дольфа от страсти к бродяжничеству
и приключениям. Он громко выкрикнул по-индейски дружеское приветствие;
сидевшие у костра вскочили на ноги. Ему ответили таким же приветствием и
приглашением подсесть к огоньку.
Он приблизился, на сердце у него отлегло: компания у костра состояла,
оказывается, не только из индейцев, но и из белых. Главарем был, судя по
всему, тот, кто сидел на пне у огня, - широкоплечий плотный мужчина, уже
немолодой, но еще свежий и крепкий. Лицо его, загорелое и обветренное,
приобрело почти такой же оттенок, как у индейцев. У него были крупные,
но свидетельствовавшие об открытом и веселом нраве черты лица, нос с
горбинкой и рот, заставлявший вспомнить о большом доге. Лицо до половины
было закрыто тенью, отбрасываемой широкополой шляпой с оленьим хвостом,
из-под которой виднелись коротко остриженные пряди седых волос. Одежду
его составляли охотничья блуза, индейские гамаши и мокасины; стан
перехватывал широкий бисерный пояс, на котором висел томагавк.
Всмотревшись внимательно, Дольф, к великому своему изумлению, уловил в
его облике что-то общее со стариком из "Дома с привидениями". Впрочем,
этот человек был моложе, совсем по-иному одет и отнюдь не мрачного вида;
установить, в чем именно заключается сходство, было бы в высшей степени
затруднительно, но что сходство тут действительно было, в этом не могло
быть никакого сомнения. Дольф подошел к нему не без страха, но ему был
оказан самый искренний и радушный прием, так что он несколько
успокоился. Оглядевшись вокруг, он увидел, что встревоживший его труп -
просто-напросто туша убитой лани; опасения его рассеялись окончательно;
наконец щекочущий ноздри лакомый запах, исходивший из объемистого котла,
подвешенного над огнем при помощи кривой ветви, и удостоверявший, что на
ужин варится вкусное блюдо, привел его в отличное настроение.
Оказалось, что он наткнулся на одну из тех бродячих охотничьих
партий, какие в те дни нередко составлялись из поселенцев, живущих на
берегах Гудзона. Охотник всегда гостеприимен, и ничто не делает людей
общительнее и проще, чем встреча в глуши. Начальник партии, лукаво
посмеиваясь, предложил ему глоток горячительного напитка, чтобы согреть,
как он выразился, простывшее сердце. Он велел также одному из своих
подчиненных принести из лодки, что стояла поблизости, в небольшой
бухточке, что-нибудь из одежды, так как та, что была на Дольфе, промокла
насквозь, и ее следовало просушить у огня.
Дольф выяснил, что, как он и прежде подозревал, выстрел из ущелья,
чуть-чуть не положивший предел его земному существованию, когда он стоял
у самого края пропасти, исходил от тех самых людей, с которыми он сидел
теперь у костра. Один среди них едва не был раздавлен обломком скалы,
который случайно свалил Дольф, и жизнерадостный охотник в широкополой
шляпе с оленьим хвостом выстрелил, целясь в то место, где, как он видел,
зашевелились кусты, предполагая, что это какое-нибудь животное. Он
весело посмеивался над своей ошибкой и, будучи уверен, что отпускает
великолепную охотничью шутку, сказал: "Честное слово, голубчик, если бы
я увидел вас хоть мельком, вам пришлось бы сковырнуться с вашей скалы.
Антони ван дер Хейден бьет обычно без промаха". Последние слова
раззадорили любопытство Дольфа, и несколько предложенных им вопросов
уяснили ему характер этого человека и окружающей его ватаги лесных
бродяг. Охотник в широкополой шляпе и охотничьей блузе был, таким
образом, не кто иной, как Антони ван дер Хейден из Олбани, о котором
Дольфу не раз приходилось слышать. О нем и в самом деле ходила куча
всяких рассказов: будучи человеком во многих отношениях незаурядным и
ведя причудливый образ жизни, он приводил в изумление своих тихих и
смирных голландских соседей. Обладая значительным состоянием, - отец
оставил ему в наследство обширные пространства дикой, никем не
заселенной земли и целые бочонки, полные вампума <Раковины и бусы,
которые имели хождение среди индейцев в качестве денег.>, - он имел
возможность беспрепятственно удовлетворять свою склонность к
бродяжничеству. Вместо того чтобы вести спокойное и размеренное
существование, есть и пить в положенное для этого время, выкуривать для
развлечения трубку на скамье перед домом и проводить ночь в удобной
постели, он находил удовольствие в опасных и утомительных странствиях по
горам и лесам. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым и
жизнерадостным, как бродя где-нибудь в лесных чащах, ночуя под деревьями
или в наскоро сложенном из древесной коры шалаше, а также плавая по реке
или какому-нибудь неведомому горному озеру, занимаясь рыбной ловлей или
охотою на болотную дичь и живя один Бог знает как.
Он был большим другом индейцев и горячим поклонником их образа жизни,
в котором находил подлинную свободу и который казался ему мужественным и
благородным. Даже в Олбани он постоянно имел при себе нескольких
краснокожих, которые слонялись по всему дому, спали, подобно собакам, на
солнцепеке, готовили охотничьи и рыболовные снасти для очередной
экспедиции и стреляли из лука по цели.
И хотя эти дикари подчинялись геру Антони столь же беспрекословно,
как подчиняется охотнику свора собак, тем не менее они немало досаждали
привыкшим к тишине и порядку соседям. Антони ван дер Хейден был, однако,
богат, и никто не решался перечить ему в чем бы то ни было; кроме того,
он был прост в обращении и всегда оживлен и весел, и это снискало ему
популярность. Идя по улице, он неизменно напевал какую-нибудь старинную
голландскую песенку и за целую милю шумно приветствовал всякого
встречного; входя к кому-нибудь в дом, он дружески хлопал хозяина по
спине, жал ему руку до тех пор, пока тот не начинал корчиться и стонать,
целовал у него на глазах его хозяйку и дочерей - словом, у гера Антони
не было ни капельки чванства или надменности.
Кроме индейцев вокруг него постоянно толклись трое или четверо белых;
эти люди смотрели на него как на своего покровителя, пользовались его
столом и время от времени удостаивались приглашения отправиться вместе с
ним в экспедицию. Вот и сейчас, в сопровождении своей разноцветной
свиты, плавал он по Гудзону на небольшой пинассе <Небольшое судно,
ходящее под парусами и на веслах.>, которую выстроил ради подобных
скитаний. С ним были двое белых, одетых наполовину по-европейски,
наполовину на индейский лад; на них были мокасины и охотничьи рубашки;
четверо остальных были его любимцы - индейцы. Они без всякой цели
довольно долго бродяжили по реке, пока не оказались, наконец, среди гор.
Тут они провели два-три дня, охотясь на ланей, которые все еще
встречались в этих диких местах.
- Ваше счастье, молодой человек, - сказал Антони ван дер Хейден, -
ваше счастье, что вам довелось свалиться за борт сегодня - и только
сегодня, ибо завтра ни свет ни заря мы снимаемся с лагеря и отправляемся
по домам, и вы напрасно стали бы искать среди этих пустынных гор, чем
утолить свой голод... Но пошевеливайтесь, ребятки, пошевеливайтесь!
давайте посмотрим, что там за варево поспело на ужин? Котел уже давно на
огне, и мой желудок кричит караул; я готов поручиться, что наш гость
также не станет раздумывать над едой.
В маленьком лагере поднялась невообразимая суматоха. Один из
охотников вывернул содержимое котла в деревянную миску огромных
размеров; другой притащил плоский обломок скалы, из которого устроил
нечто вроде стола; третий, сбегав к пинассе, принес все, что нужно для
сервировки, тогда как гер Антони собственноручно достал из своего
погребца бутылку-другую драгоценной живительной влаги - он слишком
хорошо знал своих давних приятелей, чтобы доверить кому-нибудь ключ.
Вскоре на столе появилась простая, но сытная пища: дымившаяся в миске
дичина, холодная ветчина, вареная кукуруза и огромные караваи румяного
домашнего хлеба. Никогда еще Дольф не ел с таким наслаждением. Он оросил
свой ужин парой-другой глотков из бутылки Антони ван дер Хейдена и
почувствовал, как веселая влага согревает кровь в его жилах и
обволакивает теплом его сердце; теперь ни за что на свете не согласился
бы он поменяться с кем-нибудь своим положением, будь то даже сам
губернатор края.
Гер Антони тоже оживился и повеселел. Он выложил по крайней мере с
полдюжины крепко посоленных анекдотов, которые заставили его белых
спутников хохотать до упаду, тогда как индейцы хранили свою обычную
серьезность и невозмутимость.
- Вот это и есть настоящая жизнь, мой мальчик, - сказал он, хлопая по
плечу Дольфа. - Тот не мужчина, кто не научился презирать ветер и
непогоду, бродить по лесам и пустыням, спать под деревьями и питаться в
нужде листьями липы.
Размахивая приземистой пузатой бутылкой, он спел несколько куплетов
из голландской застольной: его мирмидоняне <Название племени,
сопровождавшего Ахилла на троянскую войну, - синоним верности и
беспрекословного подчинения.> подхватили ее, лес огласился эхом, и все
было так, как в славной старинной песне:
На крик их стихии взметнулись кругом;
Лишь служба была свершена,
За стол они сели в бездумном веселье
И знатно упились вином.
Несмотря на свое веселое и добродушное настроение, гер Антони не
забывал тем не менее наблюдать за порядком. Одну из бутылок он
предоставил в полное распоряжение Дольфа; зная, однако, с кем ему
приходится иметь дело, своим приятелям он наливал сам и особо следил за
индейцами, которым достался весьма умеренный паек водки. По окончании
ужина индейцы выпили свою порцию, выкурили по трубке, завернулись с
головой в одеяла и, растянувшись на голой земле ногами к огню, вскоре
крепко заснули, напоминая собою свору уставших гончих. Остальные
продолжали сидеть, калякая у огня, который из-за окутывавшего лес мрака
и сырости - следствия пронесшейся недавно грозы - казался по-особому
привлекательным и уютным. Буйное веселье, которое царило за ужином,
понемногу угомонилось; речь зашла об охотничьих приключениях, подвигах и
опасностях, таящихся среди девственных диких лесов; многое из того, о
чем говорилось в тот раз у костра, было настолько необыкновенно и
невероятно, что, воспроизведя здесь эти рассказы, я рисковал бы заронить
сомнение в правдивости Антони ван дер Хейдена и его спутников.
Собеседники вспомнили множество легенд и предании, связанных с рекою и
расположенными на ней поселениями; было очевидно, что по части историй
этого рода гер Антони обладает совершенно исключительными познаниями.
Пока этот крепкий лесной бродяга, сидя на причудливо искривленных корнях
дерева, заменявших ему в известной степени кресло, выкладывал одну за
другой свои несусветные побасенки, Дольф глядел на это решительное лицо,
освещенное светом костра; что-то в нем снова напомнило ему призрак из
"Дома с привидениями", какое-то смутное сходство, сказывавшееся не
столько в отдельных чертах, сколько в общем выражении и во всем облике.
Вторичное обсуждение обстоятельств, при которых произошло падение
Дольфа за борт, повлекло за собою рассказы о несчастиях и злоключениях,
выпавших на долю тех, кто плавал по этой великой реке, в особенности на
заре истории здешних колоний, причем большинство событий гер Антони
глубокомысленно объяснял сверхъестественными причинами. Дольфа немало
удивили подобные толкования, но пожилой джентльмен заверил его, что
