проявлял ни враждебности, ни общительности - он держался поодаль,
чуть-чуть подвигаясь вперед по дороге, с той ее стороны, с которой
старый Порох, преодолевший, наконец, свой страх и упрямство, был слеп.
Икабод, не находивший ни малейшего удовольствия в обществе
загадочного полуночного спутника, вспомнил о том, что произошло между
Бромом Бонсом и гессенцем, и погнал коня, надеясь оставить неизвестного
позади. Последний, однако, вел свою лошадь на равном аллюре. Тогда
Икабод натянул поводья и пустил коня шагом, рассчитывая таким способом
отстать; то же сделал и его спутник. Икабод чувствовал, что сердце его
сжимается и замирает; он попытался снова затянуть псалмы, но его сухой,
воспаленный язык прилип к небу; ему не удалось выдавить из себя ни
единой строфы. В мрачном и упорном молчании неотступно следовавшего за
ним ночного всадника было что-то таинственное и грозное. Вскоре его
страшные предчувствия сбылись. Дорога пошла на подъем, отчего фигура его
спутника, закутанного в плащ великана, более или менее рельефно
обрисовалась на фоне ночного неба, - и Икабод обомлел от ужаса,
обнаружив, что у всадника отсутствует голова. Охвативший его ужас
усилился еще больше, когда он заметил, что голова, которой полагается
быть на плечах, болтается у луки его седла. Теперь страх Икабода
сменился отчаянием; он обрушил на бедного Пороха град ударов, смутно
надеясь, что внезапным рывком вперед сможет обогнать своего спутника, но
призрак тоже погнал коня во весь дух. Сломя голову, не разбирая пути,
куда глаза глядят, неслись они в ночном мраке, так что из-под конских
копыт сыпались камни и искры. Пригнувшись своим длинным, тощим телом к
голове лошади, Икабод мчался вперед, и полы его ветхого сюртука
трепетали и развевались в порывах встречного ветра.
Они достигли, наконец, того места, где дорога сворачивает к Сонной
Лощине; вместо того чтобы устремиться прямо к ней. Порох свернул в
противоположную сторону и понесся сломя голову вниз по дороге, уходившей
налево. Эта дорога ведет через песчаный овраг, почти на четверть мили
поросший деревьями, пересекает пресловутый, прославленный местными
легендами, мост и, миновав его, поднимается на зеленый холм, где стоит
белая церковь.
Теперь из-за неудержимого страха, во власти которого оказался конь,
нашему незадачливому наезднику удалось добиться значительного
преимущества в бешеной скачке, но как раз посредине оврага подпруга
ослабла, и педагог почувствовал, как седло под ним ерзает и сползает. Он
ухватился за луку, стремясь удержать седло, но ему это не удалось; он
вовремя уцепился за шею старого Пороха и благодаря этому спасся от
неминуемой гибели, ибо в то же мгновение седло свалилось на землю, и он
слышал, как оно затрещало под копытами несущегося вдогонку коня. Он
содрогнулся при мысли о гневе и ярости Ганса ван Риппера - ведь это его
праздничное седло! - но теперь ему было не до того: призрак скакал у
самого крупа старого Пороха, и, будучи недостаточно ловким наездником,
Икабод принужден был тратить немало усилий, чтобы удержаться на лошади;
сползая с одной стороны на другую и с силою ударяясь об острые выступы
спинного хребта своей клячи, Икабод всерьез опасался, как бы конь не
разрезал его пополам.
Просветы между деревьями окрылили его надеждою, что церковный мост
должен быть где-то уже совсем близко. Зыбкое отражение серебряной
звездочки в водах потока указало ему, что он не ошибся. Он увидел стены
церкви, смутно белевшие среди деревьев. Ему вспомнилось, что тут-то и
исчез призрак, с которым состязался Бром Боне. "Если я достигну моста, -
мелькнуло у него в голове, - я спасен". В то же мгновение он услышал
позади себя храп и фырканье черного скакуна; ему показалось даже, что он
ощущает на себе его горячее, порывистое дыхание. Еще один судорожный
удар под ребра - и старый Порох влетел на мост, прогромыхал копытами по
гулким доскам настила и достиг противоположного берега. Икабод решился,
наконец, оглянуться и посмотреть, не превратился ли его преследователь -
как ему и подобает по штату - в огненную вспышку или в клубы серного
дыма. И вдруг он увидел, что призрак приподнимается в стременах,
размахивается и бросает в него своей головой. Икабод попытался
увернуться от этого жуткого метательного снаряда, но опоздал. Голова со
страшным треском ударилась о его череп; потеряв сознание, он растянулся
в пыли. Порох, черный скакун и призрак пронеслись мимо него, точно
вихрь.
На следующее утро старый конь, без седла, с волочащимися под ногами
поводьями, мирно пощипывал травку у ворот фермы своего хозяина. К
завтраку Икабод не явился; наступил час обеда. Икабода все не было.
Школьники, собравшись у школы, праздно слонялись возле ручья; их учителя
нет как нет. Ганс ван Риппер начал испытывать беспокойство: его
тревожила судьба бедного Икабода, а равным образом и собственного седла.
Были произведены поиски, и после долгих усилий напали на след
злополучного педагога. На дороге, что ведет к церкви, было найдено
сломанное, втоптанное в грязь седло Ганса ван Риппера; следы конских
копыт, оставивших на дороге резкие отпечатки - кони, очевидно, мчались с
бешеной быстротой, - привели к мосту, за которым близ ручья, в том
месте, где русло его становится шире, а вода чернее и глубже, и была
найдена шляпа несчастного Икабода и рядом с ней - разбитая вдребезги
тыква.
Обшарили также ручей, но тела учителя нигде не было. Ганс ван Риппер,
которому в качестве душеприказчика надлежало распорядиться его
имуществом, подверг обследованию оставшийся после учителя узелок, в
котором заключалось все его достояние. Там были две с половиной рубашки,
два шейных платка, пара-другая шерстяных носков, старые плисовые штаны,
ржавая бритва, томик нот с псалмами (весь в так называемых "ослиных
ушах", то есть с загнутыми страницами) и сломанный камертон. Что
касается книг и мебели, находившихся в здании школы, то они принадлежали
общине, за исключением "Истории колдовства в Новой Англии" Коттона
Мезера, альманаха "Новая Англия" и книжки, заключавшей в себе толкования
снов и примет; в этой книге, кстати сказать, находился большой лист
бумаги, испещренный бесчисленными помарками, свидетельствовавшими о
бесплодных попытках сочинить стихи в честь наследницы Балта ван Тасселя.
Все эти колдовские книги и поэтические каракули были осуждены Гансом ван
Риппером на немедленное сожжение, причем он и объявил, что никогда не
ожидал ничего путного от чтения и бумагомарания. Что касается денег, то
за день или два до роковой ночи Икабод успел получить жалованье за целый
квартал, и в момент исчезновения они должны были находиться при Нем.
Таинственное происшествие породило в ближайшее воскресенье во время
обедни немало толков среди прихожан. Кучки зевак и болтунов собирались
на кладбище, на мосту и в том месте, где были найдены шляпа и тыква. Из
уст в уста передавались истории Броувера, Брома Бонса и великое
множество других в том же роде. Внимательно рассмотрев все эти рассказы
и сопоставив их с обстоятельствами настоящего происшествия, собеседники,
покачав глубокомысленно головами, пришли к выводу, что Икабод унесен
Конным гессенцем. Но поскольку он был холостяк и никому ни гроша не
должен, никто особенно не ломал себе головы и не думал о нем, школа была
переведена в другой конец Сонной Лощины, и новый педагог воцарился на
кафедре Икабода.
Один старый фермер, через несколько лет ездивший в Нью-Йорк, тот
самый, который рассказал мне эту историю с привидениями, распространил
известие, что Икабод Крейн жив и здоров, что он покинул эти места
отчасти из страха пред призраком и Гансом ван Риппером, а отчасти и
вследствие нанесенной ему обиды как-никак он неожиданно был отставлен
богатой наследницей! Икабод переселился в противоположный конец страны,
учительствовал, одновременно изучал право, был допущен к адвокатуре,
стал политиком, удостоился избрания в депутаты, писал в газетах и под
конец сделался мировым судьей. Что касается Брома Бонса, то вскоре после
исчезновения своего незадачливого соперника он с триумфом повел под
венец цветущую и пышущую здоровьем Катрину; было замечено, что всякий
раз, как рассказывалась история Икабода, на его лице появлялось лукавое
выражение, а при упоминании о большой тыкве он неизменно начинал
заразительно и громко смеяться, что и подало основание предполагать,
будто он знает больше, чем говорит.
Деревенские кумушки, являющиеся, как известно, наилучшими судьями в
подобных делах, считают и посейчас, что Икабод был унесен с бренной
земли каким-то сверхъестественным способом; рассказывать об этом событии
стало излюбленным занятием у зимнего камелька. Мост еще больше, чем
прежде, внушает местным жителям суеверные страхи, так что, быть может,
именно по этой причине дорога через овраг оказалась в последние годы
заброшенной, и теперь ездят в церковь мимо мельничного пруда. Покинутое
школьное здание вскоре пришло в упадок, и есть сведения, что в нем
поселился дух злосчастного педагога. Крестьянскому парню,
возвращавшемуся с пахоты, в тихие летние вечера кажется, что он слышит
где-то в отдалении голос и что среди безмятежной тишины Сонной Лощины
разносятся тоскливые мелодии псалмов.
"ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ"
Из бумаг покойного Дитриха Никкербоккера
Прежде почти в каждом населенном пункте существовал такой дом. Если
дом был расположен в унылой местности или выстроен в старинном
романтическом стиле, если в его стенах случилось какое-нибудь
необычайное происшествие или убийство, внезапная смерть или что-либо в
этом роде, можете не сомневаться, что такой дом становился "особым"
домом и впоследствии приобретал славу обиталища призраков.
Борн "древности"
В окрестностях старинного городка Манхеттена еще не так давно
существовало ветхое здание, которое в дни моего детства называли "Дом с
привидениями" Это здание было одним из немногих памятников архитектуры
первых голландских поселенцев и в свое время, надо думать, представляло
собою весьма порядочный дом. Оно состояло из центральной части и двух
боковых крыльев, фронтоны которых ступеньками подымались вверх. Построен
был этот дом частью из дерева, частью из мелких голландских кирпичей,
вывозимых зажиточными колонистами из Голландии, пока, наконец, их не
осенила догадка, что кирпичи в сущности можно выделывать где угодно.
"Дом с привидениями" стоял вдалеке от дороги, среди обширного поля; к
нему вела аллея акаций, из которых иные были расщеплены молнией, а
две-три повалены бурей. В разных концах поля росло несколько яблонь; тут
же можно было обнаружить и следы огорода; но изгородь развалилась,
культурные растения или одичали настолько, что немногим отличались от
сорняков, и между ними кое-где виднелся заросший, взлохмаченный куст
розы или высокий стебель подсолнечника, поднимавшийся над колючим
терновником и понуро опускавший голову, точно он оплакивал окружающее
его запустение. Часть крыши старого здания провалилась, окна были
выбиты, филенки дверей проломаны и заколочены досками; на обоих концах
дома два ржавых флюгерных петушка немилосердно визжали и скрежетали,
поворачиваясь на спицах, и тем не менее всегда неверно указывали
направление ветра. Если даже при солнце это место поражало
заброшенностью и запустением, то нет ничего удивительного, что завывания
ветра вокруг ветхого, наполовину развалившегося дома, скрежет и визг
