себе голову, дабы отступить, соблюдая благопристойность, пока барон
своими историями о призраках не подсказал ему, наконец, странный способ
удалиться. Он сообщил также о том, что, из опасения перед старинною
фамильной распрей, стал повторять свои посещения тайно, как приходил в
сад под окна юной девицы, как добивался ее взаимности, добился ее, увез,
наконец, красавицу из дому и, короче говоря, обвенчался с нею.
При других обстоятельствах барон был бы неумолим, ибо ревниво
относился к своей родительской власти и, кроме того, отличался редким
упрямством, если дело касалось застарелой семейной вражды. Но он любил
свою дочь, он оплакивал ее, как погибшую, и теперь радовался, обретя
целой и невредимой; правда, муж ее происходил из враждебного рода, но
зато, благодарение небу, не имел ничего общего с призраками. В проделке
рыцаря, выдавшего себя за покойника, заключалось, надо признаться, нечто
не вполне совпадавшее с представлением о безупречной правдивости, но
некоторые из старых друзей барона, которым в свое время пришлось
побывать на войне, убедили его, что в любви простительна всякая хитрость
и что кавалер имел на нее тем большее право, что совсем недавно оставил
службу в войсках.
Итак, все уладилось как нельзя лучше. Барон тут же на месте простил
молодую чету. Празднества в замке возобновились. Бедные родственники
приняли нового члена семьи с радушием и любезностью: он был так учтив,
так благороден и так богат. Тетушки; правда, были немного сконфужены,
что проводившаяся ими система затворничества и беспрекословного
послушания нисколько не оправдала себя, но приписали это своей
небрежности, состоявшей будто бы в том, что они не прибили к окнам
решеток. Одна из них никак не могла примириться с мыслью, что страшный
рассказ ее безнадежно испорчен и что единственный призрак, который ей
случилось увидеть, оказался подделкой; что же касается ее юной
племянницы, то она, по-видимому, была бесконечно счастлива, обнаружив,
что призрак состоит из самой что ни на есть настоящей плоти и крови.
Здесь повести нашей - конец.
ЛЕГЕНДА О СОННОЙ ЛОЩИНЕ
Из бумаг покойного Дитриха Никкербоккера
Был это мир, влекущий нас в мечту
Виденье сонных глаз; манящий край
Воздушных замков в облачных грядах.
Небесной синевы летучих стай.
Джеме Томсон
"Замок -Лени"
В глубине одной из тех просторных бухт, которыми изрезан восточный
берег Гудзона, там, где река раздается вширь, - в старину этот разлив
был окрещен голландскими мореплавателями Таппан-Зее <Таппанское озеро
(голл.)>, причем здесь они всегда предусмотрительно убирали часть
парусов и молились св. Николаю о заступничестве и покровительстве, -
лежит небольшой торговый поселок, или, вернее, сельская пристань,
именуемая при случае Гринсбургом, хотя точное и общеупотребительное
название ее - Тарри-Таун <С трудом поддастся переподу, нечто вроде:
"Мешкай-город". В действительности это название является, как полагают,
искажением голландского Tawen Dorp, то есть "Пшеничная гавань">. Нам
рассказывали, что она была прозвана так во дни оны почтенными кумушками
здешнего края, отметившими таким образом застарелую склонность своих
супругов застревать в базарные дни в деревенском трактире. Как бы то ни
было, не ручаясь за достоверность этого объяснения, я привожу его здесь
потому, что стремлюсь к точности и достоверности. Неподалеку от деревни,
в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или, вернее,
лощина, окруженная высокими холмами и являющаяся одним из самых
безмятежных и мирных уголков на всем свете. По ее дну скользит ручеек,
баюкающий и навевающий дрему; случайный свист перепела да "тук-тук"
зеленого дятла - вот единственные звуки, нарушающие ее неизменную
тишину.
Вспоминаю, что в дни юности именно здесь, в роще, прикрывающей один
из склонов лощины, среди высоких ореховых деревьев, я застрелил свою
первую белку. Дело было в послеполуденный час, когда природа особенно
тиха, так что меня самого испугал громкий выстрел моего ружья,
прервавший торжественное безмолвие и к тому же продленный и повторенный
сердитым эхом. Если я затоскую когда-нибудь об убежище, в котором я мог
бы укрыться от мира и его суетности и погрезить в тиши остаток моей
беспокойной жизни, то мне не найти уголка более благословенного, чем эта
маленькая лощина.
Благодаря своей безмятежности и тишине, а также некоторым
особенностям в характере обитателей, кстати сказать - потомков первых
голландских переселенцев, этот уединенный дол издавна именуется Сонной
Лощиной, и местных парней величают в окрестности не иначе, как
"соннолощинскими". Кажется, будто над этой землей витают какие-то
клонящие долу дремотные чары, которыми насыщен тут самый воздух. Иные
толкуют, что долина была околдована в первые дни поселения одним
высокоученым немецким доктором, тогда как другие настаивают, будто, еще
до открытия этого края мастером Гендриком Гудзоном, здесь устраивал
шабаши престарелый индейский вождь, прорицатель и колдун своего племени.
Несомненно однако, что это место и поныне продолжает пребывать под
каким-то заклятием, заворожившим умы его обитателей, живущих по этой
причине среди непрерывных грез наяву. Они любят всяческие поверья,
подвержены экстатическим состояниям и видениям; пред ними зачастую
витают необыкновенные призраки, они слышат какую-то музыку и голоса. Вся
округа изобилует местными сказаниями, "нечистыми" местами, темными
суевериями; над лощиною чаще, чем где-либо, полыхают падающие звезды и
метеоры; водится здесь, как кажется, и ночной кошмар со всем своим
многочисленным мерзким отродьем.
Главный дух из числа посещающих этот зачарованный уголок - он же,
по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил - некий
Всадник без головы. Говорят, будто это - тень одного гессенского
кавалериста <Во время освободительной войны американских колоний (1775 -
1783), закончившейся отделением этих колоний от Англии и образованием
Соединенных Штатов Америки, в рядах английских войск сражались довольно
многочисленные отряды гессенцев, "уступленных" англичанам, разумеется,
за известную мзду, герцогом Гессен-Дармштадтским (Германия).>, которому
в какой-то безымянной битве революционной войны пушечное ядро оторвало
голову и который время от времени, словно на крыльях ветра, проносится в
ночном мраке пред местными жителями. Его видят, впрочем, не только в
долине, но порою и на окрестных дорогах в особенности около
расположенной невдалеке церкви. И действительно, некоторые из наиболее
достойных доверия историков этого края - они со всею возможною
тщательностью собрали и сличили сбивчивые рассказы о призрачном всаднике
- утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной ограды, а
дух его рыщет ночами по полю сражения в поисках оторванной головы, так
что быстрота, с которою он, подобно порыву ночного вихря, мчится подчас
вдоль Сонной Лощины, вызвана его опозданием и необходимостью
возвратиться в ограду до первого света.
Таково, в общих чертах, содержание суеверной легенды, послужившей
основою для множества странных историй, распространенных в этом царстве
теней; что же касается призрака, то он известен у всех камельков округи
как Всадник без головы из Сонной Лощины.
Примечательно, что склонность к сверхъестественному, о которой я
упоминал выше, свойственна не только уроженцам долины, - она неприметным
образом захватывает всякого, кто поживет в ней известное время. Как бы
трезв и рассудителен до переселения в эту дремотную местность ни был
пришелец, можно не сомневаться, что в скором времени он тоже подпадет
влиянию чар, носящихся в воздухе, и станет великим мечтателем - будет
подвержен видениям и грезам.
Я упоминаю об этом тихом и безмятежном уголке со всяческой похвалой;
в этих маленьких забытых голландских долинах, разбросанных по обширному
штату Нью-Йорк, ни население, ни нравы, ни обычаи не претерпевают
никаких изменений. Великий поток переселений и прогресса, непрерывно
меняющий облик других областей нашей беспокойной страны, проходит здесь
совсем незамеченным. Долины эти подобны крошечным заводям у берегов
бурных ручьев, заводям, где можно видеть, как соломинка или пузырек
воздуха стоят себе мирно на якоре или медленно кружатся в игрушечной
бухточке, не задеваемые порывом проносящегося мимо течения. И хотя с тех
пор, как я бродил среди дремотных теней Сонной Лощины, миновало немало
лет, я все еще спрашиваю себя, не произрастают ли в ее богоспасаемом
лоне все те же деревья и те же семьи?
В этом затерянном уголке, в отдаленный период истории Штатов, иначе
говоря - лет тридцать назад, проживал весьма достойный молодой человек
по имени Икабод <Икабод - редко встречающееся мужское имя библейского
происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского
"несчастливый", "бедняга".> Крейн, который поселился, или, как он имел
обыкновение выражаться, "задержался" в Сонной Лощине в целях обучения
окрестных детей. Он происходил из Коннектикута - штата, который, снабжая
всю федерацию пионерами не только в обычном смысле этого слова, но и
такими, что вспахивают мозги, ежегодно шлет за свои пределы легионы
корчующих пограничные леса колонистов и сельских учителей. Фамилия Крейн
<Крейн (Crane) - журавль (англ.)> довольно хорошо подходила к его
наружности. Это был высокий, до крайности тощий, узкогрудый и узкоплечий
парень с большими руками и такими же точно ногами: кисти рук вылезали у
него на целую милю из рукавов, ступни легко могли бы сойти за лопаты, да
и вся фигура его была на редкость нескладной. Он был обладателем
крошечной, приплюснутой у макушки головки, огромных ушей, больших
зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как у кулика, носа - ни дать
ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице и указывающий
направление ветра. Когда в ветреный день в раздувающейся, как парус,
одежде он крупными шагами спускался по склону холма, его можно было
принять за сходящего на землю гения голода или пугало, сбежавшее с
кукурузного поля.
Его школа представляла собою низкое, сложенное из бревен здание,
состоявшее из единственной большой горницы; окна ее были частью
застеклены, частью заклеены листами старых тетрадей. В часы, когда не
было занятий, школа охранялась при помощи прикрученного к дверной ручке
ивового прута и подпирающих оконные ставни кольев, так что вора,
которому было очень легко проникнуть в нее, ожидали при выходе некоторые
препятствия. Вполне возможно, что идея этого хитроумного приспособления
была внушена строителю школы Иосту ван Гуттену таинственным устройством
снасти для ловли угрей. Школьный дом был расположен в глухом, но
красивом месте. Он стоял у подножия поросшего лесом холма; поблизости
протекал ручеек, и тут же росла устрашающего вида береза. В знойный
летний день, когда, кажется, засыпает сам воздух, оттуда доносился
приглушенный гул - ученики Икабода зубрили уроки, - напоминавший
жужжание пчел и прерываемый время от времени властным окриком самого
наставника (то было приказание или угроза), а при случае и жутким
свистом березовых прутьев, подгонявших какого-нибудь бездельника,
замешкавшегося на усыпанной розами стезе знания. Необходимо отметить,
что наш педагог был человек добросовестный и постоянно хранил в памяти
драгоценное правило: "Кто жалеет розгу, тот портит ребенка". Ученики
Икабода Крейна, поверьте мне, испорчены не были.
Тем не менее я отнюдь не считаю, что он принадлежал к числу тех
