Гудзон, а вот - те же холмы и долины, которые были тут испокон веков.
Рип не на шутку смешался. "Вчерашний кубок, - подумал он, - задурил мне,
видимо, голову".
Не без труда нашел он дорогу К своему дому, к которому, кстати
сказать, стал подходить с немым страхом, ожидая, что вот-вот раздастся
пронзительный голос госпожи ван Винкль. Дом оказался в полном упадке:
крыша обвалилась, окна разбиты, двери сорваны с петель. Вокруг дома
бродила тощая, полуголодная, похожая на Волка собака. Рип кликнул ее, но
она с ворчанием оскалила зубы и удалилась. Это было уж вовсе обидно.
"Моя собственная собака, - вздохнул бедный Рип, - и та забыла меня".
Он вошел в дом, который госпожа ван Винкль, надо отдать
справедливость, всегда содержала в чистоте и порядке. Дом был пуст,
заброшен и явно покинут. Такое запустение заставило его забыть всякий
страх пред супругой, и он стал громко звать ее и детей; пустые комнаты
на мгновенье огласились звуками его голоса; затем снова воцарилась
мертвая тишина.
Рип торопливо вышел из дому и зашагал к своему старому приюту и
утешению - деревенскому кабачку; но и кабачок бесследно исчез! На его
месте стояла большая покосившаяся деревянная постройка, зияющая широкими
окнами; некоторые из них были разбиты и заткнуты старыми шляпами или
юбками; над входом в здание красовалась вывеска:
ГОСТИНИЦА "СОЮЗ" ДЖОНАТАНА ДУЛИТЛЯ.
Вместо могучего дерева, под сенью которого безмятежно ютился когда-то
скромный голландский кабачок, торчал простой голый шест с чем-то вроде
красного ночного колпака на самой верхушке. На шесте развевался также
флаг с изображением каких-то звезд и полос. Все это было чрезвычайно
странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не
раз мирно курил свою трубку, румяное лицо короля Георга III, но и тот
тоже изменился самым поразительным образом. Красный мундир стал
канареечно-голубым; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову
венчала треугольная шляпа, и внизу крупными буквами было выведено:
"Генерал Вашингтон".
Как всегда, у дверей толклось много народу, но среди них не было
никого, кого бы Рип помнил. Изменился, казалось, даже самый характер
людей. Вместо былой невозмутимости и сонного спокойствия во всем
проступали деловитость, напористость, суетливость. Рип тщетно искал
глазами, где же мудрый Николае Веддер с его широким лицом, двойным
подбородком и славною длинною трубкой, взамен праздных речей наделявших
своих собеседников густыми клубами табачного дыма, или школьный учитель
ван Буммель, пережевывавший содержание старой газеты. Вместо них тощий,
желчного вида субъект, карманы которого были битком набиты какими-то
объявлениями, шумно разглагольствовал о гражданских правах, о выборах, о
членах Конгресса, о свободе, о Бэнкерс-Хилле <Бэнкерс-Хилл -
возвышенность близ Бостона, на которой 17 июня 1775 года произошло
сражение между жителями американских колоний и английскими войсками. В
борьбе за независимость победу одержали повстанцы.>, о героях 1776 года
и о многом другом, так что речь его показалась ошеломленному Рипу
каким-то вавилонским смешением языков. Появление Рипа, его длинная белая
борода, ржавый кремневый мушкет, странное платье и целая армия женщин и
ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекали внимание
трактирных политиканов. Они обступили его и с великим любопытством стали
разглядывать с головы до ног и с ног до головы. Оратор в мгновение ока
очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет
голосовать. Рип недоуменно уставился на него. Не успел он опомниться,
как какой-то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его за
рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: "Кто же вы - федералист,
демократ?" Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за тем почтенный и
важный пожилой джентльмен в треуголке с острыми концами пробился к нему
сквозь толпу, расталкивая всех и слева и справа локтями, и,
остановившись пред Рипом ван Винклем, подбоченился, оперся другою рукой
на трость и, проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом
и острием своей треуголки, строго спросил, на каком основании он явился
на выборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли
он поднять в деревне мятеж?
- Помилуйте, джентльмены! - воскликнул Рип, окончательно сбитый с
толку. - Я человек бедный и мирный, уроженец здешних мест и верный
подданный своего короля, да благословит его бог!
Тут поднялся отчаянный шум:
- Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!
Важный человек в треуголке с превеликим трудом восстановил, наконец,
порядок и, придав себе еще больше важности и суровости, еще раз допросил
неведомого преступника: зачем он явился сюда и кого он разыскивает?
Бедняга Рип стал смиренно доказывать, что ничего худого он не замыслил и
явился сюда лишь затем, чтобы повидать кого-нибудь из соседей, обычно
собирающихся возле трактира.
- Отлично, но кто же они? Назовите их имена! Рип задумался на
минутку, потом сказал: "Николае Веддер".
Воцарилось молчание; его нарушил какой-то старик, который тонким,
визгливым голосом пропищал:
- Николае Веддер? Вот уже восемнадцать лет, как он скончался и отошел
в лучший мир. Над его могилой, что на церковном дворе, стоял деревянный
крест, который мог бы о нем рассказать, но крест истлел, и теперь от
него тоже ничего не осталось.
- Ну, а где же Бром Детчер?
- Ах, этот! Еще в начале войны он отправился в армию; одни
утверждают, что он убит при взятии приступом Стони Пойнт, другие - будто
он утонул во " время бури у Антонова Носа. Не знаю, кто из них прав. Он
так и не вернулся назад.
- А где ван Буммель, учитель?
- Он тоже ушел на войну, стал важным генералом и теперь заседает в
Конгрессе.
Услышав о переменах, происшедших в родной деревне, и о жестокой
судьбе, отнявшей у него старых друзей, и рассудив, что он остался теперь
один-одинешенек на всем белом свете, Рип почувствовал, как сердце его
сжимается и замирает. К тому же каждый ответ порождал в нем глубокое
недоумение, ибо дело шло о больших отрезках времени и о событиях,
которые не укладывались в его сознании: война, Конгресс, Стони Пойнт. Он
не решился спрашивать о прочих друзьях и вскричал в полном отчаянии:
- Неужели никто не знает тут Рипа ван Виикля?
- Ах, Рип ван Винкль! - раздались голоса в толпе. - Ну еще бы! Вот
он, Рип ван Винкль, вот он стоит, прислонившись к дереву.
Рип взглянул в указанном направлении и увидел своего двойника,
совершенно такого, каким был он, отправляясь в горы. Это был,
по-видимому, такой же ленивец и во всяком случае такой же оборвыш!
Бедняга Рип окончательно растерялся. Он усомнился в себе самом: кто же
он - Рип ван Винкль или кто-то другой? И пока он стоял в замешательстве,
человек в треуголке обратился к нему с вопросом:
- Кто вы и как вас зовут?
- Ты, Господи, веги! - воскликнул Рип, теряя рассудок. - Ведь я вовсе
не я.., я - кто-то другой... Вот я стою там.., нет.., это кто-то другой
в моей шкуре... Вчера вечером я был настоящий, но я провел эту ночь
среди гор, и мне подменили ружье, все переменилось, я переменился, и я
не могу сказать, как меня зовут и кто я такой.
Тут присутствующие начали переглядываться, перемигиваться, покачивать
головой и многозначительно постукивать себя по лбу. В толпе зашептались
о том, что неплохо отнять у старого деда ружье, а не то, пожалуй, он
натворит каких-нибудь бед. При одном упоминании о подобной возможности
почтенный и важный человек в треуголке поспешно ретировался. В эту
решительную минуту молодая миловидная женщина, протолкавшись вперед,
подошла взглянуть на седобородого старца. На руках у нее был толстощекий
малыш, который при виде Рипа заорал благим матом.
- Молчи, Рип, - вскричала она. - Молчи, дурачок: дедушка тебе худого
не сделает.
Имя ребенка, внешность матери, ее голос - все это пробудило в Рипе
вереницу далеких воспоминаний.
- Как тебя зовут, милая? - спросил он.
- Джудит Гарденир.
- А как звали твоего отца?
- Его, беднягу, звали Рипом ван Винклем, но вот уже двадцать лет, как
он ушел из дому с ружьем на плече, и с той поры о нем ни слуху ни духу.
Собака одна вернулась домой, но что сталось с отцом, застрелил ли он сам
себя или его захватили индейцы, - никто на это вам не ответит. Я была
тогда совсем маленькой девочкой.
Рипу не терпелось выяснить еще одно обстоятельство, и с дрожью в
голосе он задал последний вопрос:
- Ну, а где твоя мать?
- Она тоже скончалась; это случилось недавно. У нее лопнула жила -
она повздорила с коробейником, что прибыл из Новой Англии.
По крайней мере хоть это известие заключало в себе кое-что
утешительное. Бедняга не мог дольше сдерживаться. В одно мгновение и
дочь и ребенок оказались в его объятиях.
- Я - твой отец! - вскричал он взволнованно. - Я - Рип ван Винкль,
когда-то молодой, а теперь старик Рип ван Винкль! Неужели никто на свете
не признает беднягу Рипа ван Винкля?
Все пялили на него глаза. Какая-то маленькая старушка, пошатываясь от
слабости, вышла, наконец, из толпы, прикрыла ладонью глаза и,
вглядевшись в его лицо, воскликнула:
- Ну, конечно! Это же - Рип ван Винкль, он самый! Добро пожаловать!
Где же ты пропадал, старина, в продолжении долгих двадцати лет?
История Рипа была на редкость короткой, ибо целое двадцатилетие
пролетело для него, как одна летняя ночь. Окружающие, слушая Рипа,
уставились на него и дивились его рассказу; впрочем, нашлись и такие,
которые подмигивали друг другу и корчили рожи, а почтенный человек в
треуголке, по миновании тревоги возвратившийся к месту происшествия,
поджал губы и покачал головой; тут закачались и головы всех собравшихся.
Тогда порешили узнать мнение старого Питера Вандердонка; как раз в
этот момент он медленно брел по дороге. Он был потомком историка с тем
же именем, оставившего одно из первых описаний этой провинции. Питер был
самым старым из местных жителей и знал назубок все примечательные
события и преданья округи. Он тотчас же признал Рипа и заявил, что
считает его рассказ вполне достоверным. Он заверил присутствующих, что
Каатскильские горы, как подтверждает его предок-историк, искони кишели
какими-то странными существами; передают, будто Гендрик Гудзон, впервые
открывший и исследовавший реку и прилегающий край, раз в двадцать лет
обозревает эти места вместе с командой своего "Полумесяца". Таким
образом, он постоянно навещает область, бывшую ареною его подвигов, и
присматривает бдительным оком за рекою и большим городом, названным его
именем. Отцу Питера Вандердонка будто бы удалось однажды увидеть их:
призраки были одеты в старинное голландское платье, они играли в кегли в
котловине между горами; да и ему самому случилось как-то летом под вечер
услышать стук их шаров, похожий на раскаты далекого грома.
В конце концов толпа успокоилась и приступила к более важному делу -
к выборам.
Дочь Рипа поселила его у себя. У нее был уютный, хорошо обставленный
дом и рослый жизнерадостный муж, в котором Рип узнал одного из тех
сорванцов, что забирались во время оно к нему на спину. Что касается
сына и наследника Рипа, точной копии своего незадачливого отца, того
самого, которого мы видели прислонившимся к дереву, то он работал на
ферме у зятя и отличался унаследованной от Рипа старшего склонностью
заниматься всем чем угодно, но только не собственным делом.
Рип возобновил свои странствования и былые привычки; он разыскал
также старых приятелей, но и они были не те: время не пощадило и их! По
