этой причине он предпочел друзей из среды юного поколения, любовь
которого вскоре снискал.
Свободный от каких бы то ни было домашних обязанностей, достигнув
того счастливого возраста, когда человек безнаказанно предается
праздности, Рип занял старое место у порога трактира. Его почитали как
одного из патриархов деревни и как живую летопись давних, "довоенных
времен". Миновало немало дней, прежде чем он вошел в курс местных
сплетен и уяснил себе поразительные события, происшедшие за время его
многолетнего сна. Много чего пришлось узнать Рипу: узнал он и про войну
за независимость, и про свержение ига старой Англии, и, наконец, что он
сам превратился из подданного короля Георга III в свободного гражданина
Соединенных Штатов. Сказать по правде, Рип плохо разбирался в политике:
перемены в жизни государств и империй мало задевали его; ему был
известен только один вид деспотизма, под гнетом которого он столь долго
страдал, - деспотическое правление юбки. По счастью, этому деспотизму
тоже пришел конец; сбросив со своей шеи ярмо супружества и не страшась
больше тирании хозяйки ван Винкль, он мог уходить из дому и возвращаться
домой, когда пожелает. Всякий раз, однако, при упоминании ее имени он
покачивал головою, пожимал плечами и возводил вверх глаза, что с
одинаковым правом можно было счесть выражением и покорности своей
печальной судьбе и радости по поводу неожиданного освобождения.
Рип рассказывал свою историю каждому новому постояльцу гостиницы
мистера Дулитля. Было замечено, что вначале он всякий раз вносил в эту
историю кое-что новое, вероятно из-за того, что только недавно
пробудился от своих сновидений. Под конец его история отлилась в тот
самый рассказ, который я только что воспроизвел, и во всей округе не
было мужчины, женщины или ребенка, которые не знали ее наизусть. Иногда,
впрочем, выражались сомнения в ее достоверности; кое-кто уверял, что Рип
попросту спятил и что его история и есть тот пункт помешательства,
который никак не вышибить из его головы. Однако старые голландские
поселенцы относятся к ней с полным доверием. И сейчас, услышав в разгар
лета под вечер раскаты далекого грома, доносящиеся со стороны
Каатскильских гор, они утверждают, что это Гендрик Гудзон и команда его
корабля режутся в кегли. И все мужья здешних мест, ощущающие на себе
женин башмак, когда им жить становится невмоготу, мечтают о том, чтобы
испить забвения из кубка Рипа ван Винкля.
ЖЕНИХ-ПРИЗРАК
Тот, для кого весь в яствах стол стоит,
Тот, мне сказали, недвижим лежит!
Вчера при мне он в горнице прилег,
А нынче стлал ему седой клинок.
Сэр Элжер, сэр Грейм и сэр Грей-Стил.
На одной из горных вершин Оденвальда, дикой и романтической области в
южной части Германии, лежащей близ слияния Майна и Рейна, в давние,
давние годы стоял замок барона фон Ландсхорта. Теперь он пришел в
совершенный упадок, и его развалины почти полностью скрыты от взоров
буковыми деревьями и темными соснами, над которыми, впрочем, еще и
поныне можно видеть сторожевую башню, стремящуюся, подобно своему былому
владельцу, - его имя я назвал выше, - высоко держать голову и
посматривать сверху вниз на окрестные земли.
Барон был последним отпрыском великого рода Каценеленбоген <То есть
"локоть кошки". Это имя носили представители некогда могущественного
местного рода. Нам говорили, что первоначально это было прозвище, данное
в качестве комплимента одной бесподобной красавице, принадлежавшей к
этой семье и славившейся красотой своих рук. (Примеч, авт.)> и
унаследовал от предков остатки угодий и их тщеславие. Хотя воинственные
наклонности предшественников барона и нанесли непоправимый урон
фамильным владениям, он тем не менее старался поддерживать видимость
былого величия. Времена были мирные, и германская знать, покидая свои
неуютные замки, прилепившиеся к горам, точно орлиные гнезда, строила
себе удобные резиденции в плодородных долинах. Барон, однако, гордо
отсиживался наверху в своей маленькой крепости, поддерживая с
наследственным упорством старые родовые распри и вражду, завещанную ему
прапрадедами, и находясь по этой причине в дурных отношениях с
некоторыми из своих ближайших соседей.
Барон был отцом единственной дочери; природа, дарящая людям
единственного ребенка, сторицей вознаграждает родителей, создавая
настоящее чудо, - так было и с баронскою дочерью. Нянюшки, кумушки и
окрестные родичи уверяли отца, что такой раскрасавицы не найти в целой
Германии, а кому же лучше знать о таких вещах, как не им? К тому же она
выросла под неусыпным наблюдением двух незамужних тетушек, живших
некогда, в дни своей молодости, при одном крошечном немецком дворе и
отлично осведомленных во всем, что требуется для воспитания знатной
дамы. Следуя их указаниям, она превратилась в верх совершенства. К
восемнадцати годам она научилась восхитительно вышивать и изобразила на
коврах целые жития святых, причем выражение их лиц было до того строгим,
что они скорее походили на души чистилища. Она могла также почти
свободно читать и разобрала по складам несколько церковных легенд и
почти всю "Книгу героев" с ее нескончаемыми чудесами и подвигами. Она
сделала значительные успехи даже в письме: умела подписать свое имя, не
пропустив ни единой буквы и так разборчиво, что тетушки читали ее
подпись, не прибегая к очкам. Она преуспевала и в рукоделии, снабжая дом
изящными дамскими безделками всякого рода; была искусна в самых сложный
новейших танцах, наигрывала на арфе и гитаре немало романсов и песен и
знала наизусть все трогательные баллады миннезингеров. Ее тетушки - в
дни молодости ужасные кокетки и ветреницы - были, можно сказать,
предназначены к роли бдительных стражей и строгих судей поведения своей
юной племянницы, ибо нет более чопорных и неумолимых дуэний, чем
состарившиеся кокетки. Они почти не спускали с нее глаз; она никогда не
выходила из замка без большой свиты, или, вернее, охраны, и ей постоянно
внушали правила благопристойности и беспрекословного послушания; а что
касается мужчин, то - боже милостивый! - ее научили держать их на таком
почтительном Heldenbuch - собрание немецких героических сказаний XV
века, расстоянии, относиться к ним с таким недоверием, что без
надлежащего дозволения она не посмела бы взглянуть даже на самого
красивого кавалера в мире - да, да! - не посмела бы, даже если бы он
умирал у ее ног. Прекрасные результаты такой системы были очевидны.
Молодая девушка могла служить образцом послушания и благонравия. В то
время как ее сверстницы растрачивали свое девическое очарование среди
мирской сумятицы и мишуры, так что нежный цветок его мог быть сорван и
потом выброшен какой-нибудь безжалостною рукой, она застенчиво и
целомудренно, как роза между шипами-телохранителями, расцветала под
бдительным оком добродетельных старых дев и превратилась, наконец, в
прелестную девушку. Тетушки поглядывали на нее с гордостью и торжеством,
похваляясь, что, хотя всем другим юным девам на свете недолго
споткнуться, с наследницей рода Каценеленбоген, благодарение небу,
ничего подобного случиться не может.
Хотя барону Ландсхорту и не посчастливилось иметь много детей, все же
за его стол садилась куча народу, так как судьба с избытком наградила
его бедными родственниками. Все они, как один, обладали характером
пылким и привязчивым, что вообще свойственно небогатой родне; все
обожали барона и пользовались любым подходящим случаем, чтобы налетать к
нему целыми стаями и оживлять своим присутствием замок. Свои семейные
торжества эти славные люди неизменно справляли за счет барона и,
угостившись всласть, уверяли, будто на всей земле нет ничего
упоительное, чем эти семейные встречи, чем эти праздники сердца.
Несмотря на свой малый рост, барон обладал великой душой, и она
пыжилась от удовольствия, сознавая, что в окружающем его крошечном мире
ему принадлежит первое место. Он любил растекаться в длинных-предлинных
рассказах о доблестных воинах доброго старого времени, чьи портреты
хмуро глядели со стен, и нигде он не находил таких внимательных
слушателей, как среди тех, кто кормился за его счет. Он всею душою
тянулся к чудесному и безоговорочно верил бесконечным легендам и сагам,
которыми в Германии славятся любая гора и долина. Его гости были,
впрочем, еще простодушней и слушали эти рассказы с широко раскрытыми
глазами и ртами, причем никогда не забывали выразить свое изумление,
хотя бы им в сотый раз приходилось выслушивать то же самое.
Так вот и жил барон фон Ландсхорт, оракул у себя за столом,
абсолютный монарх в пределах принадлежавшей ему небольшой территории и
сверх всего счастливец, глубоко убежденный в том, что он - мудрейший
человек своего века.
В момент, с которого собственно и начинается моя повесть, в замке
происходило очередное сборище родственников, съехавшихся на этот раз по
исключительно важному поводу: предстояло встретить жениха, избранного
бароном для дочери. Между отцом невесты и одним престарелым
дворянином-баварцем было достигнуто соглашение, ставившее своею целью
объединить славу их благородных имен заключением брака между детьми.
Предварительные переговоры протекали со всеми подобающими
формальностями. Молодые люди были помолвлены, ни разу не повидав друг
друга; уже был назначен день свадьбы. Молодой граф фон Альтенбург был
вызван с этой целью из армии и в данное время находился в пути,
направляясь в замок барона, чтобы из его рук получить невесту.
Задержавшись по непредвиденным обстоятельствам в Вюрцбурге, он прислал
оттуда письмо с указанием дня и часа своего прибытия.
В замке начались оживленные приготовления к приему долгожданного
гостя. Прекрасную невесту наряжали с необычайною тщательностью. Тетушки,
которым принадлежала верховная власть во всем, что касалось ее туалета,
спорили из-за каждой принадлежности ее свадебного наряда целое утро.
Использовав их распрю, молодая девушка последовала указаниям своего
вкуса, который, по счастью, оказался хорош. Она была так прелестна, как
только мог пожелать юный жених. Тревога ожидания делала ее еще
привлекательней.
Краска румянца, вспыхивавшая на ее лице и на шее, учащенное дыхание,
колыхавшее грудь, глаза, время от времени погружавшиеся в задумчивость,
- все свидетельствовало о нежном волнении, царившем в ее сердечке. Подле
нее неизменно продолжали свои хлопоты тетушки, ибо незамужние тетушки
проявляют особенный интерес к делам этого рода. Они преподали ей целую
кучу благоразумных советов, наставляя ее, как держаться, что говорить и
каким образом встретить своего суженого.
Барон был не меньше других занят приготовлениями. Сказать по правде,
его вмешательства вовсе не требовалось, но этот живой, суетливый от
природы маленький человечек не мог оставаться бездеятельным среди
царившей вокруг суматохи. С невероятно озабоченным видом метался он по
всему замку, беспрерывно отрывая слуг от работы и увещевая их проявить
как можно больше усердия; его жужжание, доносившееся изо всех зал и всех
комнат, было столь же докучливо и неугомонно, как жужжание большой синей
мухи в разгар знойного летнего дня.
Между тем зарезали заранее откормленного теленка, леса огласились
гиканьем охотников, кухня была завалена отменной провизией, из подвалов
извлекались целые океаны рейнвейна и ферневейна, даже на большую
Гейдельбергскую бочку <В этих же краях, около города Гейдельберга, в
