Сидор Буслаева - это, конечно, вон тот, побольше. Коптин вдруг
обрадованно хмыкнул - в мешке вполне могли оказаться разгадка. Записи
Буслаева, вещи какие-нибудь. Просто и безопасно, оставалось только
порыться в нем. Шура совсем уж было вознамерился, даже руку протянул, но
помешал негромкий шорох.
Сердце вновь заколотилось, шумно и часто. Ладони враз взмокли.
Как можно мягче Коптин обернулся - в палатку заглядывал медведь.
Лохматый такой, ушастый. На морде у него явственно читалось любопытство и
неодобрение. Неприятный звериный запах влип в ноздри.
Мысли завертелись волчком, затеяли сумбурный рваный хоровод, и вдруг
исчезли, как по команде.
Медведь не двигался, просунув в палатку морду, и Коптин, наконец,
вспомнил о ружье. Медленно, плавно... Главное - не дергаться... Еще
медленнее и мягче.
Он прицелился, собираясь спустить курок, но неожиданно медведь
сердито рыкнул и резво скользнул вбок, исчезнув из поля зрения. Теперь
Коптин видел лишь стволы и желтеющую траву.
В любом случае нужно было покинуть палатку. Но где прятался зверь?
Кубарем выкатился Шура наружу и сразу же оказался на коленях, быстро
поводя стволом в поисках цели.
Медведь стоял на задних лапах за палаткой и сердито сопел. Потом,
сопя еще громче, вцепился когтями в плотный выцветший брезент и стал
тянуть палатку на себя. Две растяжки лопнули от первого же рывка, медведь
был явно сильнее, чем подгнившие веревки. Не обращая внимания на человека,
он поволок к обрыву бесформенный ком, в который превратилась палатка
вместе со всем содержимым. Для медведя он справлялся довольно неплохо.
Коптин, разинув рот, наблюдал.
Подтащив свою ношу к самому обрыву медведь спокойно отправился следом
за палаткой. Если и имелась в буслаевском сидоре разгадка, она стала
недоступной. Впрочем, можно спуститься, но...
Коптин долго стоял с ружьем наперевес и глядел в сторону обрыва. Ему
показалось, что на груди зверя виднелась тонкая светлая полоска и он
лихорадочно соображал: бывает ли такое у бурых медведей? У гималайских -
знал, бывает. А у бурых?
Ветер тихонько шевелил траву и шумел в кронах.
Кто-то взял Коптина за затылок, обхватив голову, как человек держит
яблоко. Шура вскрикнул, силясь обернуться, но держали его крепко. А за
спиной раздались престранные звуки: десятки голосов, шорохи, топот,
повизгивание, вой и скулеж, скрипучий хохот, глухой хохот, звонкий хохот,
треск, вжиканье, улюлюканье, щелчки...
Позади происходило нечто непостижимое, а Коптин мог только беспомощно
дергаться да бестолково махать руками. От напряжения и страха сводило
мышцы.
Что надоумило его выстрелить в воздух? Трудно сказать. Звуки позади
сразу же смолкли, будто радио выключили; Коптин ощутил сильный толчок, от
которого выронил ружье и ушел носом в землю. Всего на миг, потому что тут
же судорожно приподнялся и бросил взгляд за спину. Там ничего и никого не
было.
Пот катился по испачканному землей лицу, как дождевые капли по стеклу
во время ливня; поджилки тряслись, а зубы непроизвольно постукивали,
словно в стужу.
Никого вокруг, тихо и спокойно.
Не вставая с колен Коптин затравленно озирался. Ружье валялось рядом
и он потянулся за ним. Вернее, попытался потянуться, так как с места
сдвинуться не удалось.
Через минуту Коптин понял, что некая сила неумолимо подталкивает его
к обрыву. В эту сторону он мог двигаться совершенно свободно и
беспрепятственно. А вот в противоположную не получалось ни шагнуть, ни
наклониться, будто возвел кто-то невидимую кирпичную стену, не позволяющую
вернуться. Каждый проигранный шаг сдвигал его к обрыву, ближе и ближе.
Повинуясь внезапному порыву, Коптин испробовал направиться вдоль
ущелья. Вышло нечто среднее: идти можно, но с трудом, словно сквозь густой
кисель. В тот же миг сопротивление пропало и Шура замер. Потом медленно
обернулся; ружье лежало в пяти шагах на жухлой осенней траве.
"Ну его к черту, это местечко! - искренне решил он. - Уберусь, пока
не поздно, покажу блокнот кому надо, они пускай головы и ломают, а мне
что-то недосуг..."
Думал Шура зло. Злила в основном собственная беспомощность.
Подцепив ружье за ремень, Коптин нарочито неторопливо направился к
гольцу, оставляя ущелье за спиной. Каждую секунду он ждал подвоха, но,
похоже, ему позволяли уйти.
Впрочем, скоро он наткнулся на знакомого медведя-труженика.
Недоверчиво глядя на него, Коптин постарался разминуться, но тот заворчал
и поплелся навстречу. Пришлось отступать, все быстрее и быстрее; спустя
минуту Коптин уже удирал во все лопатки. Медведь трусил шагах в тридцати
сзади.
Дороги Шура не разбирал, и неудивительно, что с разгону вскочил в
речушку, неожиданно возникшую на пути в неширокой ложбине. Зверь
приближался. Когда вода достигла пояса, Коптин схватился за ружье,
вспомнив, как отпугнул медведя от палатки. Но на этот раз косолапый лишь
презрительно оттопырил нижнюю губу и неохотно вошел в холодную уже воду.
Коптин попятился, но речушка становилось все глубже; отступать стало
некуда.
"Неужели понимает, что разряжено?" - запаниковал Шура. Но это же
всего-навсего медведь!
Вдруг его осенило - патрон, тот, что вечно вертел в ладони! За ним не
нужно лезть в мешок, болтающийся за спиной. Где же он? В кармане?
Медведь приблизился шагов на семь-восемь.
Ружье мигом оказалось переломленным, рука сама-собой скользнула в
карман.
Пусто.
"Боже, неужели потерял? А в другом?"
Мысли и руки мелькали быстрее стрижей.
"Только бы не намок!"
Вода лизала низ широкого брючного кармана, Коптин лихорадочно
нашаривал в нем спасительный желтый цилиндрик.
"Он! А, ч-черт!"
Что-то мешало вытащить руку из кармана и Коптин сердито рванул ее
так, что затрещала плотная материя. Раздался легкий всплеск, но Шура не
обратил на него внимания.
Вогнав патрон, он прицелился, ожидая, что медведь остановится или
отступит. Тот и впрямь стал, подрагивая то ли от холода, то ли от
неустойчивости. Течение все-таки...
Взгляд Коптина оторвался от мушки и сфокусировался на груди медведя.
Светлая полоска на груди была цепочкой, на которой висел маленький
медальон - серебристая змейка с красными глазами-бусинками.
Ружье едва не выпало из рук.
Медведь глядел куда-то в сторону, задумчиво, словно бы с сомнением.
Никогда доселе Коптин не встречал задумчивых или сомневающихся медведей.
Невольно Шура глянул туда же.
Злополучный блокнот, намокая, неторопливо уплывал прочь. Он быстро
тяжелел и скоро скрылся в волнах, гуляющих по реке.
Вот что мешало достать спасительный патрон.
Медведь резко развернулся и отправился восвояси, не взглянув на
Коптина. Вода зябко хлюпала при каждом его шаге. Выбравшись на берег, он
растворился в лесу.
Коптин решился покинуть реку только минут через пять, когда поутихло
сердце и стало невмоготу торчать в холодной воде. Ноги основательно
замерзли, но он постарался уйти подальше отсюда.
Наверное, потому что глянул во второй раз медведя, когда тот
поворачивался, и заметил только полоску седой шерсти в виде буквы V у того
на груди.
Вечером, отогреваясь меж двух костров, Шура не знал что и думать. Без
Лехиного блокнота ему никто не поверит, ясно. Таежные мужички такие басни
сказывали долгими зимними вечерами, что, бывало, и не поймешь - плакать
или смеяться. Да и сам себе он верил ли?
И посоветоваться не с кем, поговорить. А самое странное - все сильнее
хотелось разобраться - пойти в ущелье и найти ответы на мучающие вопросы.
Один, один, вот что плохо. Сгинешь, никто и не вспомнит о тебе, никто
не узнает. Даже блокнота после тебя не останется. А пропадать зря кто же
захочет?
Что делать-то?
Коптин думал, блуждая взглядом по россыпи звезд, тусклых в ярком
свете костров. Где-то позади осталась непонятная борозда, именуемая
почему-то ущельем, Унылый голец, коварная речушка в ложбине... Вдали ухал
филин и завывал неутомимый странник-ветер.
И тогда Шура Коптин, покопавшись в своем мешке, извлек потертую
ученическую тетрадь, пробормотал: "Надеюсь, это не будет ложью...",
решительно вывел на обложке: "Ущелье Горного Духа", и задумчиво склонился
над пока еще чистым листом.
Владимир ВАСИЛЬЕВ
СРЕДСТВО ОТ ОДИНОЧЕСТВА
1
Море было ласковое и спокойное, на светлый прибрежный песок оно
посылало мягкие шуршащие волны, полные разноцветных солнечных бликов. Но
Вилька прекрасно знал, что далеко не всегда оно такое. Силу и мощь
взбешенных водяных гор он познал давно и его любовь к морю смешивалась с
почтительным уважением.
Вилька прищурился, не пуская в глаза яркое солнце, и направился к
своему любимому месту. Холодный после ночи песок приятно щекотал ноги.
Наверху, на обрыве, он замер.
Каждый день он видел эту картину и каждый день замирал от восторга на
самом краю, там, где берег круто обрывался. Перед ним раскинулось оно -
бесконечное и могучее море; высота позволяла видеть далеко и он никак не
мог привыкнуть, что это живое аквамариновое чудо принадлежит и ему тоже.
Оно было изменчиво и непостоянно, вчера над волнами стлалась призрачная
синеватая дымка, а сегодня воздух стал пронзительно прозрачен и горизонт
угадывался где-то неимоверно далеко, а за второй косой играли дельфины.
- Пришли! - улыбнулся Вилька. - Вернулись!
Он часто играл с дельфинами, заплывал очень далеко. Плавал он
феноменально. И кроме того... Но об этом Вилька предпочитал не вспоминать.
Дельфины были знакомые. Они вообще очень игривый народ и Вильку
считали если не совсем своим, то, по крайней мере, большим, чем просто
человеком. Иногда он ночевал с ними в море, а утром мать встречала его с
отчаянием в глазах. Она молчала, но Вилька угадывал ее боль и еще сильнее
замыкался в себе. Боль за него, за Вильку. Но тут он был бессилен.
Зажмурившись, Вилька подумал: "Хорошо бы сигануть прямо отсюда в
море!" Но здесь было мелко, а летать Вилька, к сожалению, не умел. Вот
дальше на запад, за маяком - пожалуйста. Вилька не раз бесстрашно прыгал с
пятидесятиметровой высоты, знал, что дна все равно не достанет. А здесь -
мелко, от силы по пояс. Настоящая глубина начиналась дальше - за второй
косой.
Вилька ушел вправо, где вниз змеилась узкая крутая тропинка. Он
спустился уже наполовину, когда заметил внизу одиноко лежащую фигуру.
Вилька нахмурился - никто не имел права посягнуть на его территорию.
Туристы здесь никогда не появлялись, уходили либо на Евпаторию, либо на
Донузлав. Курортники тянулись к обширным песчаным пляжам, а не к скалам и
обрывам, и за все лето Вилька тут никого не встретил, оставаясь наедине с
морем. Он искал одиночества и менял людское общество на море и дельфинов,
а боли не чувствовал лишь потому, что давно привык к ней.
Внизу оказалась девушка. Травянисто-зеленый купальник, разбросанные
по плечам волосы. И лежит лицом вниз, уткнувшись в сложенные руки. Рядом,
под ивой, виднелась пара вьетнамок и бело-голубая динамовская майка.
"Лежит, - неприязненно подумал Вилька. - Как у себя дома..."
Он уже спустился и бесшумно приблизился на десяток шагов. А потом
решил: ведь пришел он не к этой непрошенной девчонке, а к морю. Вот и
пойдет к морю.
Все так же бесшумно он сбросил рубашку, совсем рядом с динамовской
майкой, неслышно вошел в воду, и, зайдя по колено, скользнул во встречную
волну. Земля стала мерно уходить назад.
