птицей: обучался быстро и охотно, и платил человеку завидной преданностью.
Хаст даже научил его приносить выпущенные стрелы. Натаскивал его Хаст без
особой цели: скорее от избытка свободного времени.
Пока вдруг не понял, что крылья совенка могут спасти его, бескрылого
отшельника, в прошлом - охотника клана логвита Стипо.
К южной зиме Скиит привык к алой тряпице на лапе, больше не рвал
висящую ленту с письменами, и не позволял ей запутаться в ветвях, когда
обосновывался на дереве.
Мысль Хаста была проста: если у него самого нет крыльев, почему бы не
поставить на службу крылья Скиита? Если рядом окажется населенный Лист,
совенок перелетит на него, найдет людей и позволит им прочесть послание на
ленте. Любой клан обязательно поможет ему: кто-нибудь из охотников взмоет
в Небо на двойных крыльях и оставит одну пару Хасту. А там уж он сам,
найдет нормальный Лист, с кленами, и отправится в долгий поиск родного
клана. Придется основательно пошарить в Небе, его Лист может находиться
где угодно, но перспектива бесконечных перелетов совсем не пугала его. По
крайней мере, это лучше, чем сидеть на странном Листе, отщепенце Высот, не
имея возможности подняться в прозрачный воздушный поток.
Солнце застыло точно на юге, наполовину скрывшись за горизонтом; Луна
успеет двадцать раз взойти и сесть, прежде чем оно вновь придет в
движение. Глядя на половинку багрового диска, Хаст гладил Скиита по
клювастой голове.
- Мы еще взлетим вместе, птица... Крыло к крылу... И поохотимся на
славу в теплых ветрах Высот...
К первым ночам Скиит безошибочно выполнял приказы Хаста. Ленту с лапы
совенка Хаст теперь не снимал. Дважды он посылал крылатого помощника на
соседние Листы, но оба оказались необитаемыми. Оставалось терпеливо ждать.
Скиит, казалось, все понимал. С писком он взмывал над пристанищем
Хаста и часами кружил, высматривая далекие Листы. Глаза у него были не в
пример зорче человечьих. Хаст еще сильнее привязался к спасенному птенцу,
подкармливал лакомыми кусочками со своего стола, хотя Скиит давно уже
охотился самостоятельно; иногда расчесывал отрастающие перья, а раз
пришлось подрезать сломанный коготь. Впрочем, коготь быстро отрос и стерся
на кончике, став таким же острым, как раньше.
Третий Лист высмотрел именно Скиит. Хаст еще спал в жилой полости.
Солнце давно взошло, ночь достигла к этому моменту всего трех часов. Весна
была в самом разгаре: деревья меняли листву, зеленые побеги лезли из
набухших почек, выталкивая прошлогодние листья. Совенок с пронзительным
писком ворвался в полость, оглушительно хлопая крыльями. Хаст сразу
проснулся, но не сразу понял, что происходит. Когда же понял - со всех ног
кинулся к краю, за совенком.
Недолгая пробежка через лес привела его почти точно на "нос"; Скиит,
по-прежнему пищавший, сел на ветку коренастой, как и все деревья у края,
веши.
Вдали и чуть ниже величаво парил Лист, явно обитаемый: Хаст сразу
различил столбики дыма, поднимающиеся вверх. Его, наверное, принесло
позавчерашним штормом с севера, из-за Океана. Лист продолжал постепенно
снижаться, охладившись в холодном штормовом потоке.
У Хаста перехватило дыхание.
- Ну, малыш...
Он подставил незащищенную руку и Скиит преданно оседлал ее. Страшные
кривые когти не оставили на коже ни единой царапины.
- Лети! Отыщи людей! Люди, Скиит! Люди!
Пестрая птица взмахнула крыльями и ринулась в прозрачную бездну.
Маховые перья разошлись и крылья стали похожи на человеческие руки с
растопыренными пальцами. Совенок устремился к недалекому Листу, и Хасту
показалось, что его не догнала бы даже молния.
- Скиит! - пискнул его пернатый друг, а потом защелкал и засвистал -
впервые в жизни, по-взрослому.
Хаст еще долго слышал трели, постепенно утихающие, растворяющиеся в
шепоте Высоты. Он сел на кромку и стал ждать, пристально уставившись на
соседний Лист, так, что стали болеть и слезиться глаза.
Он ждал долго, Солнце прошло зенит и начало клониться к точке
сегодняшнего заката, а он недвижимо сидел перед рыхлым валиком третьей
кромки. Хотелось есть, но никакая сила не прогнала бы сейчас Хаста с его
поста. Он ждал возвращения Скиита, не в силах поверить, что одиночество
продлится и дальше. Шесть лет, даже больше - с него вполне хватит...
Крошечную точку, отделившуюся от Листа, Хаст заметил сразу же. У него
перехватило дыхание. Вглядываясь до рези в глазах, Хаст почувствовал, как
взмокли ладони.
Скоро не осталось сомнений: к Листу-отшельнику приближался человек на
крыльях-семенах клена. Причем на двойных, это Хаст понял по слабому изгибу
лопастей на виражах.
Он стоял, еще не веря в спасение.
А когда человек приблизился, Хаст чуть не сполз с кромки на зеленое
тело Листа: не узнать ло Гри было трудно. Друг, верный друг детства летел
на выручку!
Хаст почувствовал, как по щекам потекли слезы. Он замахал руками и ло
Гри, чуть наклонив крылья, заскользил прямо к нему.
Через минуту ло Гри сел и отстегнул упряжь; две пары намертво
связанных крыльев легли между кромками. Хаст... нет - снова ло Хаст
бросился к другу, растопырив для объятий руки.
Почему-то ло Гри молчал, хотя ло Хаст ждал бурных приветствий. Вскоре
он понял, почему.
Ло Гри расстегнул сумку и вынул оттуда пестрое тельце молодой певчей
совы. С лапы свисала алая ленточка с письменами.
Ло Хаст замер.
- Извини, - глухо сказал ло Гри. - Я ее убил...
Он опустил трупик Скиита у ног потерянного и найденного спустя шесть
с половиной лет приятеля.
Ло Хаст склонился над враз ставшим жалким и безжизненным комочком
плоти и окровавленных перьев. Было видно куда вошла стрела, и еще ло Хаст
заметил, что на левой лапе не хватает самого длинного когтя.
- Скиит, дружище...
Потрясенный ло Хаст поднял взгляд на ло Гри - на шее у того висело
целое ожерелье из когтей.
Ло Гри, перехватив его взгляд, снял ожерелье и хмуро уставился под
ноги.
- Если бы я не отрезал совам когти, я бы не увидел твоего послания...
Я понимаю, что уже поздно и ничего не изменишь, но - поверь, друг, я мстил
им за тебя...
Ло Хаст, словно завороженный, встал с колен, приблизился к хмурому ло
Гри и взял ожерелье у него из рук. Несколько секунд подержал в руках, а
потом, размахнувшись, швырнул его за край.
Ло Гри покорно проводил ожерелье взглядом.
- Поклянись, - негромко попросил друга ло Хаст, - поклянись, что
больше никогда в жизни не убьешь певчую сову.
Ло Гри, не колеблясь, приложил руку к сердцу, но ни слова не успел
произнести: знакомая трель донеслась с опушки, беспечная и радостная.
Хаст, вновь ставший охотником, увидел как ло Гри вздрогнул.
Владимир ВАСИЛЬЕВ
УЩЕЛЬЕ ГОРНОГО ДУХА
(реальная история)
1. БЛОКНОТ, НАЙДЕННЫЙ В ТАЙГЕ
"Я был тогда совсем еще мальчишкой, не помню даже возраст - то ли
десять лет, то ли одиннадцать, а может, и все двенадцать. Именно поэтому
вам покажется, что воспоминания мои порой слишком ярки, а порой совсем уж
полустерты, но ведь прошло уже больше десяти лет!
Почему Буслаев выбрал меня меня в попутчики мог бы сказать только он
сам, но вряд ли он жив. Наверное, потому что взрослые идти с ним не
хотели, а совсем одному в тайге очень уж тоскливо. Буслаев много
разговаривал со мной, серьезно, по-взрослому, и мне это нравилось. Я
называл его Захарычем и мне это тоже нравилось. Задержать меня никто не
мог: мать я не помнил (и не помню), отца - очень смутно. Все, что осталось
от родителей - это ветхая избенка на краю поселка, пустая и
разваливающаяся, да цепочка с медальоном в виде серебристой змейки с
красными глазами-бусинами у меня на шее. В ту пору я жил у старой, как сам
поселок бабки Матрены и вечерами читал ей Ветхий Завет, писанный в
каком-то старообрядческом монастыре. Матрена кормила меня и даже подарила
кое-что из одежонки, хотя прожил я у нее всего ничего - перезимовал
только. До этого меня ютили поселяне. Отца моего не забыли и часто поминал
добрым словом; когда я, четырехлетний, остался один-одинешенек в
родительской избе, люди обо мне позаботились. Пожалуй, сыграло свою роль и
то, что я уже тогда умел читать и писать, ведь мой отец был единственным
учителем на сотни верст окрестной тайги. Во всяком случае в каждой семье,
где мне приходилось жить, я много читал вслух толстые засаленные книги,
совершенно не понимая содержания, и изредка писал "грамоты", как называли
поселяне письма.
Буслаев был первым, кто ни разу не назвал меня "сироткой" и никогда
не гладил по голове. Это сразу подкупило и решил я, что пойду за ним куда
угодно, хоть к черту в зубы! Но тогда я еще не знал, что так оно и
окажется.
Выступили мы в мае и тайга поглотила нас на целых четыре месяца.
Первые пару недель нам изредка встречались охотники-якуты, а потом пошла
такая глушь, что даже звери нас почти не боялись. Вещей у Буслаева было
немного, практически все умещалось в ладном выцветшем заплечном мешке,
который он всегда называл "сидор". У меня на спине болтался такой же, но
поменьше и самодельный. Буслаев доверил мне нести все съестные припасы,
спички и часть патронов. Меньшую, конечно, но мне и это ужасно льстило.
Чем занимался Буслаев в тайге я до сих пор не понимаю. На геолога он
совсем не походил, хотя имел настоящий геологический молоток и часто
пользовался лихим инструментом, смахивающим на подзорную трубу со странной
сеткой на линзе. Крепился прибор на легкой алюминиевой треноге. Так же
часто Захарыч копал неглубокие круглые ямки, ловко орудуя короткой
саперной лопаткой и напевая всегда одну и ту же заунывную песню на
незнакомом языке. Что это за песня я никогда не спрашивал. Жилось мне с
Буслаевым неплохо - как я уже говорил, он держался на равных и относился
ко мне вполне серьезно. Я помогал ему, чем мог, слушал его рассказы о
тайге и о жизни в далеком и нереальном городе Киеве, смеялся историям,
приключившимся некогда с самим Буслаевым или с его друзьями. До августа
наша жизнь протекала спокойно и размеренно, как текут тихие таежные реки.
Изменился Буслаев резко и неожиданно для меня. Мы как раз карабкались
по склону безымянного унылого гольца, неожиданно "начальник" замер и
коротко выругался, чего с ним никогда прежде не случалось. Я проследил за
его взглядом и увидел... как вам сказать? Овраг - не овраг, распадок - не
распадок... В общем, представьте себе просто борозду длиной метров сто-сто
пятьдесят. И это прямо посреди тайги. В жизни не видал ничего похожего,
хотя вот уже лет десять лес покидаю только на зиму и дожидаюсь весну в
поселке своего детства.
Короче, замер мой Буслаев и говорит:
- Леша... пять лосей твоей матери, это же ОНО! Ущелье Горного Ду...
Гм!
Я совершенно не понял, при чем тут моя мать и поэтому переспросил:
- Что?
Буслаев кашлянул и осторожно закончил:
- В общем, одно интересное ущелье.
Минут пять он созерцал борозду и окрестности, я стоял да помалкивал,
ожидая.
- Считай, что нам повезло! Кто его только не искал!
Внизу, у подножия гольца, Буслаев совершенно неожиданно повесил ружье
на сосну и здесь же на сучке оставил все патроны, ссыпав их в кожаную
сумку, похожую на большой кисет.
Я глядел на него с испугом, и он объяснил:
- Безоружных он, вроде, не трогает.
- Кто - он? - не понял я.
Буслаев замялся, и я ощутил, что впервые с мая месяца он не скажет
мне правды.
- Ну... э-э-э... тот, кто ущелье охраняет.
