посуды сколько! И все как жар горит.
Стали с отцом Василием бочки с золотом выкатывать да на подводу гру-
зить. Все золото погрузили, за серебром пошли. К дверям подошли - а
дверь-то уже закрыта, яма глиной засыпана! Закрылся клад, в землю ушел.
И поехали мы домой.
Золото я в кузне у себя расплавил, язык колоколу вылил, выковал.
Золотой язык - из чистого золота!
Кузнец замолчал, закрыл глаза, переживая.
Русоволосый пожалел:
- Вырвут комсомольцы язык у колокола, как узнают, что он из золота.
- Пусть попробуют! - засмеялся кузнец, открывая глаза. - Как снимут,
золото у них в руках тут же в черепки превратится.
- Откуда ты знаешь? - спросил русоволосый.
- Знаю. Я себе одну золотую монету взял, в карман положил, смущенно
опустил глаза кузнец. - Так, на память...
- И что же?
- Потом полез в карман зачем-то... А там, в кармане, у меня вместо
золотой монеты лежит... Что бы ты думал? - спросил русоволосого кузнец и
выкрикнул:
- Свежая коровья лепешка! - И захохотал радостно, красный рот, будто
горн раскаленный, раскрыв. - Шутку сшутил надо мной Стенька Разин!!!
Мимо с кружками пива бежал молодой краснощекий, будто румянами нару-
мяненный, парень, остановился.
- Стенька? Разин? - загорелись глаза у него. - Он здесь бывал?
- Тю! Ты откуда свалился, парень? - удивился кузнец. - Откуда тебя
выслали?
- Из Тулы, - отвечал краснощекий.
- Живет в Туле да ест пули! Туляки блоху на цепь приковали, - подд-
разнил его кузнец. - Нездешний ты, сразу видно. Тот, кто на Волге рож-
ден, тот о Стеньке раньше, чем о своем батьке, узнает. Мать в люльке ди-
тя качает да вместо колыбельной о Степане Разине песню поет. Оставил по
себе память, Степан Тимофеевич, ох оставил! Помнит Волга его: Царицын,
Саратов, Самара...
Астрахань помнит!
Возвысил кузнец голос, чтобы слышала вся чайная. Стеклись к нему из
углов мужики.
И Катерина присела послушать. Села рядом с Чубатым. Обнял ее Чубатый
за плечи.
Подбросил русоволосый поленьев в печь. Запылало.
Ганна тоже вся пылала. Слушала.
- Царство вольное здесь было при Степане Разине, - начал кузнец свой
рассказ. Астраханская вольница, слыхал ли? И тот, кто правды ищет, и
тот, кто воли хочет, и тот, кто сир, и тот, кто убог, и тот, кто сердцем
добр, а душою смел, - все сюда - в астраханское царство вольное - со
всей Руси шли.
Астрахань всех принимала, всех кормила. Край богатейший! В реках
осетр плавает, в садах виноград зреет, на бахчах гарбузы да дыни лежат,
на огородах - тыквы, как головы... Солнце горячее, небо синее... Райская
земля!
Вот собрал Степан Разин люд обиженный со всей земли русской и поре-
шил: быть здесь, в Астрахани, царству не Кривды, но Правды. Подневольным
- волю дал, бедным - имущество свое, что добыл, раздал, из тюрем судом
неправедным засуженных выпустил, домам святой Богородицы - церквам -
поклонился.
Написали астраханцы промеж себя письмо: "Жить здеся, в Астрахани, в
любви и в совете, и никого в Астрахани не побивать, и стоять друг за
друга единодушно..." Правителей всех выгнали. Теперь, говорят, все дела
круг решать станет.
Соберутся на круг и стар, и мал, и казак, и посадский, и калмык, и
добрый христианин - и решают, как быть, как жить. Всяк что думает, то и
скажет, свое словцо, как лыко в строку, куда-нибудь да вставит.
Степан на кругу стоит, совет со всеми держит. Если любо кругу его
слово, любо, кричат, батька! Не понравится - шумят: не любо! А делай,
говорят, вот так... Степан стоит под знаменем казацким, слушает.
Но и в строгости всех держал. Порядок был. Если кто что украл у дру-
гого, хоть пусть иголку, - завяжут тому рубашку над головой, песка в ру-
баху насыпят и в воду кинут... Строг был Степан Тимофеевич, ой строг!
Сердце же имел доброе. Полюбил парень девку. Родители же согласия на
свадьбу не дают. Пришли молодые к Разину: что нам делать, Степан Тимофе-
евич? Нам друг без дружки не жить. Взял их Степан за руки да и обвел
вокруг березки:
"Вот вы муж и жена теперь, - говорит. - Любовь всего главнее".
Хорошо при Степане жили! Да недолго.
Душа у Степана болью за всех русских людей болела. Задумал он с войс-
ком на Москву идти, Кривду и измену из Кремля выводить.
Бился он, бился с Кривдой, да одолела она его, Кривда-то, обвела его,
кривая, обманула!
И поймали добра молодца! Завязали руки белые, повезли во каменну
Москву. И на славной Красной площади отрубили буйну голову!..
Ахнул Чубатый, закачался как от боли.
- Ах, зачем же он, зачем же на Москву пошел! - пожалел. - Оставался
бы здесь править. Было бы две Руси: одна Русь здесь - вольная, другая
Русь там - подневольная...
- Русь одна, - строго кузнец сказал. - Русь делить - все равно что
человека на куски резать: мертва будет. И без Москвы как? Москва всему
голова. Без головы человеку как прожить? Нет, все он правильно рассудил,
Разин, только сам вот пропал... Такого, как Стенька, не было на Руси и
не будет больше.
Один он такой!
- Говорят, с самим дьяволом дружбу водил, - сказал русоволосый, угли
в печи помешивая.
- Брешут! Православный он! А просто человеком был - необыкновенным! -
сказал кузнец. - Пуля его не трогала, ядра мимо пролетали. Бывало, сядет
на кошму - и на Дон перелетает, в другой раз сядет - на кошме по Волге
плывет. В острог запрячут - возьмет уголь, на стене лодку нарисует, поп-
росит воды испить, плеснет - река станет. Сядет на лодку, кликнет това-
рищей - и уж плывет Стенька. Вот какой был! Ни в огне не горел, ни в во-
де не тонул. Ничем его убить нельзя было... И говорят, не умер он. Вер-
нется. Только срок дай.
Придет, говорят, опять с Дона. Кривду из Кремля выгонит, Правду на
трон посадит. Всей Руси волю даст. Клады свои разроет, бедным раздаст...
Не даются людям клады Стеньки Разина. - Кузнец засмеялся. - Сам видел,
как в землю уходят. Хозяина своего, стало быть, ждут...
- А вот в это я не верю! Чудеса это все! Не правда! Не верю я! - ска-
зал краснощекий.
- Ах ты, тульский пряник! - возмутился кузнец. - Не верит он! Чудес
много на свете, - не соглашался он. - Вот, говорят, верблюд по астра-
ханскому краю холеру разносит, трубит, конец света предвещает.
- Не верю! Бабьи сказки все это! - закричал ему в ответ краснощекий
парень.
- Чудеса! - сам с собой говорил русоволосый Ерема, сидя у печки и о
чем-то крепко задумавшись.
- А то говорят, дочка ханская мамайская на золотом коне ночью по сте-
пи скачет, жениха ищет. Кого ночью встретит, тотчас к себе под землю
утащит, - сказал кузнец.
- А вот не верю! Ей-богу, не верю! - закричал краснощекий.
- Чудеса! - задумчиво говорил русоволосый.
- А то еще говорят, рыбаки этим летом русалочку из Ахтубы в сети пой-
мали!
- Ни во что не верю! - чуть не плакал, будто пытают его, краснощекий.
- Андрей! - позвал кузнец чубатого парня. - Скажи, правда это ай нет?
- Правда, - сказал Чубатый и засмотрелся на Катерину.
Катерина встала, пошла к Ганне, поправила одеяло, подоткнула. Отошла
к окну.
Тревожно прислушалась.
- Говорят, защекотала тебя русалка? - допытывался кузнец у Чубатого.
- Что? - сказал невпопад Чубатый, зачарованно глядя на Катю.
- Его другая защекотала! - засмеялись все.
Подошла Катерина, обняла Чубатого, подтвердила:
- Никому не отдам! Вчера как увидели друг друга - поняли, что это -
навек!
- Верю! - вдруг захохотал краснощекий. - Вот теперь я верю.
Рассмеялась Катерина счастливо.
Чубатый смотрел на нее как заговоренный.
14 Сквозь жар и дымку Ганна видела, как забежал мужик, закричал:
- Банда Лешки Орляка в деревне! Сюда скачут.
Вскочили мужики, кинулись к дверям.
Грохнула дверь: на пороге атаман стоял. Побледнела Катерина. Входили
вооруженные люди.
- Алеша? - спросила Катерина атамана, закрывая чубатого парня собой.
- Ты зачем пришел? Я ведь просила тебя сюда не ходить...
- Я за тобой. Собирайся. Легавые за нами по пятам идут. Уходим за
Каспий, за море.
- Нет, - сказала тихо Катерина. - Не пойду.
- Почему не пойдешь?
- Я другого, миленький, люблю.
- Так... - не ожидал атаман. - Время другое - и любовь другая? Вчера
еще меня любила...
- Не время виновато - сердце.
Оттолкнул Катерину атаман. Увидел Чубатого:
- Босяка полюбила?
- Мне что бос, что обут, лишь бы сердцу был мил.
Атаман достал обрез.
- Добром, Катя, прошу: поехали! Знаешь ведь, ты мне одна люба.
- Нет, миленький, - покачала головой.
- Нет?
Не успела ответить, выстрелил атаман ей в сердце. Поглядел на Чубато-
го. Тот бледен стоял, не шевелился. Крикнул атаман:
- Уходим! - и вышел.
15 Забегали вооруженные люди по чайной.
- Водку бери! - закричал один другому. - Семен!
- Девку хватай, Степан!
Волосы Ганны разметались по подушке, лица не видно. Схватили Ганну
прямо в одеяле, потащили.
- Пусти им петуха напоследок!
Деревня горела. Скакали лошади во весь опор. На телеге в одеяле лежа-
ла Ганна. Лежала - смотрела: будто в ней уже бушевал пожар, рушились
балки, горели люди.
- Тебе бы только водку пить, Степан.
- А тебе только девок любить, Семен.
- Водка да девка - слаще ведь ничего на свете нет.
- Ну уж нет...
- А скажи - что? То-то же...
Бандиты гуляли в лесу. Сидели у костра, пили. Рассматривали, что наг-
рабить успели. Степан кольца примеривал:
- Эх, последний раз на родной земле гуляем, мужики!
В лесу один за пеньком сидел атаман. Пил из кружки водку не закусы-
вая. О чем-то думал.
Подошел к нему Семен.
- Атаман! Там парни трофей привезли, тебя зовут.
- Что за трофей?
- Женский. Девку, короче. Парням невтерпеж. Иди пробу сними, а мы за
тобой.
По вспаханному.
- Без меня, - сказал как отрезал атаман.
16
- Неси, Степан, - приказал Семен.
Степан принес одеяло с Ганной. Положил на снег. Развернули. Испуганно
Ганна из лоскутков глядела.
- Тю, да то мала!
- Мала не мала, лишь бы эта самая у ней была... - сказал Семен.
- Да то дурочка деревенская. Убогая она, - сомневался все тот же па-
рень. - Грех.
- Все одно в аду гореть, - ответил Семен. - А что убогая... Так они,
убогие, у нас всю жизнь отобрали... Едри их в корень! Держи ее, ребята!
Первым у нее буду!
Навалились на Ганну со всех сторон. Ганна выворачивалась, била Семена
в лицо, кусалась. Парни держали ее за руки, за ноги. Как распятая на
снегу лежала.
- Ну, Семен, давай...
Вдруг раздался выстрел.
Мужик бежал:
- Атаман застрелился!
17 Атаман сидел уткнув голову в пенек.
- Из-за Катьки... - сплюнул Семен. - Нас на бабу променял!
Бежал часовой:
- Атас! Легавые скачут!
- По коням! - скомандовал Семен.
18 Проскакали кони над Ганной. Потом другие кони прискакали, с людьми
в шинелях, повертелись у костра, унеслись за выстрелами.
Не заметили Ганну.
19 Ганна встала, побрела за людьми в лес. Шла в разорванной белой ру-
бахе, падала в сугроб, снова шла.
Вышла на поляну. Луна освещала поляну. Увидела вдруг руку отсеченную
Степана, в кольцах. Чуть дальше мертвого Семена увидела. Рядом Степан
лежал, обняв человека в шинели. Тут и там лежали вперемешку мертвые те-
ла. Увидела лицо энкавэдэшника со шрамом. Черный от крови снег был около
него.
Подвывая от страха и ужаса, прошла Ганна поляну.
Шла, увязая в снегу. От дерева к дереву. У ели густой села отдохнуть.
Сидела, дрожала. Закрыла глаза. Незаметно как - заснула.
20 То ли сон пришел к Ганне, то ли видение.
Увидела Ганна плывущее над землей светящееся облако. И на том облаке
или сугробе стояла женщина с необычайно красивым лицом. Лицо было Ганне
знакомо, родное лицо. На иконке у тетки Харыты она это лицо видела.
- Божья Мать... - прошептала Ганна.
Божья Мать слегка кивнула, улыбнулась.
- Ты любимая дочь Господа, - сказала Ганне.
