тыла, база снабжения - впереди, ну а остальное - по Суворову. Так вот,
Яков Александрович, хотя и разделал махновцев, как Бог черепаху, сам
многому у них научился. И не только он, но и его офицеры, к числу которых
рискну отнести и нас, сорокинцев, воевали теперь по-махновски. И зимой
20-го это нам очень помогало. Но и красные умели учиться, в том числе у
того же Упыря.
Особенно это почувствовалось 12 февраля, когда нас подняли по
тревоге. Мы долго стояли на большаке, но команды все не было, только
где-то левее что-то грохотало и взрывалось. Наконец, штабс-капитан Дьяков
дозвонился в штаб и скомандовал отбой. Мы были уже не нужны. Красные под
покровом ночи проскользнули с Чонгара и ворвались в Тюп-Джанкой. Проделали
они это вполне грамотно, разметав наши заслоны и обойдя укрепленные
позиции. Правда, особых потерь мы не понесли, в Тюп-Джанкое ничего
серьезного у нас не стояло, но этот короткий и удачный рейд показал, что
красные не потеряли присутствия духа. Части генерала Андгуладзе попытались
перехватить их у самого Чонгара, но без особого успеха.
На следующее утро повторилась та же история. Однако, на сей раз для
нас все же нашлось дело. Красные ударили прямо вдоль железной дороги,
смели прикрытие и атаковали Таганаш. Это было наглостью, за которую
следует наказывать. На станции шел бой, а мы попытались захлопнуть капкан
с севера. Капкан, откровенно говоря, вышел неудачный, красные вырвались,
но с ободранными боками. Преследовать их мы не стали, поскольку
справедливо ожидали за Чонгаром засаду.
После этих двух прямо скажем неудачных боев, генерал Андгуладзе
созвал офицеров к себе в Мурза-Каяш. Мы ожидали выволочки, но вышло еще
хуже. Генерал Андгуладзе надувал щеки, шевелил усами, но ругать нас не
стал, поведав вместо этого немало грустного. Если верить моим записям, то
речь шла прежде всего о двух вещах: о дисциплине в частях и о положении в
тылу.
И то и другое не радовало. Месячное стояние на позициях, пусть даже в
тепле, а не в ледяных окопах, сделало свое дело. Особенно скверно вели
себя тыловики, посланные на позиции. Чеченцы генерала Ревишина грабили все
подряд, хотя, казалось бы, в этих степях грабить-то нечего. Они же и
проспали налет красных на Тюп-Джанкой, потеряв ни за что ни про что два
новых орудия. Командующий приказал их часть расформировать, но генерал
Ревишин пожаловался лично Антону Ивановичу Деникину, и началась обычная в
нашей армии склока.
В тылу было не лучше. Большевизия в городах действовала нагло,
особенно портовые пролетарии в Севастополе и Феодосии. Наши собственные
тылы вели себя так, словно все интенданты поголовно состояли в РКП(б).
Дошло до того, что эти господа предпочитали сдавать целые склады имущества
красным, как это случилось в Мелитополе и Александровске, но не выдавать
частям теплую одежду и обувь. Для нас, первого эшалона, Яков Александрович
теплую одежду просто экспроприировал, получив, естественно, очередной
выговор от Антона Ивановича Деникина.
Все это было цветочками, а про яголку генерал Андгуладзе поведал нам
под конец. Ягодкой оказался капитан Орлов. Так мы впервые услыхали о
Николя Орлове, этом "анфан террибль" белого Крыма.
Не имеет особого смысла подробно писать об Орлове и орловщине, - тема
уже петая-перпетая, и мои личные впечатления много не добавят. Тем более,
что покуда Николя бузил и требовал создания чего-то вроде белых Советов,
мы воевали и относиться к этому могли лишь вполне однозначно. В тот самый
день, когда мы отбивали краснопузых от Таганаша, Орлов вместе с
императорским бастардом князем Романовским захватил Симферополь. Из-за
этого, собственно, генерал Андгуладзе нас и собрал: мы должны были готовы
сняться с позиций и идти ловить Орлова.
Ничего тут дивного, в общем, не было. За годы Смуты мы навидались
всякого. Подобные Орловы встречались часто, причем по обе линии фронта. Ну
хотя бы красный есаул Сорокин, однофамилец нашего командира, который в
18-м под Новороссийском вел себя еще более круто. Да и наш Андрюшка Шкура
того же чекана. Удивительно другое - Орлов в Крыму был популярен. Ну
ладно, юнкера и желторотые прапорщики, млевшие от призыва свергнуть
генералов и взять власть в свои руки. Но отец Викентий, умнейший вроде
человек! Тут уж только руками разведешь. Разве что наши господа генералы
успели настолько скомпроментировать себя, что на их фоне Орлов оказался
каким-то Робин Гудом.
Так или иначе, а положение было скверное. Орлов арестовал в
Симферополе коменданта, губернатора и нескольких оказавшихся там
генералов. Яков Александрович по телеграфу цыкнул на сквернавца, но тот не
унимался, а наоборот, рассылал по всему Крыму депеши, где божился, что
действует только по приказу командующего. В общем, будь Орлов даже агентом
чеки, он не мог бы действовать успешнее.
А вся беда была в ненадежности тыловых частей, по причине чего
приходилось думать даже о временном оголении фронта. И это в те самые дни,
когда господин-товарищ Геккер вел разведку боем и готовил что-то крупное.
После этого совещания мы впервые заговорили вслух о том, что дело
швах. Как говорили на Германской, "вата". И все, ныне происходящее, -
только агония.
На следующий день стало известно, что Яков Александрович лично
приехал в Симферополь, заставил освободить арестованных и принял
капитуляцию у большей части орловцев. Но сам Николя ушел в горы о объявил
себя командующим войсками Крыма. Разбираться с ним было некогда - на
фронте вновь стало худо.
15 февраля штабс-капитан Дьяков вернулся из штаба весь белый,
несмотря на мороз, и сообщил, что в дивизии начался тиф. У меня при этой
вести опустились руки, поскольку я помнил, что такое тиф, еще в 18-м году,
а в нашем отряде не было не только фельдшера, но даже медицинской сестры.
Откровенно говоря, первая мысь была не из удачных: выйти на Сиваш и
атаковать большевиков в полный рост. По крайней мере, это лучше, чем
многодневная агония во вшах и грязи. Но я был не один, и уже через полтора
часа мы вместе варили нечто черное и вонючее, чтобы гнать заразу. Поручик
Успенский уверял нас, что от этого состав вымрут не только тифозные вши,
но и все большевики в окружности двадцати верст.
Забегая вперед, отмечу, что нас Бог миловал. То ли черное варево
подействовало, то ли внутренняя дезинфекция спиритусом вини, но наш хутор
зараза обошла стороной. Но дивизии тиф стоил больше, чем все январские
бои, а некоторым частям, особенно на Перекопе, пришлось еще хуже. Однако,
тогда мы не знали самого для нас страшного: 28 февраля в симферопольском
госпитале от тифа умер подполковник Николай Сергеевич Сорокин, наш
командир, который вел нас от Ростова, которого щадили пули и которому не
исполнилось еще тридцати пяти. Мы узнали об этом только в апреле. Николай
Сергеевич уже поправлялся, когда в госпиталь занесли тиф. Ему хватило двух
дней, - ослабленный организм не мог сопротивляться.
Между прочим, если бы не Николай Сергеевич, Я, может быть, и до сей
поры мирно жил бы в России, то есть теперь бы в Совдепии, ходил бы на
большевистскую службу и получал бы свою воблу. Тогда, в декабре 17-го, мы
все съехались в Ростов, ожидая всеобщего восстания против большевиков, а
все кончилось крахом, атаман Каледин застрелился, и началась паника. Не
знаю, как я повел бы себя, - война успела мне осточертеть, а гибель
Чернецова, казалось, поставила точку в борьбе с красными. Но когда
подполковник Сорокин сказал мне, что уходит с Лавром Георгиевичем, мои
сомнения кончились. Я послушал своего бывшего батальонного, как слушал его
под Ковелем и Стоходом. Теперь уж ничего не переиграешь, и, может быть,
даже хорошо, что наш командир, подполковник Сорокин, кавалер орденов Св.
Анны, Владимира и Георгия не дожил ни до Каховки, ни до Галлиполи. Бог
избавил его от того, что пришлось увидеть нам. И еще придется увидеть.
Господа преферансисты просят внести важное, по их мнению, дополнение.
Капитан Орлов, как им достоверно известно, расстрелян красными в декабре
20-го. Приятно слышать, конечно. Жаль, что чека не поставила рядышком к
той же стеночке Андрюшку Шкуру, Витьку Покровского и иных прочих. Большая
бы получилась стеночка. Длинная.
15 апреля
Ну вот, не поминай чеку к ночи. Правда, красная чека до нас еще не
добралась, а вот наша собственная уже тут как тут. В общем, опять скандал.
Сегодня утром пошел читать господам юнкерам лекцию о Балканской
войне. Смурная, признаться была эта война, но поучительная. Прихожу и
застаю невиданный переполох. Юнкеров выстроили на плацу, начальник училища
стоит весь зеленый, а рядом прохаживается Фельдфебель собственной персоной
и рычит. Натурально этак прорыкивает. Мне даже жутко стало.
Вслушался я и все понял. Оказывается, утром в палатках наших
константиновцев устроили обыск - хороши нравы, однако, - и обнаружили
кое-что из запрещенного. Добро б еще господина Маркса или Ульянова-Бланка.
Увы, тут похуже: нашли брошюру Якова Александровича. Ее, понятно, все наше
Голое Поле читает. Но нельзя. Лично Фельдфебель запретил. Отсюда и
форс-мажор.
Дело на том не кончилось. Пока я любовался этой сценой, кто-то
аккуратно взял меня под локоток. Обернувшись, я узрел генерала Ноги. Пару
минут мы простояли в трогательной близости, причем мой локоть он выпускать
не собирался. Наконец, он предложил все-таки пройти в штаб.
Разговор наш был весьма скучен и неоригинален. Генерал посетовал, что
отдельные преподаватели неверно освещают ряд эпизодов нашей великой войны.
Я охотно согласился и напомнил, что Германскую и Смуту юнкерам читает
полковник Юрьев, с него и спрос. На это последовали вздох и замечание
мимоходом, что курс читает Юрьев, но слушатели задают вопросы не только
ему, но и другим преподавателям. Задают вопросы и получают ответы. С этим
я также согласился.
Генерал вздохнул еще раз и вновь посетовал, что нервы офицеров за эту
зиму совсем разболтались, и возможно всякое. Ну, скажем, случайный выстрел
в сослуживца, который ведет себя вызывающе по отношению к истинным героям
Белого дела. И вносит смятение в наши стройные ряды.
Мне очень захотелось спросить, кого это он, сволочь этакая, пугать
вздумал? Я и спросил. На "сволочь" он никак не отреагировал, даже не
покраснел, и пояснил, что покуда никого не пугает, а лишь предупреждает.
На это мне осталось напомнить, что он имеет полное право послать мне
вызов, и с тем откланяться.
Вызова никто мне не прислал, зато через пару часов к нам в палатку
нагрянул генерал Туркул. Наши соседи-дроздовцы вытянулись свечками и
побледнели: свою дивизию генерал держит крепко. Он на них и не поглядел,
выслал прочь движением бровей и приступил ко мне.
Туркула я знаю еще с 18-го, мы с ним давно на "ты", а посему я усадил
его на койку, налил чаю и поинтересовался, что, собственно, случилось.
Туркул, в общем, славный офицер, в мадридские интриги никогда не играет, а
посему разговаривать с ним всегда легко. И на этот раз Туркул не стал
ходить вокруг да около, а сразу брякнул, что сегодня была большая буча,
двух юнкеров хотят разжаловать, а меня вот отстранить от преподавания. Я
на это лишь покачал плечами. Далее Туркул перешел на громкий шепот и
сообщил, что кто-то настраивает его офицеров против сорокинцев, и дело
пахнет чуть ли не дуэлью. Но он, генерал Туркул, категорически запретил
своим "дроздам" вызывать кого-либо из сорокинцев на дуэль без его
разрешения, тем более, сорокинцев в Дроздовской дивизии всегда уважали. И
