остальные колоды в лагере крапленные. Я углубил эту мысль, выдвинув
гипотезу, что истинный замысел генерала Ноги был еще ужаснее: подменить
эту колоду, подсунуть крапленную и обвинить нас в шулерстве. Туркул тут же
пообещал нас застрелить, а потом перешел на шепот и сообщил, что генерал
Ноги уверял Фельдфебеля, что мы с поручиком Успенским поддерживаем
регулярные контакты с Яковом Александровичем, а через него получаем
задания аккурат от чеки. Услышав сие, поручик Успенский выдал такую
тираду, что у генерала Туркула слетела на землю фуражка, а мне пришлось
приложить немало усилий, чтобы смолчать и не высказаться. В конце концов
Туркул пообещал направить к нам в палатку свою Пальму, знаменитого на весь
лагерь тигрового бульдога, для несения караульной службы. Придя к такому
мудрому решению, мы отослали поручика Успенского писать очередную главу
романа об отважных господах офицерах, после чего поговорили всерьез.
В главном с ним мы сошлись: все это - мерзкая возня, неизбежная после
поражения, а судилище, устроенное над Яковом Александровичем, - позор и
сведение счетов. Причем, Туркул добавил, что главная вина Якова
Александровича - расстрел подлеца Протопопова - на самом деле чуть ли не
главная его заслуга, поскольку эти интендантские шкуры хуже большекиков, а
Протопопов вдобавок помогал Орлову.
Сошлись мы с ним и в другом, - в том, что Барон не выдержал характер
и совершил глупость, отрешив Якова Александровича от фронтового
командования. Отрицать заслуги Барона глупо и бессмысленно, но то, что без
Якова Александровича дела пошли совсем плохо, тоже несомненно. И что
Фельдфебель злобствует и завидует. В конце концов, Барон, по слухам,
собирается уходить, и кому-то придется заменить его. Ясное дело, заслуг у
Якова Александровича побольше, чем у других, вот эти "другие" и
накинулись.
Не сошлись мы с генералом только в одном: я не могу и мысли
допустить, что Яков Александрович, пусть даже в нынешнем его положении,
способен на переговоры с большевистской сволочью. Ну, обида обидой, но
забыть то, что видели мы все, то, что видел он сам... Нет, не верю!
Туркул посетовал, что Барон не сделал в свое время Якова
Александровича главнокомандующим, - тогда бы он произвел мены в генералы,
а при генерале Пташникове в Голом Поле был бы порядок. Я в том же тоне
ответил, что лучше было бы выгнать всех их, а главкомом сделать Туркула,
присвоив ему звание Генералиссимуса Крыма и всея Таврии. После этого
Туркул пообещал натравить на меня Пальму, и мы расстались, причем генерал
взял у меня разрешение ознакомиться с моей рукописью. Ну что ж, ради Бога.
Итак, мы стояли в Воике и ждали. К вечеру туда прибыла Донская
бригада Морозова - наши старые знакомые, батальон юнкеров, а также
памятный нам по прежним боям Пинско-Волынский батальон. Прибыл и командир
нашей группировки, подполковник Выграну, сразу же начавший приводить нашу
толпу в человеческий вид. К тому же погода улучшилась, и в воздухе
загудели наши аэропланы. Кто-то сказал, что в одном из аэропланов
находится сам Яков Александрович, который с воздуха наблюдает
соредоточение резерва. Признаться, в это все поверили и забегали еще
быстрей. Аэропланы кружились постоянно, но сесть не решались, вероятно,
из-за страшной грязи.
Мы заночевали на ферме, голодные и злые. Правда, злость наша была
направлена в нужную сторону, против красноиндейцев. Мне лично было жалко
наш сгоревший хутор. В конце концов, господин-товарищ Геккер мог бы не
спешить с наступлением хотя бы до своей хамско-пролетарской пасхи, дня
международной солидарности всех бабуинов. Ну, раз "товарищам" не
терпелось, то пусть не жалуются. Признаться, в ту ночь меня занимали мысли
и другого рода: я все не мог решить, стоило ли мне срезать подлеца Орлова
очередью в упор. Вообще-то говоря, он не был объявлен вне закона и даже
оставался в списках армии, но, думаю, зря я тогда сдержался. Меня бы,
конечно, судили, а может быть, и вывели бы в расход. Честно говоря, это
меня и удержало: быть расстрелянным из-за Николя Орлова мне ну никак не
хотелось.
Утром нас построили на майдане в центре Воинки, и подполковник
Выграну ознакомил нас с обстановкой. Красные взяли Уйшунь и идут на
Симферополь, их авангард уже достиг реки Чатарлы, а еще одна группировка
наступает на Джанкой. Общая численность господ-большевичков достигает
восьми тысяч штыков и сабель, что почти вдвое больше наших сил.
Командующий издал приказ, совершенно в духе Александра Яковлевича: "Уйшунь
взять и об исполнении донести". Собственно, иного выхода у нас не было.
Будь наша группировка разбита, Крым можно было бы не эвакуировать,
поскольку больше войск здесь не оставалось. Мы были последними.
Донская бригада Морозова ушла вперед, к Уйшуни, а мы поспешили
следом. Солнце начинало припекать, мы расстегнули шинели, вдобавок кое-кто
из юнкеров и бывших гимназистов натер за эти дни мозоли и теперь хромал.
Конечно, наматывание портянок - из тех искусств, коими сразу не овладеешь.
Мне было жаль молодых людей, но я гнал их вперед, гнал довольно-таки
безжалостно, зная, что в бою мне понадобится каждый штык.
Мы спешили недаром. Расчет командующего состоял в том, чтобы, оставив
ударную группировку красных в тылу, взять Уйшунь, закрыв таким образом
крышку котла. Около десяти утра вдали послышались выстрелы - бригада
Морозова завязала бой с красными. Мы перешли на быстрый шаг, многих уже
шатало, а двух гимназистов пришлось-таки посадить на санитарную подводу
из=за лопнувших водянок на ногах. Но дело было почти наполовину сделано,
мы были рядом с целью.
На окраине Уйшуни что-то дымилось, -очевидно, Донская бригада была
уже там. Я ждал приказа развернуться в цепь, тем более, наш отряд шел в
авангарде, сразу же за Пинско-Волынским батальоном. Но команды все не
было, и я понял, что мы будем атаковать колонной. Это было опасно, но я
понимал логику подполковника Выграну: вокруг была такая грязь, что цепи
могли попросту застрять в качестве неподвижной мишени.
Мы были уже близко, красные начали постреливать, и тут в воздухе
зажужжало, и над нами пронеслись три аэроплана. Тут уж ошибки не было -
это были наши. Аэропланы сделали круг над окраиной Уйшуни и украсили
позиции красных гирляндой разрывов. Это было очень кстати, тем более
кто-то крикнул: "Командующий!", и мы все поверили, что Яков Александрович
действительно находится в одной из машин. Пинско-Волынский батальон с ходу
ворвался на окраину, мы валили следом, штабс-капитан Дьяков скомандовал:
"Правое плечо!", - и наш отряд, свернув влево, стал теснить красных к
центру города.
Уличный бой - почти такая же мерзость, как и штыковая. Даже похуже: в
штыковую видишь врага, а тут тебя могут пристрелить сбоку, сзади, в общем,
отовсюду. К счастью, краснопузые не успели как следует подготовиться, и
мы, сбросив их заслон на околице, стали наступать по двум параллельным
улицам, слева - штабс-капитан Дьяков, справа - я. Мы шли быстрым шагом,
почти бежали, пулеметы развернуть было невозможно, правда, поручик
Успенский схватил единственный имеющийся у нас "гочкис" и лупил с двух
рук. Приходилось выкуривать красных из каждого дома, причем поначалу они
дрались крепко и сдаваться не желали. Тут уж было явно не до сантиментов,
и мы при первой возможности стремились попросту швырнуть в окошко пару
ручных бомб. Надеюсь, местные обыватели успели попрятаться по погребам,
как это они обычно и делают. Впрочем, заранее можно было сказать, что
невинных жертв будет немало.
На одном из перекрестков мы напоролись на пулеметную точку. Вначале я
попытался прорваться сходу, но трое юнкеров из первого взвода были скошены
сразу же, и пришлось залечь. Мы лежали в уличной грязи и ругались на чем
свет стоит, пока поручик Голуб вместе со своим взводом обходил негодяя
слева. Пулемет все бил, становилось даже скучновато, и тут я увидел, как
прапорщик Мишрис ящерицей ползет прямиком к той мазанке, в которой
расположился подлец. Я завопил: "Назад!", но прапорщик продолжал
изображать персонажа Фенимора Купера. Я знал, что будет дальше:
пространство было открытое, и краснопузый вот-вот должен был заметить
юного смертника. Не спорю, намерения у прапорщика были самые благие, но
пулеметные точки уничтожают все-таки несколько иначе. Впрочем, в юнкерском
училище этому не учат.
Я снова заорал: "Прапорщик Мишрис! Назад!" Не знаю, услыхал ли он
меня, но красный пулеметчик услышал точно, и послал в мою сторону очередь.
Попасть-то он не попал, но случилось то, чего я опасался: следующая
очередь взбила фонтанчики грязи вокруг юного героя. Оставаться без
командира взвода мне не хотелось и я, гаркнув: "Успенский! Прикрой!",
бросился вперед. Ежели бы поручик Успенский меня не услыхал, то это было
бы последнее, в чем он передо мной провинился. Но мне повезло, поручик был
на месте, и в ту же секунду очередь из "гочкиса" заставила подлеца
заткнуться. Я прыгнул, толкнул прапорщика Мишриса под стену, аккурат в
мертвую зону, и хотел сам перекатиться туда же, но тут что-то рвануло, мне
в лицо плеснуло грязью, и я сделал то, что обычно делает нервная барышня
при виде мыши, - потерял сознание.
Когда я стал снова что-то соображать, в ушах звенело, затылок ужасно
ныл, и мне показалось, что я брежу. Кто-то звал меня: "Товарищ
штабс-капитан!" и тряс за ворот. Я похолодел, вся дурь разом соскочила, но
тот же голос на малороссийском наречии повторил: "Товарышу штабс-капитан!
Да що з вамы?"
Я вытер грязь с лица и открыл глаза. Передо мною покачивалась
знакомая физиономия. Определенно, я его видел раньше... Обнаружив, что это
нижний чин в погонах, я уверился, что не в плену, и меня немного
отпустило. А говоривший торопливо объяснял, что он Семенчук, что какой-то
Мыкола велел отвести меня "до ликаря", а на улице стреляют, и надо
поскорее куда-нибудь спрятаться. Действительно, вокруг что-то
посвистывало, и я при помощи моего странного благодетеля приподнялся и
перместился куда-то за ближайший плетень. Тут уж все стало на свои места,
и я понял, что нахожусь рядом с тем самым домом, откуда бил пулемет, что
пулемет молчит, а загадочный Семенчук - тот самый земляк поручика Голуба.
"Мыколой" он называл самого поручика, а меня, вероятно, по красноиндейской
привычке, возвел, прости Господи, в сан "товарища".
Обижаться я не стал, "до ликаря" идти отказался, и мы направились
вперед, где все еще гремело. По дороге я узнал, что красные, когда я
оказался у самого дома, швырнули ручную бомбу, меня оглушило, а прапорщик
Мишрис цел и невредим. А буквально через минуту в хату с другой стороны
ворвался поручик Голуб и разнес там все вдребезги. Пулеметчика взяли
живым, но когда поручик увидел, что я валяюсь в грязи и не прихожу в себя,
то приколол краснопузого на месте. Поручик Успенский повел между тем роту
дальше, а бывший доблестный красный боец Семенчук остался меня сторожить.
Роту мы догнали быстро, но бой уже затихал. Красные откатывались из
Уйшуни к Перекопу, бригада Морозова их преследовала, а нам подполковник
Выграну приказал занимать оборону на южной околице в ожидании гостей.
Стало известно, что господ большевичков турнули от реки Чатарлы, и теперь
они валят назад к Уйшуни. И мы должны их встретить.
Я уже вполен пришел в себя, похвалил поручика Успенского, посоветовал
прапорщику Мишрису в следующий раз не бросать взвод без командира и
поблагодарил поручика Голуба за заботливую няньку в лице краснопузого
