правительство Его Величества Султана считается с тем, что специалистов по
древней истории в мире не так уж много. И даже если, от чего храни Аллах,
войска Кемаля войдут в столицу, он и его коллеги могут быть спокойны, -
Кемаль-эффенди - европейски образованный человек. И он, то есть господин
Акургал, не может понять, как правительство большевиков смеет так
относиться к русским историкам, которых он и его коллеги всегда считали
своими учителями.
Я даже не улыбнулся, слушая эту несколько цветистую речь. Многого
здесь не могут понять господа турки с их верой в европейскую
образованность.
Между тем господин Акургал оставил велеречивый слог и заговорил
вполне по-деловому. У них нет свободных штатных должностей. Зато у них
есть ставка консультантов. Конечно, господин директор - человек с
некоторыми предрассудками, но даже он не откажется от услуг бывшего
сотрудника Русского Археологического Института.
Я поправил его, заметив, что был лишь сотрудником вне штата, но
господин Акургал уже допивал кофе, явно собираясь направляться к
директору. На какое-то мгновенье я подумал, как это было бы хорошо. Может,
этот швейцарец ошибся, и у меня есть еще несколько лет. Тихий музей,
который через некоторое время вполне может стать серьезным научным
центром... Можно связаться с теми из коллег, кто сумел уехать... Можно
даже попытаться разыскать что-нибудь из фондов и коллекции института...
Я помотал головой, отгоняя наваждение. Поздно. Еще бы пару лет
назад... Правда, как раз два года назад мы вели бои на подступах к
Донбассу...
Господин Акургал решил, вероятно, что я претендую на нечто большее,
чем место консультанта, виновато развел руками и просил обязательно зайти
через несколько дней. Я поправил френч и сослался на служебные
обязанности, которые едва ли позволят мне часто бывать в Истанбуле.
Эта беседа несколько успокоила меня. Во всяком случае, я отчасти
пришел в себя. Ну что ж, Института нет, но есть господин Акургал и его
молодые коллеги. Есть даже Кемаль-эффенди, ценящий европейски образованную
интеллигенцию. А эта надпись на скверном малоазийском мраморе все равно
впервые была издана в ежегоднике "Известия Русского Археологического
института в Константинополе" профессором Кулаковским и выпускником
Харьковского императорского унивеситета Пташниковым.
В Истанбуле мне было делать больше нечего. Конечно, я мог бы зайти на
улицу Де-Руни, но сегодня меня там не ждали. Тем более , в последний раз
Яков Александрович явно что-то недоговаривал. А между тем, я к этому
никаких поводов не давал.
Я пересчитал лиры, и решил перекусить в каком-нибудь приличном
ресторане. В конце концов, будет что вспомнить в нашей офицерской столовой
за ужином. Нет, спасибо, конечно, господам французам за продукты, но лучше
бы они ели их сами.
Трудность была в том, что приличный ресторан в Истанбуле - это не
Музей Древностей. Где находится Музей, я знал, а вот с приличными
ресторанами дело обстояло сложнее. Я уж совсем было собрался спросить об
этом самым наглым образом у первого встречного британца, но затем в голову
пришла иная мысль. В конце концов, не торчать же одному за столиком,
пережевывая шашлык по-карски или азу-измит. И я направил свои грешные
стопы к гимназистке седьмого класса.
Я помнил, где она живет, - в ту ночь, вернее,в то утро я проводил ее
домой, точнее, в тот многоэтажный домище, где она снимает комнатку у
какой-то мрачноватого вида старухи. Конечно, Татьяны вполне могло не
оказаться дома, но попытка, как известно, не пытка. Тем более, не пытка в
чеке.
Татьяна была дома, но ее вид мне сразу же не понравился. Допуская
увидеть ее с очередным кавалером, просто подшофе или после понюшки
кокаина, - с позволения сказать, ноблесс оближ. Но она была совершенно
одна, без всяких следов боевой раскраски, а комната имела весьма
заброшенный вид и чуть ли не поросла мохом.
Я решил было, что она прихворнула, но Татьяна заявила, что чувствует
себя вполне прилично. Тогда я поглядел на нее внимательнее и
поитересовался, сколько дней она не ела. Оказалось, что всего день. До
этого она питалась на то, что удавалось продать на местной барахолке.
В общем, она не последовала моему дурацкому совету, и не пыталась
топиться в Золотом Роге. Правда, пришлось все продать. А вчера это "все"
кончилось. Но, в любом случае, она благодарна мне за добрый совет.
Думаю, мои нравственные проповеди все же не при чем. Просто, у
каждого человека есть свой предел. Вот подпоручик Михайлюк не мог есть
конину. Это было зимой 19-го, когда всем нам приходилось подражать
татарам. А подпоручик Михайлюк конину не ел. Один раз поел - и чуть не
помер. Видать, такой предел есть и у Татьяны, Правда, помирать с голоду -
тоже не лучший выход.
Я поглядел на нее критическим взором и поинтересовался, где тут можно
купить приличное платье. Она усмехнулась и сказала, что я несколько
опоздал. Раньше мне стоило заплатить две лиры. А теперь и платье ни к
чему. Лучше она и вправду искупается в Босфоре.
Пришлось объясняться. Я сообщил, что нас того и гляди переведут в
Занзибар, и напоследок мне хочется посидеть с дамой в приличном ресторане.
Истанбульских ресторанов, однако, я не знаю, а знакомая дама у меня здесь
одна. Что же касается платья, то после посещения ресторана его можно
продать. Или сжечь, дабы никаких вопросов не возникало.
С платьем вопрос решился быстро, труднее оказалось найти пристойный
ресторан. В конце концов, мы остановили свой выбор на "Бристоле",
невдалеке от Британского посольства. Это меня успокоило - господа
островитяне любят чистоту, и по крайней мере, тараканов там не встретишь.
"Бристоль" оказался весьма шикарным заведением. Швейцар с подозрением
посмотрел на мой френч. Я мысленно возмутился - френч был английский, и
перед поездкой я его специально выгладил. Но блестевшие на нем кресты -
Св. Владимира и Ледяной - убедили цербера, и вскоре мы сидели за столиком,
производя изыскания в меню. Многие не любят британскую кухню, а,
признаться, напрасно. Впрочем, тут был достаточный выбор турецких
деликатесов. А уж тех, кто не приемлет турецкой кухни, я вовсе не понимаю.
Мы заказали шампанское, но я почти не пил, а в основном, поднимал
фужер. В последний раз пить пришлось месяцев шесть назад, а потом как
отшибло. Господа эскулапы сие как-то объясняли, но уж очень сложно.
Попросту говоря, не тянет.
В общем, было спокойно, приятно, почти как до войны. Впрочем, нет, до
войны я бывал в ресторанах редко и, конечно, не в военно мундире. Скорее
это напоминало редкие поездки с фронта в Екатеринослав, где мы откисали
после очередной схватки с Упырем.
Между тем, пришлось отвечать на вопросы. Я радостно сообщил, что у
меня, как всегда, все в порядке. Я чувствую себя превосходно, что вполне
подтвердил один очень-очень ученый профессор, у которого я побывал не
далее как сегодня. В общем, живем - не тужим, только в Занзибар ехать
очень уж не хочется.
Татьяна слушала молча, а потом, не поднимая глаз от скатерти,
попросила прощения за фразу, которую она признесла в нашу первую встречу.
Я весело поинтересовался, какую именно, но взглянул на нее и понял, что
переиграл. Тогда я заставил себя усмехнуться, и в свою очередь еще раз
извинился за все те глуопсти и пакости, что наговорил ей тогда. В общем,
наступило взаимное прощение, я заказал кофе, готовясь покинуть
гостеприимный "Бристоль", как вдруг на наш стол спикировала бутылка
шампанского, причем, куда поприличнее той, которую заказал я сам.
Я вопросительно посмотрел на официанта, и тот пояснил, что это нам
прислали, и был указан столик в отдаленном углу. Как говорится, "от нашего
стола - вашему столу". Аллаверды, одним словом. Только мы были не в
Екатеринославе, а в граде Константинополе, и это становилось уже
интересным.
Я пригляделся. За столиком восседала вполне приличная компания - две
дамы и два господина явно британского вида. Впрочем, один из них показался
мне чем-то знакомым. Я его определенно видел раньше, но не в Истанбуле, не
в дамской компании и не в штатском.
Господин британского вида перехватил мой взгляд, мило улыбнулся и
помахал ручкой. Я решил развеять свои сомнения и встал, чтобы подойти к
нему. Я сделал всего два шага, но тут меня повело, в висках запульсировала
кровь, в ушах загудело, а дышать стало совсем нечем. Я успел подумать, что
лучшего места для обморока не найти, пожалуй, не удастся, схватился за
колонну и начал сползать на мраморный пол. Последнее, что я успел
расслышать, был крик Татьяны: "Помогите! Он не пьяный, он болен!" И,
проваливаясь в какие-то тартарары, я все же мысленно поблагодарил ее.
Очнулся я в пустой темноте. От случившегося не осталось ничего, кроме
легкого головокружения. Свой френч я обнаружил на стоящем рядом стуле, а
зажженая спичка объяснила мне остальное. Я пребывал в комнате, которую
снимала Татьяна, нагло оккупировал ее кровать, вытеснив гимназистку
седьмого класса на пол, где она мирно почивала, укрывшись старым пальто.
Бутылка шампанского стояла в углу, слева от двери.
Утром я приготовился нудно и долго извиняться, но Татьяна напоила
меня вполне пристойным кофе, и глядела на меня так, что мне самому стало
себя жалко. От нее я узнал, что несколько наших соотечественников, спасибо
им, бросились вчера мне на помощь, причем, особенно старался господин
британского вида, приславший нам шампанское. Он помог довезти меня сюда,
не забав оставить все ту же бутылку, и просил передать, что, к сожалению,
очень спешит, но обязательно даст о себе знать.
Теперь я вспомнил окнчательно. Чуть больше года назад мой
доброжелатель носил генеральские погоны, и на одной севастопольской
квартире мы пили "Смирновскую" по поводу того, что мы сним тезки. Жаль,
что я грохнулся в обморок, словно институтка при виде мыши. Мне стоило бы
о многом его расспрсить. Оставлось ждать, когда он появится вновь.
В лагерь я вернулся, похожий, очевидно, на жертву графа Дракулы,
поскольку никто, даже поручик Успенский, не стал меня ни очем
расспрашивать. За что я им всем чрезвычайно признателен.
Туркул, ознакомившись со всем, что написано выше, предложил объявить
среди "дроздов" подписку на мое лечение. Я не стал возражать, а просто
назвал сумму. Поручик Успенский, в свою очередь, потребовал, чтобы я
перестал портить его бумагу, дабы не растрачивать силы. Историю сорокинцев
он обещает написать сам, после завершения своего великого романа. Он не
преминул добавить, что рассказ о раскаявшейся Магдалине и перепившемся
штабс-капитане не меет никакого отношения к нашей крымской эпопее. Суровый
он человек, поручик Успенский. Сразу видно, бывший химик. Но все-таки
связь между всем этим очевидна: после трагедии в давние времена в театре
ставили специальную пьеску, под разъезд карет.
29 апреля
Денек отдылал, и вот теперь, наконец, приступаю вновь к дневнику.
Вчера, дабы не перепутать что-нибудь существенное, я лишний раз
проконсультировался с Туркулом и Володей Манштейном, а также заглянул в
одну из тех книжек, что мы с поручиком Успенским нелегально купили в
Истанбуле в прошлую нашу поездку. Поскольку поручик опять посмеется над
моей склонностью к мрачным тайнам, рискну назвать ее. Это все та же
строжайше запрещенная на Голом Поле брошюра Якова Александровича "Требую
