всякого преувеличения. Прапорщик Немно оказался самым настоящим цыганом,
правда, цыганом, закончившим Петербургский технологический институт и
успевшим получить на Германской Анну и Станислава. Он военный инженер, но
ушел из армии после Бреста, жил в Крыму и попал под последнюю мобилизацию.
Дело свое он знал, проверять тут было нечего, и я для порядка велел лишь
подсыпать бруствер в пулеметном окопе. Заодно удалось угоститься моим
любимым "Мемфисом", - у прапорщика оказался наплохой папиросный резерв.
В третьем взводе картина была совсем иная. Грустная была картина:
взвод попросту спал. А ведь здесь почти половина были юнкера, можно
сказать, гвардия. Конечно, мальчишек могло сморить, но чтоб так завалиться
спать, не оборудовав огневую позицию и даже не выслав охранения... Я пнул
сапогом первого попавшего слугу Морфея и поинтересовался, где командир. Ну
конечно, прапорщик Мишрис мирно спал, завернувшись в шинель. Молоденький
такой мальчик. Лет девятнадцати, не больше. И прапорщика он получил только
что, за успехи в учебе. Я вздохнул и пошел искать поручика Успенского.
Поручик Успенский не терял времени даром и уже организовал двоих
штабс-капитанов из 13-й дивизии на партию в преферанс. Пришлось поманить
его пальцем и направить в третий взвод.
На переправе покуда все стихло, но слева грохот усиливался, в воздухе
вновь проскрежетали "Ньюпоры", а за Сивашем то и дело продолжали взлетать
сигнальные ракеты. Штабс-капитан Дьяков, только что вернувшийся от
генерала Андгуладзе, успел прокричать мне, что бой идет по всему фронту,
красные атакуют Перекоп, а связь все время рвется. Я догнал его и
поинтересовался, что, собственно, предстоит делать нам. Он немного
отдышался и пояснил, что пока вместе с 13-й дивизией будем держать брод у
Мурза-Каяш, ну а там будет видно.
Красные дали нам пердохнуть не больше часа. Поручик Успенский только
успел доложить, что привел третий взвод в божеский вид, надрал уши
прапорщику Мишрису и оборудовал пулеметное гнездо, как из-за Сиваша
ударили тяжелые гаубицы, и колонна красных вновь поперла на нас. Я крикнул
по цепи, чтоб без команды не стреляли и, послав поручика Успенского во
второй взвод, сам поспешил в расположение третьего. Прапорщик Мишрис имел
не просто смущенный, а совершенно несчастный вид. Он начал было бормотать
нечто вроде извинений, но я прервал его и велел заниматься взводом,
повторив приказ не стрелять без команды. Заодно поглядел на его уши: уши
были обычного цвета, а значит, поручик Успенский надрал их все же не в
прямом, а в фигуральном смысле. Я достал свой трофейный "цейсс", с которым
не расставался с 16-го, и стал наблюдать.
Красные валили валом. Их артиллерия пыталась прикрыть колонну,
устроив огневую завесу вдоль всего нашего берега, но получилось это у них
не очень удачно. Правда, и пушки генерала Андгуладзе били неточно, -
водяные фонтаны взлетали то слева, то справа, обдавая краснопузых соленой
сивашской водой, но это грозило им в худшем случае простудой.
Между тем, среди наступающей колонны что-то темнело. Я всмотрелся и
понял, что комиссары волокут с собой несколько пушек. Над головой вновь
закружили "Ньюпоры", и тут я понял, что брод нам не удержать.
Впрочем, эту атаку мы все же отбили. Красных подпустили на
пистолетный выстрел, они уже начали выволакивать свои орудия на берег, но
тут разом ударили все пулемету, из-за горящей на околице хутора хаты
выполз броневик, а наши артиллеристы выкатили орудия на прямую наводку и
ударили осколочными. Затем мы выскочили из окопов, но красные штыкового
боя не приняли и вновь побежали обратно. Мы даже успели захватить две
пушки, правда, без замков и панорам.
Больше в этот день атак не было, а к вечеру спустился туман, и
красные "Ньюпоры", к нашей радости, более не появились. За Сивашем
по-прежнему взлеталие сигнальные ракеты, артиллерия господина-товарища
Геккера время от времени постреливала, но было ясно, что до утра можно
отдохнуть.
Спать пришлось в окопах, набросав поверх грязи все, что удалось найти
в догоревшем Мурза-Каяше. Мне не спалось, и я решил прогуляться в штаб и
узнать новости.
Новости не утешали. Весь прошедший день красные атаковали по всем
направлениям, но главный удар пришелся, как и ожидалось, по Перекопу. К
вечеру им удалось-таки втянуться вглубь перешейка, хотя тающий лед и
несусветная грязь помешали привезти артиллерию, что дало нам некоторые
преимущества. Но главное было еще впереди.
К утру все изрядно промерзли, несмотря на костры. Хуже всего был даже
не холод, а страшная сырость, подползавшая с Сиваша. Над морем стоял
густой туман, и противоположный берег, где скапливались для атаки красные,
исчез, словно и вправду сгинул. В такой обстановке даже вражескую атаку
ждешь с нетерпением. Солнце еще только-только начинало просвечивать сквозь
сизую дымку, как наши соседи слева, батальон 13-й дивизии, снялись с
позиции и двинулись куда-то на юго-запад. А вскоре и мы получили приказ
оставить окопы и спешным порядком идти к Воинке. У брода оставался лишь
небольшой заслон.
До Воинки было далеко, грязь временами становилась непроходимой, и я
уговорил штабс-капитана Дьякова завернуть хотя бы на полчаса на наш хутор,
чтобы отдышаться. Тем более, первая рота вчера выбежала налегке, оставив
свои вещи, которые теперь было самое время забрать.
Уже подходя к хутору, мы поняли, что зря сделали крюк: хутора не
было. Все сгорело дотла, - и наши хаты, и сараи, где мы разместили
новобранцев, и тот дом, где квартировал штабс-капитан Дьяков. Мы так и не
поняли, что случилось: то ли артиллерия красных нащупала-таки нас, то ли
"Ньюпоры" удачно отбомбились напоследок. Семью штабс-капитан Дьяков успел
отослать в Карасубазар еще вчера, но все добро его роты пошло дымом,
заодно с полевой кухней. Первым следствием этого стала быстрая убыль наших
папирос, - теперь приходилось делиться с погорельцами.
Высказавшись вслух по адресу краснопузых и про себя по адресу
командира, мы поплелись к Воинке, чувствуя себя почти что бездомными
сиротами. Штабс-капитан Дьяков мрачно молчал и поглядывал на меня, словно
я был тем самым господином-товарищем Геккером. Вероятно, он обиделся на
меня за то, что я приказал своим забрать вещи, и теперь получилось нечто
вроде подрыва авторитета. Я, между прочим, советовал ему сделать то же, но
не любит штабс-капитан Дьяков советов. Прямо-таки обожает брать
ответственность на себя. Ну, раз взял, пусть тащит.
Итак, мы шли к Воинке, где-то за нашими спинами что-то грохотало, и
не надо было быть великим стратегом, чтобы понять случившееся. Ежели
командующий оголяет оборону на Сиваше, то, значит, на Перекопе еще хуже.
К Воинке мы подощли около часу дня и обнаружили там скопление всякого
рода отрядов и отрядиков и полное безначалие, что бывает почти всегда в
таких ситуациях. Даже штабс-капитан Дьяков, пробегав не менее часа, не
смог ничего толком узнать, и мы разместились на окраине на какой-то
брошенной ферме. Внезапно в центре села что-то грохнуло, не иначе, ручная
бомба, затем послышались револьверные выстрелы и громкие вопли. Все это
напоминало налет махновцев, но поскольку Упыря в Крыму еще не было,
положение становилось еще более непонятным.
Я поднял роту и приказал выкатить пулеметы стволами на улицу. Вдалеке
все еще вопили. Послышался конский топот, - по улице мчался десяток
верховых, впереди которых на забрызганном грязью караковом жеребце несся
здоровенный малый в бурке. Вся эта кавалькада двигалась явно в нашем
направлении, и я на всякий случай отбежал к пулемету. Поручик Успенский и
поручик Голуб уже были на месте.
Возле плетня молодец в бурке картинно поднял коня на дыбы, но грязь
сыграла с его мустангом плохую шутку. Конь дернулся, и где-то минуту мы
все с интересом следили за тем, удержится ли джигит в седле или все-таки
сковырнется. Но удалец справился, наконец, с конем, поднял руку и закричал
нечто вроде "Здорово, сорокинцы!" Минуту он ждал, думая, вероятно, что в
ответ последует дружное "Здравия желаем, ваше...", но мы молчали, ожидая,
что будет дальше. Всадник закашлялся, а затем изволил-таки представиться.
Так мы и познакомились с Николя Орловым. Беседа наша была недлинной.
Орлов заявил, что он назначен командиром резерва главкома в Воинке и
потребовал рапорта. Мы молчали, и я минуту-другую раздумывал, не срезать
ли этого народного героя очередью в упор. Очевидно, так думал не я один,
поскольку Орлов что-то почуял, сник, а затем неуверенным тоном заявил, что
на неподчинение он разоружит наш отряд и отдаст под суд. Я начал
соображать, не стоит ли вступить с ним в переговоры, но тут поручик Голуб
свистнул, вслед ему засвистел поручик Успенский, а затем другие, и
получилось очень даже неплохо, будто бы здесь не Сорокинский отряд, а
Соловей-Разбойник, Одихмантьев сын. Сообразив, что за этим последует
продолжение, Орлов резво развернул мустанга и помчал назад в сопровождении
своих абреков. Мы ждали. Через некоторое время в центре села вновь
послышались крики, конский топот, а затем все стихло. Картина прояснилась
к вечеру. Оказывается, Орлов, прибыв в Воинку,послал телеграмму Якову
Александровичу с требованием подчинения себе резервной группировки, а
получив отказ и будучи освистан, бросил фронт и помчался на юг. Кое-где,
как выяснилось, ему пульнули вслед, что мы, собственно говоря и услышали.
А новости шли одна хуже другой. Красные втянулись вглубь перешейка и
штурмовали Уйшунь. Оставленный нами брод у Мурза-Каяш был захвачен сразу -
господин-товарищ Геккер бросил конницу, с налету смел наше прикрытие и
уложил всех, кто не успел скрыться, в мерзлую крымскую землю. А банда
Орлова, совсем озверев, шла прямиком на Симферополь.
Ну вот, приходится закругляться. Нас всех приглашают в штаб по поводу
форс-мажора с нашими вещами.
17 апреля
Вчерашнее разбирательство проходило, так сказать, на высшем уровне.
Присутствовали генерал Туркул, генерал Ноги, несколько штабных полковников
и сам Фельдфебель. Мы с поручиком Успенским молчали и честно изображали
невинных жертв. Зато "дрозды" шумели вовсю, это они умеют. Были помянуты и
покойный Дроздовский, и покойный Туцевич, и Ледяной поход, и Харьковская
операция 19-го. Заодно немало было сказано о тыловой сволочи, напившейся
нашей крови и теперь допивающей, так сказать, остатки. Фельдфебель
попытался было рыкнуть на "дроздов", но умница Туркул встал и заявил, что
ежели его офицеров и боевых товарищей - кивок в нашу с поручиком Успенским
сторону - будут обворовывать или, хуже того, обыскивать, он попросту
поднимет всех на штыки. Кого это "всех", он уточнять не стал, но
Фельдфебель как бы случайно взглянул на генерала Ноги, а тот отвел глаза.
Впрочем, кончилось это самым прозаическим образом. Генерал Ного
изобразил воплощенную добродетель и поклялся, что никто никого не думал
обыскивать, затем Фельдфебель вызвал дежурившего в этот день по лагерю
капитана-алексеевца и вкатал ему трое суток ареста. Мне было жаль
капитана, хотя, признаться, в его власти было не пустить господ
белочекистов обыскивать наши вещи.
После всего этого генерал Туркул отозвал нас с поручиком Успенским в
сторону и потребовал признания во всех смертных грехах. Или хотя бы в
одном: что, собственно говоря "им" от нас надо было. Вопрос застал нас,
честно говоря, врасплох. Поручик Успенский предположил, что целью обыска
была его единственная колода карт, которой еще можно играть, поскольку все
