него в зал, сдирая на ходу перчатки, почти вбежал Яков Александрович. Он
сбросил перчатки на стул, через секунду туда же полетела шинель. Яков
Александрович одернул китель и достал портсигар.
Поока он закуривал, а вслед за ним и остальные, я решал нехитрую
задачку о двух действиях. Прежде всего, какой бы генерал ни был
"капказский человек", но устав он знает. И называть командира 3 армейского
корпуса командующим зря не станет. Действие второе: выходит, Яков
Александрович действительно назначен командующим войсками Таврии и Крыма,
а значит, мы все-таки будем драться, а не бежать.
Выглядел Яков Александрович неважно и по сравнению с сентябрем, когда
я его видел в последний раз, заметно сдал. Лицо было даже не бледным, а
каким-то серым, вдобавок, как я заметил, у него все время дергалась щека.
В общем, смотрелся он куда старше своих тридцати пяти. Да и мы все едва ли
помолодели за эти идиллические месяцы. Но тик - тиком, а говорил Яков
Александрович спокойно, не повышая голоса, в своей обычной чуть
насмешливой манере. Говорил, правда, о вещах совсем невеселых.
Наши войска отступали по всему фронту. Основные силы, в том числе и
Добрармия, донцы, кубанцы и терцы уходили на Кавказ.На нашем левом фланге
войска Шиллинга и Драгомирова отступали на Одессу и Николаев. В центре,
то-есть у нас, в Таврии, образовалась стратегическая пустота, которую и
пытался прикрыть 3 армейский корпус, срочно отводимый к крымским
перешейкам. В Крым рвалась Х11 армия красных под командованием
господина-товарища Геккера. В авангарде господ большевиков шли уже
знакомая нам эстонская дивизия и группа Павлова, между прочим, бывшего
офицера лейб-гвардии Волынского полка. Этот Павлов прошлой осенью изрядно
отличился под Орлом и теперь спешил за лаврами в Крым.
А в Крыму обстановка была паршивая. Полуостров заполнили
эвакуированные разного чина и звания. Забив порты, они требовали
немедленного отплытия. Войскам несколько месяцев не выдавали жалованья,
некоторые части окончательно разложились и перешли на самообеспечение
то-есть, попросту к грабежам. Генерал Субботин, отвечающий за оборону, с
положением не справлялся, а командующий флотом вице-адмирал Ненюков думал
только об эвакуации. Ко всему прочему, поднимала голову большевизия в
городах и зеленая сволочь в горах.
В этих-то условиях Яков Александрович брал не себя оборону
полуострова. Он сообщил, что в его непосредственном распоряжении имеется
около трех тысяч человек, но он надеется, что успеет подойти 34-я дивизия
из-под Николаева, хотя ее положение сложное - уже сейчас она практически
окружена. Мы все переходим в распоряжение генерала Андгуладзе и будем
действовать согласно плану командующего. Последнее, естественно, не
расшифровывалось.
Все это Яков Александрович изложил нам настолько спокойно, будто
находился в учебной аудитории Пажеского Его Императорского Величества
корпуса, где он до войны преподавал тактику. Да, преподавательская
закваска неистребима, и я проникся чем-то вроде гордости за коллегу.
После Якова Александровича слово взял Андгуладзе, который, произнеся
нечто похожее на "умрем-умрем", достал какую-то бумагу и начал читать. Это
был приказ Якова Александровича от 31 декабря. В основном, он относился не
к нам, фронтовикам, а разного рода тыловой сволочи, которую командующий
призывал принять человеческий вид и включиться в организацию обороны.
Помнится, имелось в виду "пока берегитесь, а не послушаетесь - не
упрекайте за преждевременную смерть". Это было правильно, но для нас самое
большое значение в приказе имело то, что ему, то есть Якову
Александровичу, приказано удержать Крым, и он это выполнит, во что бы то
ни стало. И не только попросит, но и заставит всех помочь ему. Что ж,
начало положено.
Когда все расходились, мне удалось протолкаться к Якову
Александровичу, для чего, правда, пришлось изрядно пихнуть локтем одного
полковника в английской шинели. Яков Александрович узнал меня, мы
поздоровались, и он, естественно, спросил о подполковнике Сорокине. Об
этом, собственно, я и хотел ему сказать. Он понял в чем дело, кивнул и
пообещал выяснить и, если требуется, оказать помощь. Потом он
поинтересовался поручиком Голубом, которого, очевидно, запомнил по
Волновахе. Я подозвал поручика, и мы втроем коротко побеседовали, к вящему
неудовольствию столпившихся рядом штабных. Три бывших преподавателя. Так
сказать, наследники Ушинского.
На следующее утро к нам в гимназию примчался вестовой из штаба, и мы
тут же начали собираться. Генерал Андгуладзе приказывал эвакуироваться.
Остатки нашего отряда поступали в его распоряжение и вместе с частями
дивизии отходили на Таганаш, чтобы занять позиции между Мурза-Каяш и
Сивашом. В тот же день мы уехали, и в моих записях следует перерыв вплоть
до 13 января.
11 апреля
Несколько дней ничего не писал, хотя произошло немало интересного.
Прежде всего меня вызвали в штаб и назначили в ночной караул. Я, само
собой, отказался. Конечно, это была дурная фронда, но тут, что называется,
нашла коса на камень, - я твердо стоял на своем. Тогда меня взяли под белы
ручки и повели к начальству. Я ожидал разбирательства с самим
Фельдфебелем, но меня привели не к нему, а к генералу Ноги.Собственно, его
фамилия Нога, но мы его сразу же переименовали в честь командующего
японской армией под Артуром. Ноги усадил меня на раскладной металлический
стул, угостил французской папиросой и повел душеспасительную беседу.
Он, естественно, знает, кто я такой. Помнит о том, что контузию я
получил в бою под Екатеринодаром, когда генерал Марков вел офицеров на
последний приступ. Помнит и о том, что я был контужен под Волновахой,
когда мы остановили Билаша, не пустив его к Таганрогу. Поэтому меня
стараются особенно не обременять мелочами службы и используют главным
образом как преподавателя, то есть по довоенной специальности.
Тут меня подмывало сказать, что к "мелочам службы" меня не особо
подпускают не только из филантропии, но и как человека, служившего с
Яковом Александровичем. Особенно после известных нам событий. И что еще
после первой контузии под Горлицей, в 15-м году, меня хотели направить на
комиссию, но я из гордости отказался. Однако, я не сказал ни первого, ни
второго, поскольку понял, чем занимается генерал Ноги при штабе, и все это
ему, конечно, известно,так сказать, по долгу службы. А он между тем
перешел на совершенно медовый тон и сообщил, что обстановка в лагере
нездоровая, господа марковцы, алексеевцы и дроздовцы никак не могут
поделить победных лавров, и что в эту ночь ожидается генеральное побоище.
Поэтому штаб старается опереться на наиболее преданных офицеров, к числу
коих он безусловно относит нас с поручиком Успенским.
Ну, как говорится, спасибо, уважил. Бедный поручик Успенский, -
выходит, и он у них на карандаше!
Я сделал преданные глаза и потребовал за ночное дежурство двое суток
отпуска с правом съездить в Истанбул. Причем не в одиночку, а,
естественно, с поручиком Успенским, который уже ходил в ночное дежурство.
Все это, разумеется, было несусветной наглостью, но генерал Ноги охотно
согласился. Мне дали под начало двух прапорщиков из Корниловского полка и
взвод нижних чинов, и всю ночь мы блюли наше Голое Поле. Никакого побоища,
само собой, не случилось. Мы задержали троих в дрезину пьяных дроздовцев и
какого-то капитана-марковца, тоже подшофе. Дроздовцев отпустили, а
марковца, оказавшего сопротивление, отволокли куда следует. На этом наши
подвиги и кончились, и на следующий день мы с поручиком Успенским уже
плыли на турецком катере в Царьград.
После мрачного Голого Поля Истанбул несколько оглушал. А вообще город
приятный, веселый, несмотря на грязь и турецкую бестолковщину. Впрочем,
сейчас в нем турок, наверное, меньше, чем господ союзничков и наших вояк.
Когда мы высадились в Золотом Роге, поручик Успенский припомнил, как наши
российские интеллигенты от господина Леонтьева до профессора Милюкова
мечтали о российском воинстве в стенах града Константина. И вот мечта
сбылась: мы, российское воинство, дефилируем через врата Царьграда,
подсчитывая при этом имеющиеся у нас лиры.
Между прочим, к русским здесь относятся не просто терпимо, а
прямо-таки хорошо. Очевидно, турки чувствуют в нас собратьев по поражению.
Господ союзничков они терпеть не могут, и это, признаться, приятно.
Мы с поручиком Успенским уже знали, куда нам идти, но вышло
по-другому. Еще на катере к нам приклеились двое розовощеких
юнкеров-константиновцев, уверявших, что они впервые едут в Истанбул, а
посему наш долг состоит в том, чтобы показать юношам второй Рим. Глаза их
были настолько невинны и простодушны, что я сразу понял нехитрый фокус
генерала Ноги. Ну что ж, такой вариант мы с поручиком Успенским тоже
предусмотрели.
Юношей сразу потянуло на знаменитый Истанбульский Крытый рынок, где
можно купить чего угодно, а на известной среди нашего воинства узенькой
улочке у самого рынка - и кого угодно. Но я решил молодых людей не
баловать и организовать культурную программу. Сами виноваты, раз
напросились. Истанбул я знаю не Бог весть как, но все же бывал здесь пару
раз до войны, когда ездил к профессору Кулаковскому в Русский
археологический институт. Так что где находятся главные
достопримечательности - представление имею.
Мы прогулялись к Айя-Софие, где константиновцам была прочитана мною
целая лекция об истории этого и в самом деле великого храма; не забыл я
процитировать им и соответствующее место из Нестора о визите сюда послов
Святого Равноапостольного князя Владимира, взыскивавшего истинного Бога.
Поручик Успенский подхватил эстафету и долго объяснял любознательным
юнкерам особенности изготовления здешних мозаик. Выслушав подробный
рассказ о химическом составе смальты и добавлявшихся туда красителях,
юноши приуныли. Но это было лишь самое начало. Мы прошествовали к Голубой
Мечети, что дало мне хороший повод для ознакомления наших спутников с
некоторыми аспектами истории Блистательной Порты. Далее нас ждал Дворец
Топак-Хана. Я рассчитывал, что дворца будет достаточно и нас, наконец,
оставят в покое. Но не тут-то было: очевидно, генерал Ноги шутить не
любит, и молодые люди, затравленно переглянувшись,заявили, что им
чрезвычайно интересно и они жаждут продолжения.
Ну что ж, Истанбул город большой. Мы направились по хорошо знакомым
мне местам, к Русскому Археологическому институту. Меня и самого тянуло
туда, хотя я и знал, что смотреть там, увы, уже нечего.
Мы стояли у огромных литых чугунных ворот, глядя сквозь них на
заброшенное двухэтажное здание. Института уже не было: после вступления в
войну турки устроили здесь погром и вывезли все, что имело ценность.
Нашему посольству было не до этого, посол лишь поручил итальянцам
присмотреть за имуществом РАИК. Но вскоре Италия тоже вступила в войну, и
вся эта история заглохла. А жаль институт. Когда мы с поручиком Успенским
год назад беседовали в Севастополе с профессором Лепером, старик все
сожалел, что не успел вывезти хотя бы часть здешних коллекций. Впрочем,
даже если бы имущество и успели вывезти, то через четыре года оно
досталось бы комиссарам. Так что - всюду клин.
Юнкера не отставали, и мы, перемолвившись с поручиком Успенским,
направились к Крытому рынку. Константиновцы повеселели, да и нам, честно
