К счастью, в эти самые дни - мы узнали об этом значительно позже, в
Мелитополе - Яков Александрович сумел еще раз прищучить Упыря у Кичкас.
Махно увел тачанки на север, а мы сумели дойти до Мелитополя, как я уже
успел отметить, аккурат под новый, 1920-й год, 31 декабря, часов в девять
утра, когда солнце, красное, в морозной дымке, еще только-только
поднималось над степью.
Ну вот, похоже, дописался до галлюцинаций. Нет, действительно,
стреляют.
7 апреля
Наши борзописцы уже успели создать легенду об ужасающей скуке в Голом
Поле. Сие, во всяком случае, мы регулярно читаем в приходящих сюда всякого
рода русско-берлинских и русско-парижских газетах. А напрасно пишут.
Вчерашняя ночь - из тех, что не соскучишься.
Нет, никакого красного десанта, к счастью - или к сожалению, это кому
как - не случилось. Просто трое пьяных марковцев подрались с сингалезами.
Сингалезы - ребята спокойные и, в отличие от марковцев,
дисциплинированные, первыми в драку не лезут. Так что виноваты наверняка
наши. А кончилось все очень плохо, - кто-то из наших ослов продырявил
сингалезского лейтенанта. Лейтенанта жалко - он держал своих арапов как
должно, к нашим зря не цеплялся и, между прочим, имел три французские
медали. Вот, стало быть, кроем, кроем союзничков, и за дело, по чести
говоря, а сами-то каковы? И сингалеза жалко, и неприятностей не оберемся,
да и стыдно попросту.
Впрочем, наши "дрозды" спешат уверить всех, что все беды только от
марковцев. Интересно, а кто мой вещевой мешок переполовинил тогда, в
Геническе? Все, все мы хороши, господа. Хоть намордники покупай.
Нам, между прочим, эта потасовка уже вышла боком. Посколку мы,
сорокинцы, вроде бы и не марковцы и не дроздовцы, нас обещают ставить в
ночные караулы. Во всяком случае, поручика Успенского, несмотря на его
заклинания, отправляют сегодня ночью в компании с тремя юнкерами блюсти,
так сказать, наше Голое Поле, особенно его марковскую часть.
Уже здесь, в Голом Поле, когда мы немного обустроились и отоспались,
сорокинцы стали потихоньку искать друг друга. В общем, нас осталось не так
уж мало, как можно было бы предположить. Правда, эти сорокинцы уже в
основном крымские, последнего призыва. Хотя бывают и чудеса: нашелся один
прапорщик из той самой третьей роты, которую паровозный машинист Билаш
расстрелял своими тачанками под Волновахой.Третью роту мы заочно отпели -
и вот надо же! А от моей роты остались лишь мы с поручиком Успенским и
девять нижних чинов. Отвоевалась вторая рота.
Между прочим, в первые недели мы, сорокинцы, вынуждены были
отстаивать здесь свою, с позволения сказать, индивидуальность. Дело в том,
что Фельдфебелю вздумалось нас побрить. А это уж - извините. Устав,
конечно, уставом, но все в нашей Добровольческой армии знали, что
сорокинцы изволят щеголять с бородами. Точнее, с короткими такими
бородками. В конце концов, никто не заставляет дроздовцев снять эти
дурацкие пенсне, хотя зрение у большинства из них отменное. И все потому,
что полковник Дроздовский был слегка близорук. Ну и пусть носят. И наши
бороды оставьте в покое. После долгих пререканий Фельдфебель так и сделал,
и теперь сорокинца узнаешь сразу. Правда, штабс-капитан Дьяков бороду
все-таки сбрил. Ну, ему виднее, тем более, что борода ему не очень шла.
Вот подполковнику Сорокину с его бородкой было неплохо. Нам, во всяком
случае, нравилось.
В Мелитополе мы сразу же разделились. Штабс-капитан Дьяков, теперь
уже на правах командира отряда, отправился искать начальство, а заодно,
что для нас было куда важнее, какую-нибудь крышу над головой. Мы же с
поручиком Успенским и несколькими нижними чинами поспешили на станцию,
где, по слухам, должен был стоять санитарный поезд. Надо было спешить -
нашим тяжелораненым, а их оставалось теперь только двое, было совсем
скверно, и подполковник Сорокин все никак не приходил в себя, хотя в
дороге мы пустили весь наш оставшийся спирт ему на компрессы. Санитарный
поезд действительно оказался на станции, но пришлось долго ругаться и
доказывать невесть что, прежде чем эта тыловая сволочь согласилась принять
наших раненых.
Подполковник Сорокин так и не пришел в себя. Нас уже порадовали
диагнозом: крупозное воспаление легких. Его уложили на носилки, и он
лежал, длинный, худой, и темная отросшая борода торчала вверх, а мы все
стояли рядом, надеясь, что он откроет глаза. В конце концов санитары самым
невежливым образом отодвинули нас с поручиком Успенским в сторону и
втащили носилки в вагон. Поезд должен был скоро отправляться, и мы смогли
лишь узнать, что раненых, вероятнее всего, отвезут в Карасубазар или в
Симферополь.
В самом Мелитополе творилось что-то несусветное, впрочем, вполне
знакомое; похоже, город никто не собирался защищать, толпа штурмовала
вокзал, а редкие колонны наиболее напуганных или, наиболее смелых шли
пешком из города, навстречу морозу и махновцам. Прошел слух, что комиссары
уже в Бердянске, впрочем, толком никто ничего не знал. Штабс-капитан
Дьяков, пробегав полдня, выяснил, что никого из старших командиров в
городе нет, но скоро сюда должен прибыть генерал Андгуладзе, начдив 13, и
мы отходим в его распоряжение. Мне, честно говоря, было все равно -
генерала Андгуладзе я не знал, и с кем защищать Мелитополь или драпать из
того Мелитополя мне, как и, думаю, всем в отряде, было безразлично.
Некоторый интерес представляло другое обстоятельство: собиралось ли
командование вообще оборонять Крым? Этого штабс-капитану Дьякову, само
собой, никто не сообщил, и мы с ним, докуривая его пачку "Сальве",
обсудили несколько возможностей.
Ежели Крым никто оборонять не собирается, то нас могут оставить
прикрывать эвакуацию. В этом случае вопрос с нашим отрядом решался просто.
Я допустил компромиссную возможность: Яков Александровия мог повторить
вариант 19-го года, когда он удержал Акмонайские позиции и не пустил
красных в Керчь. Впрочем, и в этом случае нас, скорее всего, оставят в
заслоне. Даже если предположить, что никто вообще ничего не прикажет, и
войска будут эвакуироваться, так сказать, по возможности, то и в этом
случае мы едва ли успеем дойти от Мелитополя до Феодосии, Керчи или
Севастополя. В общем, спасти нас могло одно: приказ об обороне Крыма и
кто-то способный эту оборону возглавить. Если это будет Яков
Александрович, то какие-то шансы будут. В генерала Андгуладзе верилось
слабо.
Впрочем, влияния на высокую стратегию мы оказать не могли, и надо
было подумать о хлебе насущном. Тут выяснилось, что штабс-капитан Дьяков
еще раз превзошел самого себя. Уж не знаю, каким образом, но он сумел
выбить из местного коменданта разрешение нашему отряду поселиться в
мелитопольской мужской гимназии и даже поставить нас всех на довольствие.
Последнее было буквально даром Божьим, поскольку продукты у нас давно
кончились, а прикупить даже самое необходимое возможности мы не имели. Наш
отряд, как и все части в Таврии, не получал денежного довольствия уже
второй месяц. В общем, это было уже что-то.
В гимназии все было разорено и разграблено, но в пустых классах
оказалось несколько коек, на некоторых из них были даже матрацы. В
довершение всего, в некоторых классах оказались неплохо сработанные
железные печки, оставшиеся, очевидно, от прежних постояльцев. Парт
хватало, поэтому о дровах можно было какое-то время не беспокоиться.
Нижних чинов мы разместили в актовом зале, штабс-капитан Дьяков занял
директорский кабинет, где имелся ободранный, но все же еще пригодный
диван, а офицеры получили по небольшому классу на каждую роту. Нам троим -
поручику Успенскому, поручику Голубу и мне - достался кабинет географии,
который насквозь промерз, и вдобавок зиял выбитыми стеклами.
Поручик Успенский и поручик Голуб рьяно взялись за наведение ежели не
порядка, то какого-то подобия, а я, воспользовавшись служебным положением,
упал на продавленную койку и мгновенно уснул, укрывшись поверх шинели
содранной с окна портьерой. Впрочем, нет, перед тем, как уснуть, я успел
отобрать у поручика Успенского вот эту самую тетрадь с золотым обрезом и
спрятать ее в вещмешок.
Следующие несколько дней мы, насколько я могу судить по записям в
дневнике, отсыпались. Кормили нас еле-еле, железная печка грела скверно,
но мы, признаться, обращали мало внимания на эти мелочи. Один раз мы,
собрав все имевшиеся у нас денежные знаки - а получилось, признаться,
недурная коллекция от керенок до "колоколов" - направили поручика Голуба
на здешнюю толкучку за самогоном. Поручик Голуб - самый подходящий для
подобных операций человек, - благодаря блестящему знанию малороссийского
наречия и опыту общения с глуховскими пейзанами. Поручик Голуб вернулся
очень нескоро, порадовав нас бутылью чего-то чудовищом чуть ли не
карболки. Впрочем, поручик Успенский, вспомнив свою химическую науку,
провел визуальный анализ и дал добро, после чего мы пили этот таврический
эквивалент "Смирновской", закусывая таранью, купленной на той же толкучке.
Все эти дни нас никто не трогал, и штабс-капитан Дьяков совершенно
напрасно бегал каждый день в комендатуру. Хотя четвертого января,
насколько можно верить моим записям, у нас в гимназии появились соседи, -
полсотни нижних чинов и десяток офицеров из 13 дивизии. Таким образом,
слухи о генерале Андгуладзе начали вроде бы подтверждаться, но полной
ясности все еще не было. Офицеры сообщили, что в Бердянске уже красные и
что Мариуполь сдан. Екатеринослав, как выяснилось, был отдан без боя еще
27 декабря. Впрочем, в 13 дивизии были уверены, что командование твердо
решило защищать Крым и оборона будет поручена 3-му армейскому корпусу. А
это значит, что оборону возьмет в свои руки Яков Александрович, что само
по себе неплохо.
Все выяснилось 7 января. От этого дня у меня сохранилась подробная
запись. Утром кто-то из наших соседей сообщил, что в город прибыл генерал
Андгуладзе со своим штабом и расположился в помещении вокзала.
Штабс-капитан Дьяков тут же поспешил туда, вскоре вернулся и рассказал,
что к генералу его не пустили, но велели к шести вечера всем офицерам
собраться в зале ожидания. К этому штабс-капитан Дьяков присовокупил, что
ожидается приезд Якова Александровича, но с этим еще не ясно.
К назначеному времени в зал ожидания набилась где-то сотня офицеров.
Вид мы, признаться, имели весьма ободранный, и несколько подполковников и
полковников из штаба 13 дивизии сразу же выделились благодаря своим
английским шинелям. Сам генерал Андгуладзе оказался пожилым толстяком с
неаккуратными усами и мрачным выражением на типично восточном лице. В
общем, "капказский человек" с погонами генерал-лейтенанта. Ничего дельного
мы от него не услыхали, кроме приказа застегнуться и привести себя в
порядок. Повеяло чем-то родным, чуть ли не школой вольноопределяющихся, но
мы с поручиком Успенским, расстегнув шинели - в зале успели надышать - на
лишний крючок, закурили невообразимый по крепости самосад, купленный все
натой же местной толкучке. На нас покосились, но кто-то понимающе буркнул
"сорокинцы" - и нас оставили в покое. Тут генерал Андгуладзе вскочил,
дернул короткими ручками и трубным гласом возвестил нечто вроде: "Господа
офицеры! Командующий!"
После такого заявления я ожидал, по меньшей мере, самого Антона
Ивановича Деникина. Но Антон Иванович, естественно, не появился, а вместо
