рассуждения о чеке, но их я уже не расслышал.
Нет, конечно, лишних пулеметов для этих целей у нас не было, но
подобная педагогика была не бесполезна. Особенно поначалу.
Итак, мы занялись пополнением. Юнкера, да и краснопузые уже чего-то
умели, с гимназистами было похуже. Но не прошло и трех дней, как
штабс-капитан Дьяков имел все основания доложить в штаб, что отряд
Сорокина готов к бою. И вовремя.
На рассвете 8 марта нас разбудила канонада. Били где-то рядом. К
счастью, красные батареи нацелились главным образом на Мурза-Каяш, и у нас
было время наскоро одеться и собрать вещмешки. Я приказал брать вещи с
собою, - чувствовалось, что на хутор мы уже не вернемся.
Мы шли, увязая в грязи, к Мурза-Каяш, а рядом гремело, за Сивашом
взлетали красные ракеты, и становилось ясно, что это не очередной налет, а
именно то самое. То самое, что господа-товарищи Геккер и Павлов готовили
все эти недели. Мы не ошиблись: именно так для нас началось Уйшуньское
сражение - пятидневный бой, решивший судьбу Крыма.
Поручик Успенский требует внести поправку. Господ красноармейцев он
именовал не "красной сволочью", а несколько иначе. Все-таки оставлю
первоначальный вариант, дабы не испепелилась бумага.
16 апреля
Круги вчерашнего скандала продолжают расходиться все шире по нашему
болоту. Сегодня Фельдфебель отменил занятия и устроил всеобщее игрище,
выгнав в поле всех, включая писарей и больных. Было велено отрабатывать
штыковой бой. Мы с поручиком Успенским мирно курили, поглядывая на всю эту
свистопляску, когда на меня налетел генерал Туркул и потребовал, чтобы я
показал молодежи, что такое фехтование на штыках. Я завел привычную
шарманку про три контузии. Тогда он зловеще рассмеялся и лично вызвал меня
на бой. Генерал Туркул - мастер ходить в штыковую, посему вокруг нас тут
же образовался кружок любопытных. Я заявил, что невелика честь заколоть
инвалида, мы сменили боевые штыки на деревянные и, отогнав публику
подальше, стали друг против друга. Туркул ниже меня ростом, зато гибок,
быстр, да и здоровья побольше. Но горяч, а это не всегда к месту.
Я сразу же кольнул его два раза, в плечо и в бок, он рассвирипел,
поднырнул под мой штык и попал мне прямо в сердце, одновременно сам
получив укол в живот. В общем, вышло у нас, как у Пересвета с Челубеем.
Публика взревела. Туркул потребовал реванша, и тут внезапно все стихло. Мы
поневоле оглянулись и узрели его превосходительство Фельдфебеля, хмуро
взирающего на нашу потеху. Фельдфебель что-то склмандовал, и десяток
юнкеров, примкнув деревянные штыки, стали окружать нас с Туркулом.
Сообразив в чем дело, мы с генералом стали спина к спине, рядом с нами бок
о бок стали поручик Успенский и какой-то капитан-дроздовец, и наша
четверка встретила юнкерскую атаку по всем правилам. Когда дерешься спина
к спине, главное - не увлечься и не подставить противнику бок. Но мы все
были ученые. Было время учиться.
Первую атаку мы отбили вчистую, Фельдфебель зарычал, и юнкеров
сменили офицеры-алексеевцы. Эта публика была покруче, правда, мы их дважды
отбили, но поручик Успенский сделал-таки лишний шаг и получил укол в бок,
а капитан-дроздовец - два укола. Тут уж и сам Фельдфебель не выдержал,
вырвал у кого-то винтовку и устремился прямо на меня. Ну, с Фельдфебелем
шутки плохи - в бою он сущий носорог. Я ткнул его в плечо, но он довольно
ловко отбросил мою винтовку, и через мгновенье его штык оказался у самого
моего горла. Мне еще повезло, что реакция у Фельдфебеля отличная, и он
вовремя задержал винтовку. Штык, конечно, учебный, деревянный, но ежели им
хорошо ткнуть, да еще в горло... Туркула, кстати, тоже прикололи, правда,
сразу трое.
Я не выдержал, отвел Фельдфебеля в сторону и потребовал показать мне
его прием. Фельдфебель не стал ломаться и тут же показал. Да, неплохо. Это
он умеет.
Кончилось это тем, что Фельдфебель всех нас выстроил и произнес целую
речь, помянув Ледяной поход, наши штыковые и то, что пуля, как известно,
дура, а штык - молодец. Я вспомнил Каховку, танковые атаки, бомбежку с
аэропланов, но естественно, смолчал. Генерала Туркула и меня Фельдфебель
выделил особо, назвав образцовыми офицерами и мастерами, а также пообещал
отметить нас в приказе. Я похолодел: не хватало мне еще стать инструктором
штыкового боя. Затем Фельдфебель величественно удалился, а мы с поручиком
Успенским вновь мирно уселись на бугорке и закурили.
После игрища мы вернулись в лагерь и обнаружили, что в нашей палатке
все перевернуто вверх дном. Искали от души, - матрацы - и те были
вспороты. Я предоставил нашим сожителям-дроздовцам идти в штаб и
скандалить, а сам отвел поручика Успенского в сторону и стал держать
совет. Ясно, что наши соседи-"дрозды" ни при чем. Генерал Ноги - человек,
видать, обидчивый и это, похоже, только цветочки. Правда, тут тоже не
дураки живут, и свой дневник, а также рукопись я, отправляясь на учение,
сунул в полевую сумку. Но в следующий раз они доберутся и до полевой
сумки, и надо было что-то придумать. Правда, поручик Успенский
предположил, что наши юные друзья-констанОни мне, впрочем, и не
понадобятся. тиновцы, хотя и были спохмела, но успели заметить, какие
именно книги мы купили тогда в Истанбуле. Ну, за эти книги я был спокоен:
в палатке их, понятное дело, нет. В общем, прикинув то и это, я взял все
уже мной написанное и отнес к генералу Туркулу. тот долго крыл генерала
Ноги, а потом положил мою рукопись в дивизионный сейф. У сейфа круглые
сутки стоит караул, так что тут можно быть спокойным. Поручик Успенский
несколько волновался и за рукопись своего великого романа про господ
офицеров, но я успокоил его. Роман, и его автор слишком популярны на нашем
Голом Поле, чтобы генерал Ноги решился на похищение. Не сладить генералу с
нашим Жюль Верном.
Итак, Уйшуньский бой. В эти дни мне было не до летописания, и в моем
дневнике сохранилось буквально несколько строчек, - такое забыть
невозможно.
Подходя к Мурза-Каяш, мы увидели зарево. Хутор горел. Мы ускорили
шаг. И тут над головами заурчало, и в воздухе появились два "Ньюпора". Я
было обрадовался, подумав, что это наши из Качинского авиоотряда, но
аэропланы пошли на снижение, и прямо на нас посыпались бомбы. Я лишь успел
гаркнуть "Ложись!", и мы попадали в грязь. Аэропланы уже заходили на новый
вираж, но тут не растерялся поручик Голуб и ударил из пулемета. Мы немного
пришли в себя и взялись за винтовки. Не знаю, удалось ли нам попасть хотя
бы разок, но наша стрельба господам красным авиаторам явно не понравилась,
и они повернули назад, напоследок сбросив бомбы на горящий хутор.
Штабс-капитан Дьяков скомандовал, и мы, грязные, как черти, побежали мимо
пылающих хат к броду.
У брода все смешалось. Красные были уже там, выдвинув вперед
несколько тачанок, под прикрытием которых они теснили батальон 13-й
дивизии. Наступали они грамотно, не спеша, где надо - пригибаясь, а где
надо - в полный рост. Они уже выбили наших из первой линии окопов и,
выстраиваясь в широкую цепь, начинали прижимать батальон прямо к горящему
хутору. Мы подоспели вовремя. Разворачивать пулеметы было некогда,
штабс-капитан Дьяков скомандовал: "В штыки!", и наш отряд рванулся вперед.
Дело было привычное, но я боялся за пополнение: штыковой бой - достаточно
крутое испытание для начинающих. Но юнкера держались молодцами, да и
господа бывшие краснопузые, памятуя, очевидно, о мифическом пулемете за их
затылками, не отставали. Я выделил для себя плюгавого господина в черной
кожанке, - вероятно, комиссара, который размахивал наганом и что-то орал,
похоже, цитировал господина Маркса.
Он заметил меня и успел навести мне в лоб наган, но большего я ему не
позволил: штык вонзился между ребер, что-то хрустнуло, я вырвал штык и
ткнул еще раз в живот. Господин в кожанке дернулся, его очки в железной
оправе медленно сползли с носа, но меня он больше не интересовал. Какой-то
красноиндеец пропорол мне рукав, но я отскочил и двинул его прикладом.
Пока он пытался сообразить, больно ему или не очень, я ткнул его штыком
под сердце, избавив от всех неприятных ощущений сразу. Тем временем
наконец-то ударили наши пулеметы, и краснопузые попятились к броду. Мы
бросились за ними, захватили одну из тачанок и заставили их улепетывать с
несколько большей скоростью, чем бы им хотелось.
Вернувшись на берег, мы сели прямо на песок и закурили, не обращая
внимания на появившегося откуда-то генерала Андгуладзе. Генерал кричал,
чтобы мы заняли окопы, но в грязь лезть не хотелось, тем более вид у нас и
так был, как у кухаркиных детей. Вдобавок, увлекшись, так сказать, гоном,
я забежал слишком далеко в Сиваш и зачерпнул левым сапогом ледяного
рассолу. Искать сменные портянки было некогда и я, выкрутив имевшиеся,
направился, чертыхаясь на чем свет стоит, загонять свою роту в окопы.
Нас поместили на левом фланге, - вероятно, потому, что там было
грязнее всего. Я послал двух нижних чинов за водой на окраину хутора, где
должен быть колодец, категорически запретив умываться сивашским рассолом.
Это удовольствие уставляю для господ большевиков, ежели, конечно, им
делать больше нечего.
Пора было подводить первые итоги. Рота потеряла троих убитыми,
четверо, в том числе двое юнкеров, были ранены и один бывший краснопузый
исчез, - не иначе, перметнулся-таки к своим. Надеюсь, в этом случае чека
оказалась на высоте. Пора было посмотреть, что творится во взводах.
У поручика Голуба был полный порядок, пулемет уже стоял в полной
готовности, а нижние чины хлебали какое-то варево, которое, как оказалось,
поручик Голуб обнаружил во всеми забытой полевой кухне, чудом уцелевшей в
Мурза-Каяш. Узнав расположение кухни, я отправил туда гонцов, проверил
сектор обстрела пелемета и убедился, что больше мне здесь делать нечего.
Поручик Голуб, похоже, действительно проснулся. Поручик, которого я
отпустил обедать, мирно хлебает варево из одного котелка с каким-то нижним
чином, от которого за версту несет Рачье-Собачьей Красной Армией. Хлебают
себе, беседуют и даже смеются. Нет, конечно, вольному воля, но чтоб
поручик Голуб!.. Да еще чтоб смеялся!.. Он и улыбается-то раз в полгода.
Ну, а про любовь к господам большевикам подробно и распространяться не
следует. В общем, меня разобрало любопытство, и я подсел к ним третьим,
тем более, моя ложка была, как всегда, за голенищем.
Выяснилось, что мир тесен. Во взвод к поручику попал его
односельчанин, чуть ли не сосед. Вроде бы поручик успел даже год или два
поучить детишек этого соседа уму-разуму в местном народном училище. А
почему поручик улыбаться начал, вскоре также стало ясно. Оказывается,
краснопузый рассказывал ему о свадьбе его собственной сестры. Сестра
нашего поручика, как сообщил красный герой, вышла замуж не за кого-нибудь,
а за сына председателя сельского совдепа. Вот уж неизвестно, радоваться
или нет таким вестям. Впрочем, поручика Голуба можно понять: его семья
жива и здорова, правда, сам он числится пропавшим без вести на Германской,
но это, быть может, и хорошо.
Я сунул ложку за голенище и пробрался по ходу сообщения во второй
взвод, где распоряжался прапорщик Немно. Тут тоже все было как следует:
нижние чины приводили в порядок бойницы, углубляли ходы сообщения и
вообще, носились, как пчелки. Прапорщик Немно был посредине, блестя своими
цыганскими глазами и время от времени вдохновляя нерадивых точными ударами
сапога, так сказать, под хлястик. Про цыганские глаза я написал без
