что приходится подчиниться.
13 апреля
Вчера поручик Успенский был в крупном выигрыше. Он почти всегда
выигрывает, объясняя это преимуществом преферансной школы Харьковского
технологического института перед школой игры провинциальных полковых
бурбонов. К стыду своему - а может, и к гордости, - я за все годы войны
так и не научился играть в эту достойную игру. Правила, конечно, я знаю,
но играть - увольте. Да и довоенного опыта у меня не было. В те годы я
играл, главным образом, в кункен, нашу семейную игру, и время от времени в
"шестьдесят шесть" - со знакомыми дамами. Ну, а на фронте я, в основном,
сражался в шмен-де-фер - оно как-то проще. Не всем же дано, право. Поручик
Успенский уточняет, что в особенности не дано лицам с
историко-филологическим образованием. Не спорю. Меа максима кульпа.
Сегодня для поручика Успенского еще один повод для хорошего
настроения: наша знаменитая газета "Развей горе в Голом Поле" напечатала
очередную главу о необычайных похождениях капитана Морозова и поручика
Дроздлва. Господа офицеры чудом избегли козней ЧК, с чем я могу поздравить
их лично, а также господ читателей и многоуважаемого автора. Жаль только,
что газета наша выходить всего лишь в пяти экземплярах, - это несколько
препятствует победному шествию великого романа.
Итак, после Ново-Александровки мы оказались в Армянске, но пробыли
там недолго и уже через два дня, как следует из моих записей, мы вернулись
под отеческую руку генерала Андгуладзе. Нас разместили на небольшом,
брошенном татарами хуторе восточнее Мурза-Каяш, и мы вновь получили
несколько дней передышки.
Стояли лютые морозы, но угля хватало, регулярно подвозилась
какая-никакая провизия, а 18-го января - это следует отметить - нам выдали
наше жалованье за все предыдущие месяцы. Здесь вышла любопытная история.
Казначейства были, оказывается, эвакуированы в Крым заранее, но денег нам
не платили, отговариваясь отсутствием необходимых документов. Спорить было
бесполезно, да Яков Александрович и не стал этого делать. Он приказал
деньги отобрать, сдать в Джанкойский банк и выплатить кому сколько
следовало, под ответственность командиров частей. Говорят, Антон Иванович
Деникин за эту выплату лично объявил Якову Александровичу выговор в
приказе. Удивлюсь, ежели это не так.
В общем, в хатах было натоплено, денег и харчей хватало, а к
штабс-капитану Дьякову приехала супруга, и он вкушал радости семейной
жизни, поселившись отдельно от нас. Впрочем, делами отряда он занимался
достаточно рьяно и даже потребовал от генерала Андгуладзе подкреплений.
"Капказскому человеку" было, вероятно, не до нас, но он обещал при первой
возможности направить в наш отряд свежее пополнение. Что ж, спасибо, как
говорится, и на этом.
Вначале мы были уверены, что весь этот хуторской рай продлится очень
недолго, и нас, дав слегка передохнуть, отправят в окопы куда-нибудь на
Чонгар. Подобная перспектива, да еще в двадцатиградусный мороз, не могла
радовать, но дни шли, и постепенно истинный замысел командующего
становился ясным.
Ничего нового Яков Александрович не придумал. Он, вероятно, исходил
из двух самоочевидных предпосылок: нападать лучше, чем обороняться, и
тому, кто в тепле, лучше, чем замерзающему. Спорить тут не с чем, а на
практике это выглядело так. Окопы на Перекопе пустовали - там мерзли лишь
наблюдатели. Наши части стояли в полутора десятках верст южнее, и не в
окопах, а в натопленных хатах северокрымских хуторов. Мы как бы приглашали
господ большевиков войти в Крым, вдоволь померзнуть на заледенелых
перешейках и, наконец, подползти на дистанцию нашего штыкового удара. И
вот тогда уж извольте греться, господа!
18-го мы ждали боя, но вместо боя нам выдали жалованье, и стало ясно,
что красные не спешат. После Ново-Алексеевки их гинденбурги повели дело
основательно, предпочитая, очевидно, подождать, покуда подтянутся основные
силы. Ну что ж, это было нам на руку, и как раз в эти дни, пока красные
топтались на месте, в наших степях замелькали железнодорожные петлицы, -
по приказу Якова Александровича в северном Крыму начали строить новую
ветку от Джанкоя к Перекопу. Мы устраивались основательно, и постепенно
даже у самых робких исчезли мысли об эвакуации.
Наконец, 22-го января нас подняли по тревоге, и мы двинулись
ускоренным маршем к Уйшуни. Вскоре выяснилось, что генерал Андгуладзе
вновь посчитал нас крайними и по требованию Якова Александровича направил
лишь один из своих полков, зато усиленный несколькими бездомными отрядами.
В Уйшуни мы не задержались и вскоре вместе с Донской конной бригадой
генерала Морозова подошли к самому перешейку, остановившись всего лишь в
трех верстах от Турецкого вала. Стало ясно, что дело вот-вот начнется.
Нам никто ничего не разъяснял, но офицеры Донской бригады знали
обстановку лучше нас и поведали нам много нового. Прежде всего, у
Турецкого вала уже стоят пять красных полков, в том числе два полка
конницы; еще одна группировка нацеливается на Чонгар. Но первую атаку мы
ожидали именно здесь. И не ошиблись.
Итак, запись 23 января. Красные полезли на рассвете, и все утро у
вала шел бой. Удивительно, но сотня замерзших за ночь офицеров и нижних
чинов Славянского полка, стоявших в боевом охранении, продержались до
полудня. Правда, их хорошо подкрепили четыре старых крепостных орудия,
гремевшие, наверное, на весь Северный Крым. Мы не вмешивались и ждали.
После полудня остатки Славянского полка покатились к югу, и
краснопузые стали втягиваться на перешеек, подставляя нам свой левый бок.
Мы сидели в старых окопах на небольшом полуострове и, ощетинившись
пулеметами, поджидали гостей. В этот день комиссары были настороже и
повели себя в общем разумно, предпочтя прежде всего разобраться с нами.
Они, однако же, не ожидали нарваться на поручика Голуба, который решил
припомнить комиссарам свой отстреленный под Ново-Алексеевкой погон. Вышло
это у него красиво. Его пулемет был несколько выдвинут вперед, в небольшом
окопе, опутанной ржавой колючкой. Поручик подождал, покуда краснопузые,
словно бабуины, полезли на проволоку, и ударил в упор. Поручик Голуб
никогда не стрелял, подобно Саше Михайлюку, долгими очередями, экономя, по
малороссийской привычке, каждый патрон. Но красные этой тонкости не
оценили, посколку резво сделали поворот "все вдруг" и помчались вприпрыжку
назад, кроме тех, само собой, что вороньем повисли на проволоке. Бежавших
проводили мы с поручиком Успенским, - наши пулеметы стояли чуть правее и
чуть левее.
Красные накатывались еще три раза. Под конец стало особенно горячо:
они выставили несколько пулеметов, и у нас появились первые потери. Мой
второй номер, белокурый унтер Коля Свиридов, ткнулся носом в бруствер
окопа, затем мой пулемет заклинило, а подбежавший связной крикнул, что
штабс-капитан Дьяков ранен. Я бросил бесполезный уже "максим" и по ходу
собщения добрался до штабс-капитана Дьякова, которому перевязывали левую
руку. Страшного ничего не было, если бы не мороз. Дьякову помогли
перебраться во вторую линию окопов, где мы заранее разожгли пару костров.
Тем временем красные полезли вперед, и тут замолчал пулемет поручика
Голуба. Я бросился туда и увидел, что его второй номер отползает в
сторону, держась на живот, а поручик борется с пулеметной лентой, которая
начинает опуиывать его, словно Лаокоона. С лентой мы вдвоем разобрались
быстро, я лег за второго номера, и бабуины вновь оказались отброшенными
назад, тем более, что пулемет поручика Успенского не смолкал ни на минуту.
Я оглянулся. Наши соседи, Виленский полк, также успешно огрызались,
краснопузые откатывались от полуострова, и пора было отбить у них охоту
лезть сюда еще раз.
А в атаку мы пошли не спеша, чтоб не тратить зря силы на этом морозе.
Но доблестная 46-я дивизия красных сочла, что уже получила свое, и
штыкового боя не приняла. Мы постояли средь чистого поля, полюбовались
зрелищем ретирады и вернулись в окопы.
Впрочем, воевать они все-таки немного научились и, оставив прямо
против нас заслон, пошли не обратно, в Таврию, а прямиком на юг, к
Армянску. Мы таким образом оказались в тылу, который с каждым часом
становился все более глубоким.
Приближался вечер. Мы разожгли несколько костров и, отогреваясь,
ожидали дальнейших событий. План Якова Александровича вступал в решающую
стадию: XII армия красных втянулась в заледеневшие крымские степи
навстречу наступавшей ночи.
Ночь была превосходной, звездной, мороз трещал вовсю, и настроение
было не хуже, чем под Ново-Алексеевкой. Прямо перед нами в чистом поле
мерзли красные, и мы время от времени отбивали у них пулеметами охоту
погреться у костров. Что творилось южнее, мы не имели понятия, но были
уверены, что задумка Якова Александровича удалась. Так оно и вышло.
Лишь после боя мы узнали подробности всего сражения. Красные без боя
заняли Армянск и двинулись к Уйшуни. Тут и застала их ночь. В мертвой и
мерзлой северокрымской степи спрятаться от мороза было негде, да и костры
из перекати-поле грели плохо. Так же, как и речи комиссаров о мировой
коммунии.
А между тем по Крыму шла великая паника. Вся штатская сволочь и
тыловые крысы, узнав о падении Перекопа, бросились к причалам, началась
погрузка на корабли, и даже сам Антон Иванович Деникин поспешил послать
очередной выговор Якову Александровичу.
Приближался рассвет.Еще до первых лучей солнца мы услыхали где-то на
юге грохот канонады. Прикинув направление, мы поняли, что бой идет где-то
возле Уйшуни. Так оно и было: красные, двинувшись вперед, попали под
фланговый огонь артиллерии. Затем загрохотыло посильнее, - в бой, как
стало известно позже, вступила 34-я дивизия, атаковавшая заледеневших
большевичков по всему фронту. Пора было шевелиться и нам.
Штабс-капитан Дьяков решил, несмотря на рану, лично возглавить атаку.
Я вполне его понимал, - это куда интереснее, чем скучать у костра во
второй линии окопов. Тем временем наши соседи, Виленский полк, тоже
оживились, но мы держали форс и вышли из окопов первыми. Они, впрочем,
быстро нас догнали.
Мы шли молча, даже не сняв винтовки с плеч. С этим можно было не
спешить, до красных было еще несколько сот метров. Краснопузые за ночь
очумели настолько, что почти не стреляли. Хлтя даже если бы и стреляли,
это бы не очень им помогло. Итак, мы шли молча, и какой-то капитан
Виленского полка, шедший слева, закричал нам вполен генеральским тоном:
"Сорокинцы! Па-а-ачему без песни?!"
Замечание было дельным. Я посмотрел по сторонам. Обычно начинал
Володя Дидковский, у него был сильный баритон... И тут невдалеке кто-то
запел, запел несильно, но чисто. Пел поручик Голуб. Мы подхватили, затем
запели офицеры Виленского полка, и получилось очень неплохо даже без
спевки. Надеюсь, красные успели получить удовольствие от нашего любимого
романса, прежде чем штабс-капитан Дьяков скомандовал "В штыки!", и мы
перешли на быстрый шаг, выбирая себе каждый по мишени.
Бежали они быстро, даже быстрее, чем предыдущим днем. Боюсь, многие
на таком морозе простудили себе легкие. Остается надеяться, что в их
будущих хамских фалангстерах будет достаточно санаториев. С бесплатной
воблой, само собой.
Итак, они драпали во все лопатки, и тут сзади нас послышался топот, -
это нагоняла нас конница Морозова. Мы пропустили их вперед и немного
полюбовались, так сказать, рубкой лозы в чистом поле. Морозовцы рубят
