уже можно было различить ровные цепи, приближывшиеся без единого выстрела
к нашим окопам.
Через минуту мы были уже у бойниц, шепотом ругая на чем свет стоит
проклятых краснопузых, которые даже атаковать не могут в нормальное время.
Прибежал связной от штабс-капитана Дьякова, наверное, будить нас, но я
велел передать, что мы готовы. Злосчастный туман колыхался, будто это было
не поле, а какое-то болото, но приближавшиеся цепи уже можно было вполне
разглядеть. Шли они ровно. Красиво шли. Винтовки были направлены в нашу
сторону таким ровным частоколом, что я даже позавидовал.
Первым заподозрил неладное поручик Успенский. Он ткнул меня в бок,
причем, довольно-таки чувствительно, и шепнул, что форма у этих, которые в
тумане, черная. А краснопузые черную форму не носят.
Форма была, действительно, черная. Вдобавок, несмотря на туман, уже
ясно проступал цветной кант погон. Во всех известных мне частях, как
красных, так и белых, такую форму носила только легендарная Корниловская
дивизия. Конечно, можно ожидать всего, в том числе и красного маскарада,
но я тут же послал связного в первую роту. На всякий случай мы решили не
стрелять.
Оставалось не более сотни метров и, того глядя, эти, которые в черной
форме, могли открыть огонь или угостить нас ручными бомбами. Я решился,
вытащил белый платок и намотал его на штык. В конце концов, ежели это
краснопузые, у меня будет минута, пока они будут раздумывать, и как-никак
удастся выкрутиться.
Наши гости приближались быстро, можно было разглядеть их во всех
подробностях. Да, так оно и было, - господа корниловцы, и при том весьма
невыспавшиеся, - не иначе, маршировали всю ночь.
В плен меня брать не собирались. Заметив белый платок, никто не
замедлил хода, до меня донеслось вполне отчетливое "Красная сволочь!", а
еще через минуту несколько штыков оказались так близко, что я, признаться,
настолько растерялся, что не смог даже выругаться. Возможно, тут бы мне м
конец настал, но кто-то крикнул: "Господа! Погоны!", затем последовало:
"Р-рота! Стой!", и штыки остановились чуть ли не у самого моего горла. Ко
мне вернулся дар речи, и я высказался.
Тут на помощь пришла половина нашей роты, и диалог грозил перейти в
рукопашную, но тут кто-то гаркнул, и корниловцы стихли. Ко мне подкатился
мрачного вида офицер с моноклем, представившийся полковником Марковичем, и
потребовал отчета, кто мы такие, и что мы тут делаем.
Я пытался объясниться, но в ответ было заявлено, что Сорокинский
отряд погиб еще зимой, а в Токмаке, по их данным, должны стоять красные.
Все это переставало быть забавным, но тут раздался крик "Это же
Пташников!", и ко мне протолкались два офицера, начавшие объяснять
Марковичу, что помнят меня еще по Ледяному походу. Я их, говоря по чести,
не узнал, но был им очень благодарен. Тут подошел и штабс-капитан Дьяков,
начал совать полковнику какие-то бумаги, тот махнул рукой и принес
извинения.
Мы отправили корниловцев отдыхать, а полковника Марковича напоили
чаем и, заодно, выяснили подробности этого форс-мажора. В общем, обычная
история. Фельдфебель опасался за свой левый фланг и послал в Токмак
батальон корниловцев. В штабе кто-то, как это часто бывает, напутал, и
Маркович пребывал в уверенности, что в Токмаке красные. А Сорокинский
отряд хоронили уже не впервой. К этому мы привыкли.
Маркович персонально извинился передо мной, присовокупив, что мой
белый платок они попросту не заметили. Бог им судья, конечно, но боюсь,
дело не в платке. Боевые ребята эти корниловцы. Волки.
К полудню вновь налетели красные аэропланы и даже сбросили пару бомб,
правда, без особого для нас вреда. У Мелитополя по-прежнему грохотало, но
наш великий артиллерист поручик Успенский уверенно заявил, что канонада
смещается к востоку. Значит, Мелитополь отбился.
Отдохнувшие корниловцы заняли позиции, выкатили батарею, и мы, имея
теперь чуть ли не полк, почувствовали себя во всеоружии. Становилось
скучновато. Мы всерьез поносили подлеца Жлобу за то, что он не атакует
Токмак...
Лишь позже стало известно, что в эти дни корпус Жлобы два раза
пытался прорваться к Мелитополю, но откатывался назад. По мнению Якова
Александровича, тут Жлоба и совершил главную ошибку. Его корпус, прорвав
первую линию обороны, стремился выйти к Перекопу, но под Мелитополем
завяз. Потеряв таким образом несколько дней, он дал возможность двум нашим
корпусам повернуть часть сил и сжать красную конницу в клещи. Тогда он
имел еще шанс вырваться, но красные, словно очумев, продолжали штурмовать
Мелитополь. Яков Александрович считает, что Жлоба рвался во что бы то ни
стало выполнить приказ. Это "во что бы то ни стало" стоило красным очень
дорого. Генерал Туркул спросил Якова Александровича, как бы он поступил на
месте бывшего авиатора. Тот подумал и сказал, что увел бы корпус назад,
даже ежели бы пришлось пойти прямо под трибунал. Это на него похоже.
Господин Жлоба, очевидно, больше опасался трибунала, чем Якова
Александровича. А напрасно. На третьем году Смуты уже можно кое-чему
научиться.
Через два дня связь, наконец, восстановилась, и Мелитополь начал
бомбардировать нас советами и приказами. Похоже, они там здорово
перепугались, поскольку, в основном, увещевали нас держаться до последнего
патрона. Мы докладывали обстановку и продолжали ждать неизвестно чего.
Утром 24 июня над Токмаком загудело, и в водухе закружились
"Ньюпоры". Мы приготовились было открыть огонь, но вовремя остановились:
аэропланы оказались нашими. Один из них снизился, покружил над полем и,
наконец, сел. Аэроплан доставил связного от Якова Александровича.
Командующий сообщал, что находится под Пологами, к нам же посылает четыре
бронепоезда, в том числе наш "Подполковник Сорокин", которые будут
сторожить Жлобу восточнее города по линии железной дороги. Туда же
направляются наши старые знакомые из дивизии генерала Андгуладзе. Западнее
нас прикроет конница Морозова. В общем, капкан готов. Наша задача - не
пропустить Жлобу у Токмака.
День 25 июня прошел спокойно. Париж передавал танго, и Жлоба, похоже,
забыл о нас окончательно. Над Токмаком то и дело пролетали наши аэропланы,
которых на этот раз насчитывалось не менее десятка. Прибыли связные от
Андгуладзе и Морозова, и мы послали донесение Якову Александровичу, что
ждем и начинаем скучать.
Возможно, Жлобе и в самом деле надоело испытывать наше терпение,
поскольку утром 26 июня западнее, у поселка Мунтау, загремело, и вскоре
нам сообщили, что авангард 1-го конного корпуса красных сцепился с
бригадой Морозова. Где-то через два часа, около полудня, на горизонте
заклубилась пыль, и почти тут же связной доложил, что морозовцы отбили
красных, и Жлоба идет на Токмак. Я схватил "цейсс" и вгляделся. Облако
пыли росло, катясь с юго-запада прямо на наши окопы. В воздухе вновь
загудели "Ньюпоры" и закружились над облаком, видимо, сбрасывая бомбы.
Разрывов мы не слыхали - от горизонта до горизонта гремела канонада.
Облако приближалось, и земля начала мерно подрагивать. Такое бывает
при сильном обстреле, но сейчас она гудела под копытами тысяч лошадей.
Сковзь пыль мы уже видели уходящую в горизонт черную шевелящуюся массу.
Такой конной орды я не видел ни разу за всю войну. Перед этой мощью наши
шесть рот с двумя броневиками казались чем-то игрушечным. Конечно, окопы
не могли задержать эту массу сколь-нибудь долго.
Мы замерли, может быть, в какой-то детской надежде, что Жлоба
передумает и свернет. Все молчали. Я оглянулся и заметил, что прапорщик
Мишрис закрыл глаза, едва заметно шевеля губами. Наверное, он молился. Мне
стало неловко, я отвел глаза и, одернув китель, не торопясь пошел по
траншее. Кажется, кого-то я заставил застегнуться, кого-то - подвинуть к
пулемету цинк с патронами, а у прапорщика Немно, кажется, спросил, кованы
ли лошади у Жлобы. Немно не понял моей странноватой шутки, прислушался и
заявил, что кони у красных кованы, но только на передние копыта. Я
настолько удивился, что тут же потребовал от нашего цыгана объяснений, в
чем тут злодейский большевистский умысел, но прапорщик дернул меня за
рукав и ткнул пальцем впред. Да, началось. Орда развернулась, и первые
сотни полетели прямо на нас.
Земля загудела, пыль скрыла небо, и я еле успел скомандовать "огонь",
но пулеметные очереди утонули в грохоте тысяч копыт. Тут откуда-то сзади
донеслись разрывы - сквозь пыль ответно ударила наша артиллерия.
Теперь стреляли все, в пыли было трудно целиться, но промахнуться,
казалось, было еще труднее - конница закрыла весь горизонт. Внезапно у
самых окопов из пыли вынырнули несколько всадников, мелькнуло
развивающееся красное знамя, и под ним - двое усатых кавалеристов. Кто-то
крикнул "Жлоба!", и наши пулеметы ударили в упор. Всадники тут же скрылись
в пыли, и мы так и не поняли, удалось ли нам кого-либо подстрелить. Конное
море бушевало у самых наших окопов, но я заметил, что теперь оно движется
не перпендикулярно, а параллельно им. Думать было некогда, очевидно лишь,
что красные проходят вдоль нашего фронта. Тут снова ударила батарея, а в
воздухе вновь закружились почти незаметные сквозь пыль аэропланы.
Через несколько минут пылевая завеса спала, и перед нами вновь стало
пусто. От травы, вытоптанной конскими копытами, остались лишь редкие
островки. По полю носились несколько лошадей с пустыми седлами. На земле
лежали мертвые люди и мертвые кони, а орда уходила на восток, уклоняясь в
сторону от Мелитополя.
Отдышавшись, мы подвели итоги. Потерь рота не понесла, зато
расстреляли почти весь огнезапас. Жлоба ушел, отделавшись куда меньшими
потерями, чем могло показаться вначале. Похоже, наша отчаянная пальба в
упор почти не нанесла красным вреда, и всерьез пустила им кровь только
артиллерия. В общем, я еще раз убедился в очевидной вещи - конница несет
куда меньшие потери, чем пехота. Хотя со стороны все представляется как
раз наоборот.
Я не удержался и спросил прапорщика Немно, отбили ли мы Жлобу или он
сам ушел. Прапорщик покрутил головой, подумал и уверенно заявил, что
лошади были испуганы, но не очень. И, конечно, наши окопы бы их не
задержали. Выходит, Жлоба повернул сам.
Покуда личный состав перекуривал, мы со штабс-капитаном Дьяковым
расстелили карту и попытались понять происшедшее. В общем, получалось, что
Жлоба и не думал штурмовать Токмак. Вероятно, он не рассчитывал застать
здесь крупные силы и надеялся, что пройдет город без боя. Убедившись, что
его встречают, он предпочел не вести уличный бой, что сильно задержало бы
его конницу, и решил уйти к востоку. Очевидно, теперь прорыв последует у
железнодорожной насыпи - там, где караулят бронепоезда.
Полковник Маркович согласился с нами, но добавил, что насколько ему
известно, железнодорожная ветка проходит по высокой насыпи, которую
коннице одолеть трудно. Вдобавок, четыре бронепоезда - это серьезно.
Значит, часа через три красные повернут назад, чтоб вновь попытаться
пройти через Токмак. И на этот раз по своей воле они назад поворачивать не
будут.
День тянулся медленно, мы по-прежнему не покидали окопы, на востоке
гремела канонада. Я предложил выдвинуть вперед артиллерию и сразу же
ударить шрапнелью, но Маркович сообщил, что шрапнельных снарядов на
батарее всего восемь штук, посему их будут держать до последней крайности.
Прапорщик Мишрис то и дело приставал ко мне с разнообразнейшими вопросами
по теории отражения кавалерийских атак, и мне пришлось переадресовать его
