стоял на своем. Львов не было, а по поводу вышеперечисленной фауны мне
может рассказать любой "дрозд". В конце концов, мы позвали полковника
Колтышева, которому, как известно, любые фантазии противопоказаны, и он
подтвердил этот невероятный случай.
Все объяснялось просто. Дроздовцы атаковали Асканию-Нова, и красные,
убегая, открыли вольеры тамошнего зоосада. Бедные четвероногие, вздымая
пыль до небес, помчались прямо на "дроздов", приготовившихся было к атаке
красной конницы. Увидев жирафов, "дрозды" пережили, вероятно, не самые
веселые минуты, но вскоре все разъяснилось и кончилось вполне
благополучно. Антилоп тут же загнали обратно в вольеры, жирафы, правда,
сумели поснимать с половины офицеров фуражки, а вот зебр довелось вязать и
транспортировать против воли. Скормив бедным пленникам весь имевшийся
запас сахара, "дрозды" пошли дальше. Да, этакий таврический Майн Рид.
Жаль, прапорщика Мишриса там не было.
6 июня
Сегодня Туркул пригласил меня к себе и сообщил, что за то время, пока
я прохлаждался в госпитале, офицеры и нижние чины нашего Голого Поля
устроили подписку, собирая средства на лечение нескольких офицеров,
нуждающихся в санаторном режиме. Среди офицеров был и я. Туркул показал
мне подписной лист, выглядевший очень внушительно. Деньги внес даже
генерал Нога, а Фельдфебель выложил чуть ли не все месячное жалованье.
Я достал бумажник и извлек все его содержимое, прося внести его в
этот фонд. Антон Васильевич в ответ заметил, что деньги мне пригодяться
самому, покуда я буду лечиться.
Пришлось объясниться. Я наопмнил Туркулу ту сумму, которое мне
назвало швейцарское светило. Столько едва ли найдется во всем Галлиполи.
Тем более, требуются не лиры, а швейцарские франки. В крайнем случае,
британские фунты. Так что, надеюсь, собранные деньги помогут более болящим
сослуживцам. Ну, а мне и тут, в общем-то, неплохо.
Туркул хитро посмотрел на меня и заметил, что можно обойтись и без
швейцарских франков. Оказывается, он успел побывать в Истанбуле и посетить
обитель этого светила. Бог весть, о чем они там толковали, надеюсь,
генерал обошелся без рукоприкладства, но в конце концов выяснилось, что
вполне приличный санаторий имеется в Болгарии, а там сойдут и наши лиры. И
лечение стоит куда дешевле, и отправиться туда можно где-то через месяц.
Я вспомнил приговор и произвел несложный расчет в уме. Вообще-то
говоря... Чем черт не шутит...
Под конец Туркул обрадовал меня, сообщив, что о моей идее посетить
руины крепостной Трои он поведел генералу Витковскому. Владимир
Константинович чрезвычайно заинтересовался этим и обещал в ближайшее время
организовать туда небольшую экскурсию. Оказывается, дажа идэ фикс может
иногда сбываться. Правда, к Гиссарлыку, по слухам, уже подбираются
разъезды Кемаля, но остается уповать на обычную турецкую медлительность.
Перелистав свои записи за июнь прошлого года, я то и дело натыкался
на достаточно неряшливо вычерченные схемы. Конечно, я не пытался
копировать в дневнике оперативные карты. Просто хотел представить себе
замысел летней кампении, перебирая возможные варианты. В общем, не имея
представления о некоторых важных частностях, главное я понял тогда, как
мне кажется, верно. Барон к лету успел сообразить, что из переговоров с
красными ничего не выйдет. К этому времени стало ясно, что, сдерживая
Русскую Армию в Крыму обещаниями мира, господа Ульянов и Бронштейн готовят
удар на западе. Их ждала Социалистическая Европа, и Белый Крым они были
согласны терпеть только до подхода необходимых резеввов, дабы потом
скинуть нас в море.
Барон, естественно, решил этого не ждать и воспользоваться успехами
поляков и Петлюры. Отсюда - наше летнее наступление. В нашем активе была
земельная реформа, соглашение с Пилсудским, Петлюрой и, по слухам, даже с
Упырем, отдохнувшая восьмидесятитысячная армия и постоянная помощь
Франции.
Это мы понимали еще тогла, но загадкой оставалось другое - чисто
военные цели Барона. Логичнее всего было ожидать удара за Днепр, навстречу
полякам. В крайнем случае, мы могли попробовать прошлогодний вариант и
прорываться через Донбасс и Харьков.
Мы не сделаои ни того, ни другого. Наши удары веером разошлись по
всей Северной Таврии, и покуда мы брали Мелитополь, "дрозды" шли к Днепру.
Мы били не кулаком, а растопыренными пальцами, и эффект такого удара не
мог быть сокрушительным для господ большевиков.
Многие оправдывают Барона. Поговаривают, что за Днепр его в первые
недели не пускали англичане, чтобы не мешать полякам. А удар по Донбассу
был нужен, чтобы прорваться к Дону, где нас всегда ждали.
Может, Барон на это и рассчитывал. Но Дон к этому времени был уже
прочно оккупирован и полностью разоружен, а наш десант на Кубань показал,
что казаки предпочитают мириться с комиссарами. Вдобавок, предполагаемые
союзники ничего для нас не сделали. Не лучше вышло и с земельной реформой.
Юристы вновь запели давнюю песнь о выкупе, а крестьяне платить не
собирались. В общем, политически мы провалились почти сразу.
К тому же, в самом начале нашего наступления красные переломили ход
битвы под Киевом и погнали поляков назад. Так что, мы здорово опоздали.
Впрочем, есть циники, утверждающие, что наступление было необходимо
Барону для международного признания. И заодно для того, чтобы запастись
провиантом в богатейших губерниях России. Особенно был нужен хлеб, который
мы продолжали продавать на Запад почти до самой эвакуации. В таком случае,
Бог ему судья, нашему Барону.
Конечно, в те первые дни мелитопольского десанта ни о чем подобном и
не думалось. Мы снова наступали, наступали по той самой таврической земле,
по которой за полгода до этого уходили, отбиваясь от банд Упыря и господ
красночухонцев. Теперь бежали они, а не мы, и это приносило невольно
чувство удовлетворения. Когда наступаешь, быстро появляется то, что
Клаузевиц называет привычкой к победе. А такая привычка - страшная вещь,
даже если воюешь один против трех, как это было в те дни.
Правда, Рачье-Собачья умнела на глазах. И вскоре мы получили
возможность почувствовать это, так сказать, на собственной шкуре.
Бронепоезда стояли почти без прикрытия. Наш десант глубоко вспорол
красный тыл, и их фронтовые части были еще только на подступах к нам. Но
камандование господ краснопузых, выиграв несколько часов, разместило у
Акимовки бронепоезда, которые тут же открыли бешенный огонь, уложив наши
цепи носом в траву.
Прапорщик Мишрис, любопытство которого не исчезало даже под
обстрелом, поспешил поинтересоваться у меня назначением аэростата. В
первую минуту я и сам задумался, а потом сообразил, вспомнив Германскую.
Аэростат служил наблюдательным пунктом, откуда корректировался огонь с
бронепоездов. Да, это уже вам не штыковая под музыку. Это уже война по
всем правилам, так сказать, по науке.
Мы вновь лежали в густой траве, а бронепоезда, остановив нас
несколькими сильными залпами, лениво постреливали, экономя снаряды.
Оставалось ждать подхода нашей артиллерии.
Насколько я помню, с артиллерией нам всегда отчего-то не везло. И на
этот раз после часового ожидания выяснилось, что подвезли всего четыре
орудия. Наша батарея бодро открыла огонь, мы встали в полный рост,
готовясь идти в штыковую, но не прошли и ста метров, как вновь ударили
пушки с бронепоездов. Нас не задело, и мы продолжали движение вперед, но
огонь наших пушек становился все реже и реже, пока, наконец, не смолк.
Очевидно, батарея красных, пользуясь аэростатом, засекла нашу батарею и
подавила ее. Тут краснопузые вновь ударили, на этот раз шрапнелью, и
пришлось снова залечь в траву.
Аэростат висел прямо над нами, вызывая невольные размышления по
поводу намалеванного на нем лозунга. Я бы еще понял, ежели было бы обещано
убить барона, но это их "даешь" приводило в недоумение. Неужели им так
хотелось взять Петра Николаевича в плен? Вероятно, русский язык за годы
Смуты сделал такие успехи, что моего образования уже не хватало.
Время от времени мы открывали по "колбасе", как было принято
именовать аэростаты еще в Германскую, прицельный огонь, но проклятый
выродок из семейства монгольфьеровых висел довольно высоко. Приближался
вечер, и оставалось надеяться только на ночную атаку. Впрочем, к господам
краснопузым вот-вот могли подойти резервы.
Тут к нашим позициям на полусогнутых подбежал какой-то офицер и начал
хриплым голосом вызывать артиллеристов. Оказалось, что одно орудие
уцелело, но прислуга была перебита, и Яков Александрович приказал собрать
всех, кто умеет отличить панораму от затвора. Вызвался поручик Успенский -
на Германской он полгода прослужил во взводе артиллерийской разведки.
Вскоре пушка действительно заговорила. После первого же снаряда
бронепоезда дали залп, нас засыпало землей, над батареей взлетели черные
столбы, но тут пушка рявкнула вторично, затем еще раз - и тут аэростат
исчез. Третий снаряд разнес его буквально в клочья, и мы лишь успели
заметить два белых купола - это красные наблюдатели спускались на
парашютах.
За парашютистами мы наблюдали уже не лежа, а с ходу. Без всякой
команды мы вскочили и, нарушая все правила, побежали прямо к железной
дороге. Надо было не дать большевикам времени понять, где мы и что делаем,
покуда они ослепли. Давно я так не бегал, как тем далеким вечером под
Акимовкой. Но расчет оправдался - через десять минут мы уже колотили
штыками немногочисленное прикрытие, а затем занялись бронепоездами. Теперь
мы находились в мертвой зоне, и пушки были бесполезны. Зато заговорили
пулеметы. На новичков, знаю по себе, бронепоезд, особенно вблизи,
производит сильное впечатление. Этакое первобытное чудище, клепанный
монстр с хоботами трехдюймовок. Но мы навидались всякого и прекрасно знали
ахоллесову пяту этого бронированного дракона - его лапы, то есть, попросту
говоря , колеса.
Мы залегли метрах в пятидесяти от ближайшего бронепоезда, на котором
было написано белой краской "Товарищ Троцкий", и начали лупить, не жалея
патронов, по смотровым щелям и бойницам. Это только со стороны кажется,
что экиапж железного монстра надежно защищен. Бойницы прекрасно поражаются
прицельным огнем, и противник "слепнет". Покуда мы от души тратили
патроны, прапорщик Немно с двумя юнкерами, прихватив с собой сумку с
ручными бомбыми, стал обходить бронепоезд слева. Надо было выиграть
несколько минут, но чудище, словно что-то почуяв, пустило дым и начало
подергиваться, собираясь уходить.
Упускать такого красавца было жаль, и я крикнул пелеметчику, чтоб он
бил по паровозу. Паровоз был защищен надежно, но грохот пуль по броне
поневоле должен был заставить господ красных машинистов переждать
минуту-другую. А этого должно хватить.
Поезд все дергался и пускал дым, пули лупили по броне, и тут слева
грохнул взрыв, затем еще один. Кажется, дело было сделано. Бронепоезд
резко дал задний ход, но сразу же остановился - прапорщик Немно поразил
дракона в его лапы, взорвав железнодорожное полотно. Большевики оказались
в ловушке.
Минут двадцать они еще отстреливались, но с каждой минутой все более
неуверенно. К нам подбежал штабс-капитан Дьяков с сообщением, что один из
бронепоездов все-таки ушел, один захватили с ходу, а один, как и наш
"Товарищ Троцкий", оказался в ловушке. Тем временем красные, сообразив,
что зря расходуют патроны, замолчали. Пора было действовать.
