За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе ХОЗЯИНА.
Помогите мне, русские люди, спасти родину.
Генерал Врангель."
5 июня 1921 года
Полуостров Галлиполи
У нас лето, на зеленовато-голубой глади Эгейского моря - ни морщинки,
под вечер гудят в воздухе большие черные жуки, а ночами так жарко, что
приходится откидывать полог палатки. Голое Поле затихло, будто вымерло.
Я не писал чуть ли не месяц, и опять не по своей воле. Надоело
превращать записки в скорбный листок провинциальной лечебницы, а посему
ограничусь лишь констатацией фактов. Итак, почти все это время я
провалялся в нашем госпитале, провалялся без сил да и без особой надежды
на лучшее. Но Бог помог, и сегодня я снова в нашей палатке. По поводу чего
и делаю эту запись. Правая рука снова двигается, глаза снова видят, а
посему пора вернуться к моему дневнику.
За время, покуда я пролеживал госпитальную койку, случилось много
всякого, но отмечу лишь кое-что, наиболее, на мой взгляд, существенное.
Голое Поле начало расползаться. Похоже, Барон потерял надежду на
скорое возвращение, а посему Фельдфебель разрешил целой группе офицеров
демобилизоваться и отбыть в любом желательном им направлении. Одним из
первых укатил штабс-капитан Дьяков, который думает обосноваться в
Болгарии, где какие-то его дальние родственники подыскали ему место чуть
ли не преподавателя французской борьбы в гимназии. Перед отъездом он зашел
ко мне и наскоро простился, пообещав написать, как только устроится. Ему,
похоже, было неловко, он держался еще более официально, чем всегда, и,
прощаясь, сунул мне без всяких комментариев потертую полевую сумку
подполковника Сорокина. Отныне эта сумка, набитая почти доверху орденами и
медалями офицеров и нижних чинов отряда, по праву будет принадлежать мне.
Ведь теперь я последний командир сорокинцев.
Нас осталось совсем мало. Прапорщик из третьей роты, чью фамилию я
так и не вспомнил, вскоре тоже уехал, даже не простившись, и остались мы с
поручиком Успенским, да еще несколько нижних чинов. Ехать нам некуда, да и
незачем. Поручик Успенский все еще дописывает свой великий роман, а я,
оставшись пока без работы по случаю перерыва в занятиях юнкеров, имею
возможность довести до конца свои записки.
В лагере также немало перемен. Вернулся генерал Витковский, и
обстановка стала иной. Витковский, бывший дивизионный командир дроздовцев,
- личность неординарная. Это настоящий вояка, чем-то похожий на покойного
генерала Маркова. Это о нем, разъезжавшем на своем авто перед атакующими
цепями, "дрозды" сочинили известную песню про "черный форд". Сейчас он
считается заместителем Барона, все эти месяцы был, по слухам, в Болгарии и
Сербии, и вот таперь вернулся в лагерь. С его появлением Фельдфебель сразу
притих, а Туркул, да и все "дрозды" прямо-таки взвились орлами. Надо
сказать, что Витковский на следующий же день после своего приезда посетил
госпиталь и с тех пор бывал там регулярно, в отличие, опять-таки, от
Фельдфебеля. Лично мы с ним знакомы не были, познакомились уже здесь.
Впрочем, о Владимире Константиновиче можно рассказывать долго. Как и о
всех "дроздах".
Пора, однако, вернуться в прошлое. Итак, 20-го мая мы навсегда
покинули наш уютный, несмотря на пыль и людской муравейник, Албат, и
зашагали к железной дороге. Что-то начиналось, хотя что именно - понять
было нельзя. Вначале мы думали, что вновь направляемся к осточертевшему
всем Сивашу, но вместо этого нас посадили в "телятники" и повезли на юг.
Это было непонятно. Прошел слух, что зеленые спустились с гор крупными
силами, и мы идем на подмогу чуть ли не ялтинскому гарнизону. Вскоре,
однако, заговорили о каком-то красном десанте у Феодосии, куда мы, якобы,
направляемся.
Всю эту ерунду приходилось выслушивать за неимением чего-либо более
достоверного. Прапорщик Мишрис, выспавшись в вагоне, долго поглядывал в
окно, а затем попросил меня высказать свои соображения. Вероятно, в
юнкерском училище его приучили к тому, что ротный командир знает все. Или,
по крайней мере, обязан знать.
Я мог лишь констатировать, что на юг движутся части всего Крымского
корпуса. Ежели сопоставить это с активностью разного рода комиссий,
обращением Барона, а также с движением других частей на север, то можно
предположить, что в ближайшие дни начинается наше летнее наступление. Мы
направлялись на юг, очевидно, в один из портов, а значит, не исключался
десант. При этих словах прапорщик Мишрис восторженно заулыбался,
предчувствуя, наверное, нечто совершенно романтическое. Правда, поручик
Успенский скривился и пообещал шторм и морскую болезнь, а я подумал о том,
что красный флот мало чем уступает нашему. Но это соображение я оставил
при себе.
22 мая мы высадились недалеко от Феодосии. Отряд разместили в
небольшом поселке на побережье, где нам и стало известно, что
действительно готовится десант. Узнали мы это самым прозаическим образом -
из газет. Оказывается, уже два дня крымская пресса на все лады обсуждала
движение войск Якова Александровича. Наш маршрут излагался с такой
точностью, что оставалось предположить наличие какой-то дезинформации для
господ комиссаров. Особенно это касалось района высадки, - указывался
отчего-то Батум.
Доверчивый прапорщик Мишрис умудрился достать где-то школьный атлас и
начал перечерчивать карту кавказского побережья. Я посоветовал ему не
заниматься этим неблагодарным делом, поскольку, даже ежели газеты не
ошибаются, в Батум попасть мы все равно не сможем. Красные успеют трижды
нас утопить, ибо газеты читают не только офицеры Русской Армии. Впрочем,
дня через два мы узнали из тех же газет, что высадка будет где-то под
Одессой. Тут уж и прапорщик Мишрис понял, что идет большая игра.
27 мая, под вечер, к нам заехал Яков Александрович. Он не стал
устраивать смотр с разглядыванием складок на гимнастерках и проверкой
подворотничков, а просто бегло осмотрел наше пополнение, поинтересовался,
как мы переносим морскую болезнь и есть ли у нас лоцманы, знающие
батумский фарватер. Было видно, что он в прекрасном настроении, а значит,
все, в том числе и этот нелепый шум, входило в его планы. Он подарил нам
три пачки "Мемфиса", пообещал поручику Успенскому сыграть с ним в
преферанс в Одесском офицерском собрании и укатил дальше. Я заметил, что с
ним не было его прежнего конвоя, казачьей сотни. Следовательно,
подтверждался слух, что Яков Александрович расформировал свой конвой по
подозрению в грабежах. Подозревался только один из конвойцев, но товарищи
его не выдавали, и командующий отправил всю эту компанию на фронт. И
правильно, по-моему, сделал. Все-таки мы должны чем-то отличаться от
господ краснопузых или от того же Упыря.
Наступил июнь, мы все еще стояли у моря, успели вволю искупаться,
причем, несмотря на все мои предостережения, поручик Успенский и прапорщик
Немно обгорели в первые же дни. Смотреть на них было жалко, но я
категорически потребовал за день-два привести себя в полный порядок,
поскольку дальше будет хуже. Поручик Успенский побывал в лазарете, добыл
какой-то мази, после чего всем полегчало. И вовремя.
Утром 4 июня мы снялись с места и чуть ли не бегом двинулись к
Феодосии. Правда, потом пришлось простоять несколько часов в порту,
дожидаясь своей очереди на погрузку. Итак, мы, действительно, куда-то
плыли. Причем, судя по количеству транспортов, а их на рейде я насчитал 32
вымпела, в море уходил весь наш Крымский корпус. Тут даже у таких, как я,
которые в общем-то видели все или почти все, что бывает на войне, начинало
просыпаться любопытство. В конце концов я не выдержал, забрал у прапорщика
Мишриса атлас и начал вместе со штабс-капитаном Дьяковым изучать акваторию
Черного моря.
Штабс-капитан Дьяков, лишенный романтического восприятия
действительности, зато по-своемй человек очень наблюдательный, заметил,
что транспортам не хватит угля ни до Батума, ни до Одессы. Оставался район
Херсона либо Новороссийска. Мой карандаш неуверенно ткнулся в керченский
пролив и тут же отдернулся назад, - в то, что наша армада будет
прорываться через Азовскую флотилию красных, верилось слабо.
Уже поздно вечером мы погрузились на один из транспортов и оказались
в трюме, где было необыкновенно тесно и грязно. О прочем говорить не
стоит, но незадолго до нас, похоже, этот транспорт перевозил гнилую
капусту. Посему, несмотря на все запреты, мы выбрались на палубу,
предпочтя провести ночь на свежем воздухе.
Не помню, кто первый услыхал байку о подводной лодке. Похоже, ее
притащили с берега наши соседи по трюму, и вот уже прапорщик Мишрис с
самым серьезным видом интересовался у меня, какие подводные лодки состоят
на вооружении у красного флота. А также о том, надежно ли защищен
феодосийский рейд и доплывем ли до берега.
Я предоставил возможность высказаться поручику Успенскому. Поручик
объяснил, что подводных лодок, по-научному, "субмарин", у красных
видимо-невидимо. Экипажи всех лодок назначаются лично Бронштейном, причем,
все члены РКП(б) обязаны во время подводного плаванья питаться
исключительно сырым мясом. Естественно, человеческим. Особенно страшна для
нашей эскадры субмарина "Красный Дракула", экипаж коей состоит
исключительно из вампиров, воспитанных по методике Брэма Стокера, который,
как всем известно, является главным агентом коминтерна в Великобритании.
"Красный Дракула" страшен тем, что охотится исключительно за юными
прапорщиками, из которых изготовляются чучелы для Охотничьего Зала
Большого Кремлевского Дворца.
Прапорщик Мишрис был, похоже, полностью удовлетворен этим
объяснением. Я лишь присовокупил, что в дальнейшем за распространение
подобныз слухов буду выкидывать за борт. И незамедлительно, так что даже
"Красный Дракула" не поможет.
Мы покинули Феодосийский рейд 5 июня и пошли на юг. Берега исчезли из
виду, налетел ветерок, начало понемногу укачивать, и на палубе стало
неуютно. Впрочем, поручик Успенский уже вполне освоился в трюме, сколотив
бригаду преферансистов, а прапорщик Мишрис поступил мудрее всех и заснул;
прапорщик Немно, презрев начинающуюся качку, пытался растопить ледяное
сердце нашей Ольги гитарными аккордами. Кочевая жизнь приучила нас
осваиваться где угодно. Трюм, между прочим, еще не худший из вариантов.
Я стоял на палубе, истребляя свой и без того небольшой запас папирос.
Хотелось просто глядеть на море и ни думать ни о прошлом, в котором было
мало хорошего, ни о будущем, не обещавшем хороших перспектив. Но холодного
философа из меня не получилось - неубитое чувство любопытства заставляло
отмечать новые подробности нашего необычного путешествия.
После полудня корабли внезапно повернули прямо на восток. Итак,
Одесса и Херсон отпали. Оставалось понять, куда же мы пойдем, - к Керчи
или прямо на восток.К вечеру корабли свернули на север.
К Керченскому прливу мы подошли поздно, уже в сумерках. Но даже при
плохой видимости можно было заметить с северной стороны несколько узких
силуэтов - миноносцы сторожили вход в Азовское море. Наслушавшись еще в
гимназии о Цусиме, я не без волнения ожидал первых выстрелов, но корабли
начали перемигиваться и без помех потянулись в узкое горло пролива. Итак,
здесь нас уже ждали суда нашей Азовской флотилии, и цель десанта лежала
где-то на побережье Азовского моря. Замысел Якова Александровича удался -
