Гиссарлык. Я успокоил его, сообщив, что идэ фикс просто так не проходит.
Тогда он меня порадовал - Витковский уже договорился об аренде катера, и
на следующей неделе мы можем отправляться. Ежели, конечно, Кемаль
позволит. Его аскеры, по слухам, уже подходят к столице.
Мы ехали целый день, не встретив ни одного краснопузого. Только один
раз над головой промелькнул "Фарман", но тут же ушел на север, а за ним
погнанись два наших "Ньюпора". Штабс-капитан Дьяков поведал, что наша
конница ушла вперед, она уже, вероятно, под Токмаком, мы же подойдем к
городу не раньше ночи. Однако, вышло иначе: верст за десять командир
бригады остановил колонну, и мы, выставив охранение, заночевали прямо в
поле. Штабс-капитан Дьяков вернулся от командира и сообщил, что атаковать
будем на рассвете, и, по его просьбе, нас поставили в авангард. Токмак
обороняют какие-то сборные части, и красной чухны среди них, похоже, нет.
Это нам еще предстоит увидеть.
Отряд был поднят в серой предрассветной мгле, роты выстроились, и
штабс-капитан Дьяков рассказал новичкам о декабрьском бое под Токмаком.
Получилось это у него неплохо. Я видел, как заблестели глаза нашей
молодежи, и понял, что красным сегодня придется туго. Последовал приказ: в
плен брать только тех, кто сразу же бросил винтовку и поднял руки. Я
понимал, что означает такой приказ на практике. Сегодня пленных не
ожидалось.
Мы решили рискнуть, и двинулись прямо в повозках по той самой дороге,
по которой отступали в декабре. Теперь вокруг колосилась золотистая
пшеница, утреннее небо сияло безмятежной голубизной, и мы с трудом, по
нескольким плохо засыпанным воронкам, узнали то место, где нас напоследок
накрыло и где погиб поручик Дидковский. Я даже поискал глазами вокруг в
надежде увидеть поблизости деревянный крест, на котором висит подбитая
ватой зимняя офицерская фуражка, но все было залито поспевающими
колосьями, и я понял, что искать тут нечего.
Мы шли на полной скорости, подстегивая лошадей, прямо к околице.
Заметили нас поздно, - возможно, в первые минуты вообще приняли за своих.
Как только начали неуверенно постреливать, я дунул в свисток, и рота,
соскочив с повозок, развернулась в цепь слева от дороги. Первая рота шла
справа от шоссе. Артиллерии у нас не было, но мы подошли столь близко, что
этим можно было пренебречь.
Мы ворвались в первую траншею, проходившую у самого въезда в город,
и, не разбираясь, перекололи штыками сонных краснопузых. Нескольким
удалось засесть в блиндаже, но поручик Успенский швырнул через
вентиляционную отдушину ручную бомбу, и можно было идти дальше.
Нам казалось, что краснопузые готовят что-то серьезное, хотелось
наконец-то сцепиться и припомнить им все, но улицы города были неузнаваемо
пусты - красные в бой не вступали. Время от времени отдельные герои в
нижнем белье и с винтовкой выбегали на улицу прямо на наши штыки, но ни
тут, ни поблизости мы не слышали даже стрельбы. Наконец, мы оказались на
грязном пустыре, который служил чем-то вроде центральной площади. За
пустырем возвышалось кирпичное строение о двух этажах, над коим неподвижно
висел красный флаг, рядом стояли четыре гаубицы и несколько зарядных
ящиков, а чуть в стороне - два броневика.
Я послал взвод прапорщика Мишриса прямиком на здание с флагом, -
вероятно, местный совдеп; прапорщик Немно повел своих к батарее, а я с
первым взводом направился к броневикам. Броневики стояли тихо, так что
можно было подумать, что они пусты, но из раскрытого люка мы явственно
слышали храп. Поручик Успенский предложил просто кинуть в каждый люк по
ручной бомбе, но броневиков было жалко, и я приказал брать их целыми.
Поручик Успенский поморщился, вытащил револьвер и забрался на башню одной
из машин, под номером 12. Номер счастливый, но, очевидно, не для экипажа.
Грохнуло несколько выстрелов, и поручик с той же гримасой слез с башни,
предложив своим подчиненным доставать дичь. Почти одновременно двое наших
юнкеров разделались с экипажем соседнего броневика, номер которого я уже
не помню.
Несколько минут ушло на извлечение трупов. В одном из броневиков в
экипаже оказалась дама, точнее, бабища в кожанке, к которой был приверчен
орден красного знамени. Рядом с трупами было найдено несколько бутылок
самогона, правда, большей частью пустых. Поручик Успенский нравоучительно
заметил, что пить, как известно, вредно, и попытался завести одну из
машин. Броневик взревел, дернулся и покатил прямо к крыльцу совдепа.
Тем временем нам навстречу спешил прапорщик Немно с докладом о взятии
батареи. Красные проспали и ее. Оставался совдеп, но от Мишриса вестей не
было, и тут на верхнем этаже с грохотом вылетели стекла, и началась
стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же
стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько
шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы
прапорщика Мишриса, подталкавая краснопузых штыками, чтоб те сохраняли
равновесие.
Прапорщик Мишрис сообщил, что совдеп - а это действительно оказался
совдеп - очищен, сопротивление оказал только один тип, заколотый на месте,
а этих он привел просто показать.
Я не стал рассматривать и тем более расспрашивать эту публику. Белье
на них было шелковое, морды наетые, и мне оставалось приказать поставить
их тут же к стенке. Краснопузых - их было около дюжины - расставили вдоль
кирпичной стены совдепа, и поручик Успенский предложил желающим спеть
"Интернационал". Желающих не оказалось, только один худой господин,
успевший, в отличие от причих, надеть галифе, назвал поручика нехорошим
словом и потребовал папиросу. Успенский зарычал, но папиросу выдал. Тут
какой-то тип с выпадающим из подштанников брюхом бухнулся на колени и
начал нести такую околесицу, что всем стало противно. Поручик махнул
рукой, и залп скосил всю шеренгу. Уцелел лишь худой господин с папиросой -
поручик поставил его курить рядом с собой.
Тем временем на площадь высыпала наша первая рота, гоня впереди
полсотни красных. Оказывается, штабс-капитан Дьяков накрыл казарму и взял
красную роту - вернее, все, что от нее осталось, - в плен. Мы построили
пленных, и штабс-капитан Дьяков выбрал десяток в шелковом белье и с
длинными волосами. Вдобавок, среди пленных обнаруужились трое эстонцев,
которых тут же присоединили к этой компании. Грохнул еще один залп, и
конвой погнал уцелевших пленных к ближайшему сараю.
Господину с папиросой повезло. Покуда он курил, все закончилось, а
дважды, как известно, не расстреливают. Да и нам, говоря по чести, хватило
впечатлений. Я предложил ему вторую папиросу, и мы поговорили.
В общем, краснопузые были сами виноваты. Они не ждали нас так рано,
но это еще не означает, что можно манкировать караулами и боевым
охранением. Правда, в Токмаке стояла сборная команда - остатки потрепанных
нами еще в первых летних боях частей. Командование все поджидало приезда
лично товарища Уборевича и не спешило укреплять оборону. Ну и достукались.
Худой господин оказался самым настоящим комиссаром, прибывшим из
штаба Уборевича два дня тому назад. В общем, ему повезло вторично: такую
птицу мы тут же отправили к Якову Александровичу, и у него появился шанс
продлить свои дни вторично.
В Токмак уже входили части нашей бригады. Стало ясно, что бой на этом
и кончился. Нас похвалили за броневики и гаубицы, но лично я чувствовал
себя немного обманутым. Мы шли сюда не для того, чтобы брать в плен сонный
совдеп в кальсонах. Мы хотели боя по всем правилам, чтоб краснопузые
припомнили те, декабрьские дни, когда выкуривали нас отсюда. Но, выходит,
мечтали мы об этом зря, да и шваль, встреченная здесь, ничем не напоминала
чухонскую дивизию. Что ж, значит, расплатились мы еще не до конца.
Бригада пошла дальше, к Семеновке, а мы остались в Токмаке, поджидая
Якова Александровича. Он прибыл к вечеру. Рота выстроилась у совдепа, с
которого уже успели сорвать красную тряпку. Смотрелись мы неплохо: по
сторонам стояли броневики, из-за строя торчали стволы орудий, а с боков
шеренгу начинали и заканчивали груды трофейных винтовок. Да, это вам не
мелитопольский ресторан. Тут мы выглядели как надо.
Кавалькада, странно малочисленная, влетела на площадь, и тут мы
сообразили, что Яков Александрович прибыл не один, а с начальством.
Мелькнула черная бурка; высокий человек в черкесске с серебряными гызырями
легко соскочил с лошади и быстрыми шагами направился к нам. Я узнал
Барона. Ну что ж, очень приятно.
Штабс-капитан Дьяков отрапортовал. Барон оглядел наш строй, взгляд
его задержался на броневиках; затем он усмехнулся и поздоровался. Мы
гаркнули, он пожал руку штабс-капитану Дьякову и обошел строй, здороваясь
с офицерами. Пожимая руку мне, он кивнул - узнал меня. Вновь усмехнувшись,
- настроение у него, похоже, было хорошее, - Барон стал перед строем,
расставив длинные худые ноги в блестящих сапогах. Я не без некоторого
трепета ждал речи, но Барон крикнул лишь: "Молодцы, сорокинцы!", вновь
вскочил на коня и дернул поводья, отчего бедное животное тут же встало на
дыбы. В эту минуту он был до странности похож на Николая Орлова. И сейчас
же кавалькада пустила пыль и была такова. Можно расходиться.
В этот день нам удалось обойти весь Токмак - благо, времени было
предостаточно. Да, зимнее впечатление оказалось верным: архитектуру, ежели
тут применимо сие слово, следует считать ирокезской, по сему я решил
окончательно отказать Токмаку в звании города. Мы с трудом узанвали
знакомые места. От хаты, где был штаб подполковника Сорокина, остались
одни головешки, а наши старые окопы осыпались и заросли крапивой - красные
не стали приводить их в порядок. Мы нашли место, где погиб Сеня Новиков,
отыскали пулеметные гнезда и собрали среди крапивы несколько уже
окислившихся гильз. Вот все, что осталось от того страшного боя.
Перепуганные местные обыватели, уже не верившие в прочность какой-либо из
постоянно меняющихся властей, не могли сказать, где похоронены наши
товарищи. И были ли они похоронены вообще. Тот бой они, правда, помнили,
но толком не могли рассказать даже о том, что случилось с подпоручиком
Михайлюком и его отрядом. Помнили, что стрельба длилась долго, а потом
красная чухна два дня сносила своих покойников в городской парк, где
теперь красуется деревянный обелиск к красной звездой. Мы не тронули
могилу красночухонцев - мы не воюем с мертвыми, лишь сбили звезду с
обелиска. Не могли мы глядеть равнодушно на эту пентограмму, да и не место
ей на могиле.
Наутро к нам приехал Яков Александрович, на сей раз один, без Барона
и его джигитов. Барон отказался подписать списки награждений корпуса,
заявив, что мы понесли слишком небольшие потери. Вот у Фельдфебеля трупы
складывались штабелями, потому ему и полагались кресты. Я знал этот
бредовый критерий при награждениях и не удивился, к тому же вовсе не ждал
баронских крестов. Куда печальнее было то, что в пополнении нам тоже
отказали, велев ставить в строй пленных и вводить мобилизацию прямо во
фронтовой полосе. И при всем при этом продолжать наступление.
Заодно Яков Александрович присовокупил, что знаменитая земельная
реформа Барона идет с большим скрипом, и здешние пейзане не спешат платить
выкуп за землю, давно уже считая ее своею. Идет массовое уклонение от
мобилизации, а Упырь вновь зашевелился и, того гляди, вступит в игру.
Вдобавок, заехав в Мелитополь, Барон произнес огненную речь, пообещав
