что?
- Анечка, мне сегодня понадобится ваша помощь. Вы до
каких дежурите?
- Сутки. До завтра, до девяти, а вам куда звонить?
- В Москву. И еще неведомо куда...
- Так в Москву можно из автомата позвонить! Опустили
пятиалтынный и говорите себе на здоровье... - Она
улыбнулась. - А есть ли автоматическая связь с "неведомо
куда" - не знаю...
- Мне автомат не подходит - я буду звонить в Москву, а
мне будут отзванивать сюда. Вы знали бывшего директора
школы Коростылева?
- Да, - кивнула Аня, и лицо ее затуманилось. - Его у нас
все знают... Он умер на днях... Я до восьмого класса у
него училась... Хороший человек...
Мне не было никакого резона секретничать с Аней - все
равно связь пойдет через нее, если захочет, то и так все
услышит. Да и нечего мне утаивать. Тут и без меня темноты
хватает.
- Анечка, к сожалению, Николай Иванович не просто умер, а
то, что случилось с ним, скорее напоминает убийство. Вы
слышали о телеграмме?
- Да, что-то слышала, телеграмма какая-то поддельная
пришла. Шулякова, из отдела доставки, рассказывала...
- В том-то и дело, что телеграмма настоящая, только
послал ее человек поддельный. По виду, наверное, обычный
человек, а на самом деле - вурдалак...
- А чем я могу вам помочь?
- Сейчас я передам в Москву запрос, а потом мне будут
звонить. Пока я не знаю, где я буду находиться, но я вам
буду регулярно отзванивать и сообщать номер - где я есть, и
вы меня будете соединять с Москвой. Сделаете?
- Конечно!
- Тогда начнем. Мне нужна дежурная часть Московского
уголовного розыска.
Аня набирала диск на коммутаторе, что-то говорила своей
коллеге в Москве, и лицо у нее уже было не
беременно-расслабленное, а сосредоточенное, даже чуть
сердитое, а вязанье лежало далеко в стороне на приставном
столике, и висевшая на шее телефонная гарнитура - наушники и
микрофон - делала ее похожей на пилота, совершающего трудную
посадку.
- Идите в первую кабину...
Открыл тяжелую, плотную дверь, вспыхнул свет в тесной
деревянной капсуле, снял трубку с плоского аппарата без
номеронабирателя и услышал знакомый глухой голос:
- Ответственный дежурный Коновалов слушает...
- Привет, Серега... Это Тихонов тебя достает...
- Что это тебе неймется в субботу? Ты как в Рузаеве
оказался?..
- На похороны приехал... Тут история произошла вполне
противная, мне нужна твоя помощь...
Я объяснял ему историю с телеграммой, а Коновалов где-то
далеко, за сотню верст, сосредоточенно пыхтел в трубку, не
перебивал меня, вопросов праздных не задавал, но я знал, что
он не просто внимательно слушает, а по укоренившейся за
долгие годы привычке наверняка делает пометки на чистом
листе бумаги остро отточенным карандашом. "Самая лучшая
память на бумажечке накалякана", - любил он повторять нам,
когда мы удивлялись, что он никогда и ничего не забывает.
- Понятно, - медленно сказал Коновалов. - А Коростылев
этот сродственником тебе доводится?
- Ну, наверное, считай, что сродственник. Сроднились мы
с ним за целую жизнь...
- Все ясно. - И я представил себе, как он отчеркнул
жирной линией свои закорючки на листе и приготовился по
пунктам записывать задание.
- Серега, надо срочно дозвониться в Мамоново, в городское
управление, если понадобится - продублируй запрос в область,
в Воронеж. Ты записал исходящие телеграммы? - на всякий
случай переспросил я.
- Конечно...
- Пусть сегодня же опросят телеграфисток, всех, кто мог
быть на почте во время подачи телеграммы, кто такой
Пронин?..
- Пронина-то никакого нет - фамилия взята от фонаря, -
перебил Коновалов.
- Не сомневаюсь, но телеграмма необычная - его должны
были запомнить, почтари его смогут довольно подробно
описать. Затем надо взять на телеграфе исходящий журнал,
посмотреть, кто отправлял сообщения перед Прониным и вслед
за ним...
- И что? - раздумчиво спросил Коновалов. - Что дает?
- Мамоново - маленький городок, многие знают друг друга.
Соседи Пронина в очереди могли запомнить какие-то важные
детали. По ним можно будет легче его раскупорить.
Понимаешь?
- Усек, - хмыкнул Коновалов. - Чувствую, что ты на
воскресные дни мамоновским сыскарям подкинул работенку
невялую...
- Да, Серега, я это знаю. И тебя, друг, прошу: вломись
в это дело, как ты умеешь. Я тебе не могу и не хочу ничего
объяснять по телефону, но если этот гнусняк от нас улизнет,
ставь на мне крест...
И вдруг совершенно неожиданно почувствовал, что по лицу у
меня текут слезы и голос предательски сел, тугой ком заткнул
глотку.
- Але, але, Стас, ты чего там? Але! - заорал в трубку
Коновалов. - Ты, что тараканишь? Але! Стас! Что с тобой?
Может, кого из наших ребят к тебе подослать?
Я несколько раз глубоко вздохнул, с трудом продышался и
твердо сказал:
- Серега, со мной полный порядок. Никого присылать не
надо, глупости это. Я здесь все сам сделаю. Ты будешь
держать связь с местной телефонисткой, ее зовут Аня
Веретенникова, она меня легко разыщет... Договорились?
- Есть, все будет в норме.
Вышел из будки, из спертой духоты с надсадным запахом
пыли и пота, и не мог несколько мгновений собраться с
мыслями, отрешенно глядя на телефонистку, пока Аня не
сказала мне мягко:
- Вы не волнуйтесь, я вас мигом соединю, как только
позвонят...
- Спасибо, Аня, я вам буду регулярно звонить. Вот вместе
с вами мы раскрутим эту историю...
- Ну, да, конечно, я ведь старый Шерлок Холмс, -
усмехнулась Аня. - Да и вы на милиционера не похожи. Вы на
артиста Филатова похожи, только ростом подлинней...
Я подумал, что она моложе меня лет на пятнадцать, но
говорила она со мной не как молодая женщина, она не
"ухаживалась", она говорила с ласковой снисходительностью
матери, для которой все эти игры давно позади, хоть и
симпатичны, но неинтересны - она вязала ползунки, и на лице
ее желтели пятна будущих, иных, нестерпимо тяжелых и высоких
забот.
- Аня, где у вас городская милиция?
- А вон, наискосок, через площадь дом двухэтажный, там
вход с переулка.
- Анечка, я вам звоню через час.
С автостоянки постепенно разъезжались машины, урчали,
готовясь в путь, автобусы, из - под брезентового фургона с
надписью "Люди" разносились по площади развеселая гармошка,
нестройное пение, клочья частушечных выкриков. Сумки,
пакеты, авоськи с апельсинами.
Я пересек площадь и вошел в зеленый палисадник перед
старым домом с красной стеклянной таблицей "Управление
внутренних дел". На деревянном крылечке сидел милиционер и
строгал ножом чурку.
- Я бы хотел поговорить с Зацаренным, - сказал я,
поздоровавшись.
- А он у себя сейчас. Шестая комната - пройдете мимо
дежурной части, налево по коридору...
Из-за приоткрытой двери раздавался громкий голос:
- Нет, нет, Семен Петрович, вы это не понимаете... У нас
для этого нет возможностей... Да, что страда - в милиции
всегда страда...
Слова были круглые, отчетливые, точно разделенные между
собой - цепочкой воздушных пузырей вылетали они из кабинета
в сонную тишину пустого коридора и гулко лопались в
неподвижном сумраке вокруг меня.
Я постучал и вошел в комнату, не дожидаясь ответа, - за
столом разговаривал по телефону молодой капитан, и я
удивился, что у такого юного блондинчика ярко выраженный
командирский голос.
Он показал мне рукой на стул и зычно сказал в трубку:
- Нет, Семен Петрович, не могу, и не просите... Вы это
не понимаете... На заметку возьмем обязательно, а
практически пока обойдемся разговорами...
Я подумал, что от его голоса в телефонных проводах должно
подскакивать напряжение. Юша Бутов сказал о нем
интеллигентный милый человек, заместитель по розыскным делам
Зацаренный.
Он бросил на рычаг трубку и поднял на меня голубые
навыкате глаза.
- Слушаю вас... - И слова, как детские шарики, один
длинный, а второй круглый, гулко ухнули надо мной.
- Моя фамилия Тихонов, я приехал из Москвы на похороны
Николая Ивановича Коростылева и вот решил зайти к вам...
- Да, да, да, - закивал огорченно Зацаренный, - я в курсе
дела. Очень печальная история. Уважаемый был человек.
Только не знаю, чем мы вам можем быть полезны.
- Вы знаете о телеграмме, которую прислали Коростылеву?
Зацаренный на миг задумался, будто вспоминал, о какой
телеграмме идет речь, потом сказал неопределенно:
- Да, я слышал об этой истории. Очень жаль, что такое
еще случается в нашей жизни.
- А кроме человеческого сожаления по поводу таких
прискорбных фактов, у вас нет каких - либо еще побуждений?
- спросил я.
- Не понял, - шумно удивился Зацаренный, - что вы имеете
в виду?
- Я имел бы в виду возбудить дело, например. Провести
тщательное расследование, попробовать разыскать автора
телеграммы.
Голубые выкаченные глаза Зацаренного полыхнули грустной
усмешкой профессионала, обвыкшегося с человеческими
горестями и умеющего отделить естественные эмоциональные
всплески от разумно-прозаических условий жизни.
- Я вас понимаю, товарищ Тихонов, вашему горю
сочувствую... Вы, видимо, близкий человек покойному?
- Близкий, - кивнул я. - Думаю, что был близкий...
- И мне понятно ваше справедливое желание наказать этого
дурака, пославшего телеграмму... Но, к сожалению, это не в
наших силах.
Органное рокотание голоса Зацаренного меня подавляло. Я
робко спросил:
- Отчего же?
- Оттого, что смерть учителя Коростылева - я имею в виду
общественный смысл - скорее напоминает несчастный случай,
последствие стихийного бедствия, чем результат
преступления...
- Очень интересная точка зрения, - заметил я.
- Боюсь, что нам надо признать этого неизвестного
дурацкого хулигана чем-то подобным случайному удару молнии
или упавшему с крыши на голову кирпичу, - развел руками
Зацаренный, доверительно наклонился ко мне, и узкий луч
заходящего в окне солнца ярко вспыхнул в голубой эмали
университетского ромбика на правой стороне его мундира.
- Хочу обратить ваше внимание, - сказал я, - что ни
молния, ни рухнувший кирпич не обладают злой волей. Иначе
говоря, умыслом...
- В том-то и дело, - вздохнул Зацаренный. - Вы это не
понимаете, что с точки зрения закона мы никогда не сможем
доказать наличие умысла на убийство Коростылева у человека,
отправившего телеграмму. Даже если допустить, что мы его
найдем, а это весьма маловероятно, но и в этом случае он
скажет нам, что просто хотел пошутить, что с него, дурака,
возьмешь? Никогда такое дело через суд не пролезет, вернут
его нам или прекратят совсем, а то и, глядишь, оправдают
этого кретина, а нам в отчетность - брак!
- Боитесь отчетность испортить?
- Не боюсь! - отрубил Зацаренный. - А не хочу! Хорошая
отчетность, с точки зрения демагогов, - забота службистов,
карьеристов и бюрократов, а на самом деле хорошая отчетность
- это зеркало нашей работы. И цифры в отчетности -
отражение нашей жизни. Поэтому я и борюсь за хорошие цифры.
У меня на сегодня три кражи не раскрыты и один грабеж, вчера
в общежитии строителей драка приключилась - виноватых нет,
сейчас на повестке дня непримиримый бой самогонщикам и
алкоголикам. Вот это все реальные преступления, по которым
я должен отчитаться. И за эту отчетность я болею и, как вы
говорите, портить ее не хочу.
Я видел, что он устал от разговора со мной, а может быть,
просто устал за день. Сегодня суббота, а он на месте.
Вообще говорить таким гулким утробным голосом - это само по
себе утомительная работа вроде целодневного раздувания
мехов. Да я и не хотел заводиться.
- Мне приятно, что вы переживаете из-за нераскрытых краж
и грабежа, - сказал я - но непонятно, почему вы решили
заранее, что телеграмму учинил дурак, кретин или глупый
хулиган, а может быть, злодей?
Зацаренный с досадой, пожал плечами:
- Я вам уже объяснял, что существует понятие юридической
процессуальной бесперспективности. Закон предусматривает
такие случаи. - Он с досадой ткнул в стопку книг на столе.
- Статья 108 Уголовно-процессуального кодекса гласит: "Дело
