хотела устроить в Москву в институт, чтобы девочка с Петькой
Есаковым поменьше общалась. Душа тревожилась у нее: парень
он молодой, здоровый, бессмысленный, а девка-то взрослая
уже, не хотела Клавдия, чтобы они вместе толклись в одной
квартире. Надеялась, что Настя уедет в Москву, выучится,
свою жизнь сложит ловчее и красивее, чем у нее самой, а все
вот так страшно обернулось...
Я спросил ее:
- А Коростылев знал, что Костя неродной отец девочке?
Она удивленно взглянула на меня.
- Конечно, знал. Он ведь Костю уважал очень и к Насте
хорошо относился, был уверен, что только с Костей она
человеком станет... а теперь, что уж говорить, - махнула
рукой и горько заплакала.
Около дома Владилен собирал машину в дорогу. Резиновой
растяжкой - пауком он пристегивал чемоданы на никелированном
крышном багажнике. Дети уже сидели в кабине, а Лариса
стояла с сумкой в руках у распахнутой дверцы. Я притормозил
у забора, заросшего кустами бирючины и ракитника, вылез из
"Жигулей" и сказал Барсу: "Пошли". Пес настороженно
взглянул на меня и плотнее забился в угол заднего сиденья, а
Владилен нацепил последний крючок, с пыхтением соскочил с
подножки, повернулся ко мне:
- Бегать надо по утрам, живот отрастил, дышать трудно...
- Давай вместе бегать, - предложил я. - Бежим цугом,
залитые утренним уругвайским солнцем, - захватывающее
зрелище.
Он похлопал меня одобрительно по плечу.
- Все - таки ты удивительно настырный человек! Я ведь не
верил, что тебе удастся всю эту историю раскрутить.
Я смотрел на него - красивого, сытого, хорошо одетого,
доброжелательно - снисходительного - и пытался понять,
отчего же меня так распирает сказать ему, что-нибудь
неприятное, обидное, горькое. Может быть, я ему завидую?
но ведь человеческая зависть - это в первую очередь желание
поменяться местами в жизни, а я ни за, что и ничем не хотел
бы с ним меняться.
- Твой тесть, Владик, потратил много лет, чтобы научить
меня очень трудному делу - терпению думать об одном и том
же...
- Да, это заметно, - кивнул Владилен, помолчал и сказал -
Вот ты и додумал телеграмму до конца, что теперь будет?
- Дальше? Я думаю, их будут судить и сильно накажут, а
потом жизнь будет продолжаться...
- Стас, да не сердись ты так на меня! - усмехнулся
Владилен. - Я-то ни в чем не виноват! а расспрашиваю я
тебя потому, что мы с Николаем Ивановичем плоховато понимали
друг друга. Поэтому я бы хотел лучше понять тебя.
- А, что непонятного?
- Система твоих - целей и мотивов. Ты сделал, с моей
точки зрения, почти невозможное и выволок за ухо на свет
божий эту мерзавку с ее любовничком. Теперь их накажут.
Ну, а, что Коростылеву сейчас до этого? Его больше все
равно нет...
- Мы все есть. Это нужно было не Кольянычу, а им всем.
- И я показал рукой на город под холмом. - Они должны
знать, что сила справедливости в жизни больше ненависти и
злоумия. Твой тесть сказал однажды, что смысл моей работы в
борьбе гуманистической строгости закона с бесчеловечием
вседозволенности.
Владилен покачал головой:
- Может быть, может быть...
Лариса тронула меня за руку и сказала:
- Стасик, я и не знаю, что теперь с домом станет, с
вещами. Нам ведь уезжать надо.
- Да, действительно, - оживился Владилен. - Прямо ума не
приложим, что нам с этим барахлишком делать...
- Это точно, - согласился я. - Твой тесть по части
наследства совсем не постарался.
- Не в этом дело! - прижал руку к сердцу Владилен. -
Выкидывать как-то совестно, а везти в квартиру просто
нелепо.
- Ты не хочешь взять папины книги? - тихо спросила меня
Лара. - Их немного, но ему было бы приятно, что книги
остались у тебя...
- Спасибо, Лариска. Если хочешь, я поговорю с Надей
Воронцовой, может быть, лучше отдать книги в школу? Это
Кольянычу было бы еще приятней...
- Да - да, конечно! - обрадовалась Лариса. - Будет на
душе спокойнее, что ребята пользуются... И сразу же снова
озаботилась:
- Хочу пойти к Дусе спросить: не возьмут ли они Барса?
Куда он нам в городе?
- Не надо, Лара, не беспокойся. Я заберу Барса. У меня
к тебе просьба.
Лара подалась вся ко мне:
- Что угодно!
- Я бы хотел, чтобы ты мне отдала завещание Колумба.
Она всплеснула руками:
- Конечно, о чем ты говоришь! Нам это все равно девать
некуда.
- Спасибо, Лара, я беру его на время. Когда-нибудь я его
верну.
- Да зачем? Возьми его совсем! Для чего возвращать?
Нам оно не нужно..
- Да, наверное, - сказал я, помолчал и добавил! - Через
несколько лет подрастут твои ребята, и я верну им завещание
Колумба. Я мечтаю, надеюсь, я верю, что оно им еще очень
понадобится...
- Вы и пришли снова, будто вернулись из моих детских снов
и мечтаний, - сказала Надя, и смотрела она в сторону, на
сбегающую под гору дорогу, будто ждала, что кто-то очень
нужный появится в конце бетонной полосы.
- Я мало похож на сказочного принца, - усмехнулся я.
- У всех людей свои сказки, - покачала она головой. - И
принцы свои... Я знала, что вы когда-нибудь вернетесь...
- Я вернулся по очень печальному поводу, - напомнил я.
- Нет, Николай Иванович был болен и стар, и все равно -
через год или через три - вы приехали бы прощаться с ним, а
сейчас он умер в бою с этой нежитью, нелюдьми, приславшими
телеграмму с того света. И вы вернулись из моей детской
любви к вам, чтобы добить за него эту нечисть. Спасибо.
Я положил ей руку на плечо, повернул к себе:
- Это звучит, как окончание сказки. Мы прощаемся
навсегда?
Она посмотрела мне прямо в глаза, твердо сказала.
- Нет. Надеюсь, верю, мечтаю...
Мчалась с рокотом и шелестом по шоссе машина. Барс, еще
не поверивший до конца, что едет со мной, дышал сзади еле
слышно. Лес, обступивший дорогу, в сумерках был совершенно
черный, и белые столбы света от фар будто высверливали в
этой густой темноте туннель, по которому со свистом летела
наша блестящая жестяная коробочка.
С ревом гнал я рыжую машину по серому асфальтовому
пространству, неслышно летел во времени и про себя повторял
непрерывно, чтобы не уснуть:
"...Наша жизнь ничего не стоит Дорого стоят только наши
дела для жизни остальных людей."
