- Вы разве считаете себя неквалифицированным
специалистом?
- Как вам сказать... Не могу я руководить людьми...
От-то... Не умею... Все надеялся, что привыкну... Я ведь
и раньше просил, чтобы оставили мне часы по математике, и
дело с концом, не директор я... Просил, чтобы Екатерину
Сергеевну назначили... От-то... а теперь эта ужасная
история с Николаем Иванычем... Ведь не скроешь от людей,
отчего умер он... Представляете, какие это будет иметь
последствия для коллектива - разговоры, пересуды,
подозрения... От-то... Подумать страшно...
- Я вас не понял, - отсек я его от сетований. - А почему
надо скрывать от людей? По-моему, все должны знать об этом!
- Зачем? - ужаснулся он. - Если бы можно было найти и
как-то наказать злодея, то это, возможно, имело бы какой-то
воспитательный смысл... а так? Вы-то уедете, а как я буду
умиротворять все эти страсти?
Я помолчал, поковырял прутиком в песке, потом спросил
его:
- Почему вы решили, что этого злодея нельзя найти?
- Потому, что никто не может понять, что это такое -
месть, желание досадить, напугать или это был просто
хулиганский розыгрыш дурацкого шутника-мерзавца. Как это
понять? Кого искать? Где?
- Вот весь круг намеченных вами вопросов и надо
выяснить...
- Кто это может сделать? Я? Екатерина Сергеевна?
Судя по всему, завуч Екатерина Сергеевна была его не
реализованной в жизни героической сущностью - опорой,
советчицей, руководительницей.
- Вы в милицию уже обратились? - спросил я.
- Да, конечно, я сразу позвонил. Начальника городского
управления нет, я говорил с Зацаренным... Он заместитель по
розыскным делам, интеллигент, милый человек, я его хорошо
знаю... От-то... Он говорит, что это казусный случай, мол,
невзирая на сложность отыскания виновного, это якобы
практически маловероятно, но и пойманного очень трудно будет
привлечь к суду... Зацаренный говорит, что нет в кодексе
соответствующей статьи...
- Есть такая статья, - заверил я Бутова, встал со
скамейки и сообщил: - Значит, ситуация обстоит следующим
образом: я отсюда не уеду, пока не вытащу за ушко этого
мерзавца. И, честно говоря, меня ваши беспокойства мало
трогают. Я уверен, что, не выставив на всеобщее обозрение
затаившегося подлеца, не представив на человеческий суд
убийцу, мы с вами дальше жить не имеем права. Во всяком
случае, нам нашим профессиональным делом не следует
заниматься, если этот ползучий гад останется
безнаказанным...
- Я был бы счастлив вам помочь... От-то... Всем, чем
смогу. Хотя не представляю, как вам это может удаться, -
потерянно моргал Бутов.
- Это не ваша забота... Мне нужно только, чтобы вы
прояснили обстановку в педагогическом коллективе. И прошу
от вас полной искренности, прошу вас помнить, что я не
проверочная комиссия, мне нужна только правда...
- У меня нет оснований быть с вами неискренним, -
обиженно забормотал, зажевал во рту свою нескончаемую кашу
Бутов. - Я всегда говорю только правду.
- Не сомневаюсь в этом нисколько, но одной правды мне
мало, мне нужен вдумчивый анализ математика и душевное
страдание однополчанина...
- Вы думаете, мне не жаль Коростылева? - жалобно спросил
Бутов, и в голосе его звучала детская обида. - Я просто
опасаюсь, что расследование может иметь кумулятивный эффект
- если вы не найдете преступника, то он, убив своей
телеграммой Коростылева, достигнет еще одного ужасного
результата...
- А именно?
Он протянул ко мне руки, короткопалые беззащитные ласты
тюленя, а на лице его была мука:
- Ведь школа - это большой коллектив, естественно, не
обходится без разногласий, недоразумений, конфликтов. И,
получив официальную огласку, смерть Коростылева станет
поводом для ужасных расспросов, проверок, выяснений. Вражда
и подозрения, сплетни и оговоры уничтожат все доброе... а
школа наша была много лет гордостью района, одной из лучших
в области...
- Вы не бойтесь огласки, - сказал я ему злобно. - Сейчас
не об этом надо думать! Если вас послушать, надо сейчас нам
всем выпить еще раз по рюмке за помин души Коростылева,
завтра вывесить в актовом зале его портрет и позабыть о нем
навсегда...
- Почему же позабыть?.. - неуверенно возмутился Бутов,
но я не дал ему договорить:
- Потому, что Коростылев часто повторял: поощрять зло
безнаказанностью так же преступно, как творить его, ибо
ненаказанное зло ощущает себя добродетелью... И моя задача
состоит как раз в том, чтобы не дать испугу, возмущению и
опасениям людей превратиться в злобный хаос всеобщего
подозрения. Должен вас огорчить сообщением, что в здоровом
организме вашей школы или каких-то связанных с ней отношений
возник где- то гнойный нарыв и никакими примочками его не
рассосать - его надо найти и вырезать...
- Я бы это только приветствовал, - смирно сказал Юша. -
Боюсь, что вы неправильно оцениваете мои мотивы. Я, честное
слово, не опасаюсь каких- то организационных последствий и
выводов начальства. Я о коллективе думаю, об учащихся...
- Будем вместе думать, - твердо заверил его я. - В том
русле, которое я вам предлагаю...
Очень расплывчатый абрис ситуации начал выплывать из мглы
неизвестности - мне надо парализовать влияние завуча
Екатерины Сергеевны. Благо, это не очень трудно, поскольку
Бутов относился к той части людей, что охотно перекладывают
ответственность на более горластого и напористого. Думаю,
что завучу меня покамест не перегорланить. Это у нее с
Бутовым хорошо получалось. Его ведь не случайно друзья
называют Юшей - огромный славный толстячок мальчонка в
коротковатых брюках и тесном на животе пиджаке.
- Как фамилия Екатерины Сергеевны?
- Вихоть. Ее фамилия Вихоть, а, что такое? - озадачился
Бутов.
- Я хотел спросить вас, почему у нее были
недоброжелательные отношения с Коростылевым, - сделал я
"накидку".
- Что вы! что вы! Помилуй бог! Как можно так говорить!
Конечно, у них возникали разногласия, но разве можно назвать
отношение Екатерины Сергеевны недоброжелательным? Она очень
уважала Коростылева, уверяю вас!
- А он ее?
- Что? - испуганно посмотрел на меня сквозь круглые
окошки - Бутов.
- Николай Иванович уважал Вихоть? Дружил с ней?
Считался?
- На такие вопросы трудно ответить однозначно...
от-то... Жизнь ставит нас в сложные положения... Иногда
возникают недопонимания... Вот видите, вам уже наговорили с
три короба...
Ему и в голову не приходило, что я еще ни с кем словом не
перемолвился. И не в хваленой следовательской интуиции
дело. Просто я хорошо знал Кольяныча и легко мог
представить, как на него действовало трибунное велеречие
завуча. Она должна говорить так всегда - на поминках, на
свадьбе, на педсовете, а, кроме того, несколько минут назад
я наблюдал прозрачное и в то же время непроницаемое
отчуждение, возникшее вокруг Вихоть, когда она говорила
поминальное слово.
- Так в каком положении возникло недопонимание между
Коростылевым и Вихоть? - настырно сворачивал я Бутова на
тернистый путь однозначных ответов.
- Они очень разные люди... На многое смотрели
по-разному... И, конечно, надо считаться, от-то, что Вихоть
- женщина, она была иногда мнительна, обидчива, ей казалось,
что Николай Иваныч чем-то подрывает ее авторитет...
От-то... Хотя я с ней не соглашался...
- Конкретно. Поясните конкретным случаем.
- Как вам сказать, от-то... Они оба словесники,
литературу и язык преподают, программа одинаковая... а
подход, методика разные... Екатерина Сергеевна строже,
требовательнее, и процент успеваемости у нее выше... Был
случай, когда восьмой "А" потребовал, чтобы Вихоть заменили
на Коростылева... но я, хоть убейте меня, не могу взять в
толк, какое отношение имеют ваши вопросы к этой проклятой
телеграмме. Вы же, надеюсь, никак не связываете...
- Ни в какой мере не связываю, но мне надо знать все...
Из дома вышла на крыльцо Галя, помахала мне рукой и
сказала Бутову:
- Оюшминальд Андреич, вас зовет за стол Екатерина
Сергеевна, она говорит, что неудобно, вам надо быть там...
Галя - молодец, уже со всеми знакома, со всеми есть
отношения, она любит людей и уверена, что это взаимно.
Бутов с неожиданной легкостью встал, жадно затянулся пару
раз, и поднявшиеся над ними клубы дыма ясно показали, что
пароход готов отчалить от пристани, только, что наведенные
тоненькие сходни разговора, слабые швартовы вопросов и
ответов разорвутся и рухнут в воду молчания.
Он мечтал уйти от меня и неприятных вопросов, но решиться
не мог, не получив моего разрешения, отпущения, успокоения.
- Нам надо будет договорить, Оюшминальд Андреич, я вас
завтра навещу... - пообещал я.
- Хорошо, я буду ждать, - тяжело вздохнул Бутов и затопал
по ступенькам.
- А ты? - спросила Галя.
- Я приду через час. - И направился к калитке.
Повернул ключ в замке зажигания, и "жигулиный" мотор
услужливо и готовно рокотнул, его металлическое
четырехцилиндровое сердце рвалось в дорогу. Но я обманывал
его: путь нам предстоял совсем недалекий. Полтора
километра - до Дома связи. Я не хотел терять времени -
фосфорические зеленовато-голубые стрелки автомобильных часов
показывали четыре, а красная секундная, суетливая,
тоненько-злая, спазматически рвалась по кругу циферблата,
неостановимо стачивая с дня стружку умчавшихся минут.
Выехал на асфальтовую дорожку, перешел на прямую передачу
и покатил тихонько, почти бесшумно с косогора вниз к центру
Рузаева. Много раз доводилось мне отсюда уезжать, уходить,
и почти всегда мне было грустно - не хотелось расставаться с
Кольянычем, а теперь переполняло меня чувство холодной
целеустремленной ярости и злой тоски, потому, что знал:
ухожу навсегда. Еще сегодня и завтра, может быть, через
неделю я вернусь сюда, но сейчас я уходил от Кольяныча
навсегда, потому что, отправляясь на поиски его убийцы, я
затаптывал насовсем свой собственный след к этому дому, к
своему прошлому, к самому себе.
Мрачная ненависть к убийце была сейчас во мне больше
любви к Кольянычу, и от этого мне было трудно дышать, и я
сам себе был противен.
Но свое дело я доведу до конца.
Неспешно плыла моя машинка по пологому спуску в субботне
- беззаботный, отдыхающий городок. Густо-зеленый, дымящийся
клубами сирени и уже пахнущий подступающим летом - пылью,
нагретым деревом, слабым бензиновым выхлопом. Из окон домов
доносились шквалы криков и быстрый тенорок футбольного
комментатора. Около пивной бочки толпилась компания
любителей стоячего отдыха. На площадке перед кинотеатром
плясали "барыню". Из дверей универмага вилась очередь -
видимо, к концу квартала выкинули в продажу дефицит. Жизнь
продолжалась нормально.
На стоянке в центре площади с трудом нашел место -
грузовики и автобусы из окрестных деревень, легковушки,
мотоциклы с колясками. Субботний выезд в райцентр.
А в мраморно - стеклянных палатах Дома связи было
пустовато. Ощущалось, что провинциальные амбиции строителей
дома явно возносились в неоглядное будущее над реальными
потребами рузаевцев в средствах связи. За окошком с
надписью "Междугородный телефон" сидела женщина с вязаньем в
руках. Желтоватое лицо с крошечными бисеринками пота на
висках. Я просунул голову в овальный вырез и увидел, что
вязанье лежит на покатом выпуклом своде живота. Судя по
животу и недовязанным ползункам, телефонистке оставалось до
декрета несколько дней.
- Здравствуйте, дорогая будущая мама, - улыбнулся я ей,
стараясь изо всех сил ей понравиться - от ее доброхотности и
проворства сегодняшней ночью зависело многое. - Я старший
оперуполномоченный Московского уголовного розыска Тихонов...
И протянул ей удостоверение. Она положила его на стол,
механически взяла ручку, с удивлением и интересом,
внимательно прочитала его, и я остался доволен, что она не
сделала в нем ручкой пометок и прочерков, как это делают на
телеграфных бланках.
- Здравствуйте, товарищ майор, - сказала она, и в глазах
ее загорелось любопытство.
- Как вас зовут?
- Аня, - подумала и добавила: - Аня Веретенникова, а
