заткнутым свистком. Когда-то чайник был красным, а теперь
эмаль обтерлась, отбилась до металла, и стал он похож на
маленький паровоз. Свисток тоненько, сипло присвистнул. В
круглом жестяном котле всегда неподвижного паровозика за
долгие годы столько воды накипело - полмира объехать можно,
а он простоял все это время на плитке. Свисток поначалу
давился паром чуть слышно, а потом его свист стал
настойчивее и громче, он предупреждал нас: не молчите, - он
гнал нас перед собой по невидимым рельсам необъяснимого
смущения.
- Вам покрепче? - спросила Надя.
- Да, если можно, почти одну заварку.
Она довольно кивнула:
- Я тоже люблю настоящий чай.
Надя насыпала в фарфоровый заварочный чайник
черно-коричневые засушенные травинки из длинной пачки со
смешной этикеткой - диковинный горбатый слон, похожий на
дромадера, несущий на себе погонщика с опахалом Зеленоватый
полумрак, смуглая девушка с родинкой на лбу, индийской
"тикой". Она в этот момент была непохожа на учительницу в
забытом маленьком Рузаеве, а казалось, что сошла Надя с
оборотной стороны чайной этикетки - добежит горбатый слон до
края пачки, завернет его за угол погонщик, подхватит
потерявшуюся принцессу и умчит обратно в забытую сказку.
Чай Надя разливала в большие чашки. Над
красно-золотистой жидкостью млел белый парок. Чайник на
плитке иногда тонко всхлипывал вялым свистком. Маленький
паровозик, недвижимо мчащийся в никуда. Куда везешь?..
- Устали, наверное? - спросила Надя.
- Не знаю. Наверное, устал. Не знаю. Просто бывают
дни, полные потерь, огорчений и неудач. Вот в такие дни
меня отравляет досада, горечь, боль. И тогда я чувствую,
как старею...
Дуся, неслышно сновавшая где-то за спиной, сказала:
- Ну, вам до старости еще далеко, вы совсем молодой
мужчина.
Я усмехнулся, а Надя, не обращая внимания на мать,
спросила:
- Как вы думаете, вам удастся, что-нибудь узнать?
Мне не хотелось с ней хорохориться, что-то изображать и
представлять - я себя чувствовал с нею удивительно просто и
легко. Вообще с того момента, как она мне сказала, что
много лет назад была влюблена в меня, я понял, что с ней
надо говорить или совершенно искренне, или не разговаривать
вовсе, но мне хотелось с ней говорить. Я только сейчас
ощутил, что все время хотел Надю увидеть и говорить с ней.
- Не знаю. Это трудное дело. И вполне загадочное - я
понял, что очень многие не хотят, чтобы я отыскал правду
- Значит, шансы есть?
- Конечно. Такие шансы всегда есть. По своему опыту я
знаю, что следователь побеждает, если он начинает думать о
своем деле всегда.
Дуся, деликатно покашливая, вышла из кухни и поставила на
стол пирог, высокий, румяный.
- Ешьте на здоровье, это со смородиной. Мы ее сами
консервируем. Как раз на год хватает, от лета до лета.
Надя махнула рукой.
- Перестань, мама. Кого это интересует...
Пирог облегченно вздохнул, и корочка чуть - чуть опала.
Дуся застеснялась и робко сказала:
- Надечка, я ведь это просто так, к слову заметила.
Надя вперилась своими черными индийскими глазами мне в
лицо, чуть прикусила губу и нервно заговорила:
- Станислав Павлович, вы, наверное, думаете, что я это от
кровожадности, от желания отомстить. Поверьте, я не об этом
сейчас думаю. Я не могу объяснить, но точно знаю, что эта
история не может закончиться ничем... Я бы очень хотела,
чтобы вы нашли этого мерзавца. Мне невыносима мысль, что
удивительного человека Коростылева мог безнаказанно убить
какой-то ничтожный мерзавец и сейчас, наверное, веселится,
радуется, как ловко все получилось у него, как это просто -
убрать из жизни замечательного, нужного человека, потому,
что мешал чем- то ему или стал вреден. И совсем это
нестрашно и неопасно - это ненаказуемо! Вы не можете это
оставить просто так...
Я пожал плечами.
- Я и не собираюсь оставлять это просто так. И не считаю
вас кровожадной. Мы сейчас здесь и чаи распиваем вместе
потому, что оцениваем ситуацию одинаково. Надя, а ваша
завуч, Екатерина Сергеевна, сильно не любила Коростылева?
Надя досадливо дернула подбородком.
- Да нет, это не то слово. Дело не в том, что она его не
любила. Она его абсолютно естественно не воспринимала, не
понимала, они были разнородные существа. Ну, знаете, как бы
это объяснить - вот мы с вами углеводородные, а она
кремнийорганическая. Они с Коростылевым совсем разные были.
Она считала его от старости чуть - чуть свихнувшимся.
Этакий старый придурок, безвредный, но назойливый. Ей и
мысль в голову не приходила, что его ум организован совсем
по - другому, чем у нее...
- А они часто конфликтовали?
- Ну, я непосредственно дела с ними не имела, участия в
их конфликтах не принимала, но, конечно, разговоры доходили.
В последний раз был крупный бой. Вихоть поставила девочке
двойку за сочинение, а Коростылев вынес этот вопрос на
педсовет и оспаривал оценку принципиально...
- А в чем существо спора? - спросил я
- Вихоть задала им сочинение на тему "За, что я люблю
Гринева и ненавижу Швабрина?", а девочка в сочинении
написала: "Я не люблю Гринева и считаю его глупым,
инфантильным барчуком, а Швабрина уважаю, потому, что он
боролся вместе с пугачевцами против царского самодержавия и
был настоящим мужчиной". Подход несколько неожиданный, но
Коростылев настаивал на том, что мы не можем заставлять всех
детей думать одинаково, что без свободы мнения и неожиданных
подходов к привычным нам понятиям не может развиться из
ребенка гармоническая личность.
- Но мне не кажется, что такой случай мог стать основой
их несовместимости...
- Да, конечно, - согласилась Надя, - это я так, в
качестве примера. Я думаю, что Вихоть не любила Коростылева
так же, как должник, не имеющий возможности расплатиться,
начинает ненавидеть человека, который и долг вроде бы не
требует вернуть, но и отказывается забыть о нем...
Я закурил сигарету, устроился поудобнее на стуле и
попросил:
- Поясните, пожалуйста.
- Не понимаете? - удивилась - Надя. - Вы разве не
замечали, что многие люди боятся чувства благодарности,
стыдятся его, они испытывают какую-то досаду против тех, кто
сделал им много доброго?
- Случалось мне видеть и такое, - кивнул я.
- А Коростылев сделал очень много доброго Вихоть, но,
видимо, не в коня корм. Она органически не воспринимала все
то, что он хотел ей дать.
- Екатерина Степановна показалась мне человеком с
огромным самомнением, - заметил я.
- Ну, это уж как есть, - усмехнулась Надя. - Она вообще
из той породы людей, что искренне уверены, будто
человечество произошло не от обезьяны, а от них. Наш физик
Алеша Сухов сказал про завуча, что ее можно использовать как
физическую единицу меры настырности - один вихоть - единица
напористости и наглости.
Дуся тихо подошла к столу, чтобы не мешать разговору,
длинным ножом разрезала пирог, положила на мою тарелку
большой сочный кусок, молча придвинула ко мне.
- Попробуйте, мама замечательно печет все это, -
предложила Надя. И Дуся обрадовалась паузе, оживело ее
неяркое лицо, залучилось, яснее проступили глаза.
- Вы поешьте сначала, поговорить еще успеете.
- Спасибо! а вы, Надя, не любите сласти? - спросил я.
- Не - а, - помотала она головой. - Я вообще с детства
мало ем, а суп с грехом пополам меня приучил есть Николай
Иванович...
Я удивился.
- Каким образом?
- Э! Как он делал все - никогда никого не заставляя. Он
умел заинтересовать в самом скучном и неинтересном деле. Я
была маленькая, и Коростылев мне рассказывал, что мы с ним
устроим охоту на загадочного дикого зверя, живущего в лесу
за Казачьим лугом. И, мол, если нам удастся его
подстрелить, то суп из него сделает нас неслыханно умными,
сильными и красивыми, а назывался зверь Дикий Говядин.
Мы засмеялись оба, и я легко представил себе, как
Кольяныч воодушевленно рассказывает о неведомом Диком
Говядине, жарко полыхает живой глаз, а синий стеклянный
полуприкрыт веком, и эта маска иронии и страсти снова делает
мир недостоверным, потому, что никогда нельзя понять,
говорит он правду или выдумывает, сердечно убеждает или
тихонько насмехается.
- И что, подстрелили вы Говядинам - спросил я
- Я сильно болела, и пришел однажды Коростылев - не с
кастрюлей, не с термосом, а со своим фронтовым котелком,
завернутым в ватник. "Похлебка из Дикого Говядина!" -
кричал он от самых дверей и стучал в донышко алюминиевой
ложкой. - Надя потерла ладонью лоб, смежила веки, будто
боялась, что мы спугнем воспоминание.
- Он уверял меня, что съеденный нами суп сделает его
молодым и, скорее всего, у него вырастет оторванная рука, а
я превращусь во взрослую красавицу, но обязательно надо
съесть сто котелков этой похлебки. И, конечно, я не устояла
перед таким соблазном.
Надя грустно засмеялась, и мне показалось, что она сейчас
заплачет.
- Боже мой, какие он всегда выдумывал замечательные
истории! - воскликнула она, и я услышал крик сердца - Вы
видели завещание Колумба?
- Да, видел.
Много раз я читал старый пергамент, и мне было непонятно,
сделал ли Кольяныч его сам, нашел, купил или придумал.
А иногда, именно в такие длинные вечера, когда время
утрачивало четкость, как расфокусированное изображение, мне
начинало казаться, что пожелтевший лист - настоящее
завещание Колумба, что эти неровные подслеповатые буквы
сползли с гусиного пера на волглый пергамент четыреста лет
назад в минуту душевной потерянности, утраты надежды,
разлома веры. И, всматриваясь в морщинистые блеклые кружки
- пятнышки соли от океанских брызг или оброненных слез, - я
слышал свист ветра, треск рушащихся рей, глухой стук
бондарного молотка в днище просмоленной бочки, укрывшей
внутри себя весть человечеству о том, что погибающий сейчас
Христофор Колумб пересек Океан Тьмы и открыл водный путь в
сумеречную далекую страну - Индию.
Индию, которая оказалась Америкой, - великое заблуждение,
соединившее две половины человечества.
Прикрывал глаза и слышал сиплый быстрый голос Кольяныча:
- Не торопись судить - очевидное обманчиво. Мы узнаем
себя и мир через боль рухнувших иллюзий, досаду понятых
ошибок, трудное терпение думать об одном и том же...
Я смотрел, как Надя наливает мне в чашку рубиново-красный
чай, и думал о том, что она правильно подметила главное в
общении Кольяныча с людьми - он никого никогда не заставлял,
ни на кого не напирал. Он не давил, не убеждал и не
настаивал, а только пытался мягко и весело уговорить, все
время отступая, и предлагал всем выбрать для себя наиболее
удобный, ловкий, выгодный вариант решения, поступка,
поведения. И как-то так уж получалось у него, что этот
удобный, ловкий, выгодный вариант - это поступок в чью-то
пользу, это решение для другого, это хорошо всем остальным.
Удивительный парадокс поддавков - побеждаешь, только сдавая
свои шашки. Выигрываешь, раздавая.
Будто отвечая самому себе, я неожиданно сказал вслух:
- Он знал трудное искусство жить стариком...
Надя удивленно взглянула на меня:
- Да он и стариком-то не был! Он был молодой человек.
Просто он жил в старой, немощной плоти. - И покачала
головой - Нет, нет, стариком он не был...
На стене зашипели часы, что-то в них негромко чавкнуло,
растворились дверцы, и выскочила наружу механическая
кукушка. Кукушка была странная - она не куковала, а только
нервно кивала головой, и что-то внутри часов в это время
потрескивало, тихонько скрежетало и тоненько звякало. И,
устыдившись своей немоты, кукушка дернула последний раз
головой и юркнула в укрытие. Дуся, неслышно сидевшая в углу
дивана со сложенными на коленях руками, словно оправдывая
ее, грустно сказала:
- Старая она очень... Время хорошо показывает, а вот
голос пропал...
Я сказал Наде:
- Мне кажется, что Вихоть скрывает от меня что-то
важное...
- Что именно?
- Ну как вам сказать? Я не могу поверить, что они
всерьез ссорились из- за сочинения о Швабрине и Гриневе,
что-то было гораздо серьезнее...
