еще воткнула в него утица длинную соломинку - за бесплатно. У меня еще
оставались деньги на чашку кофе - с таким боекомплектом я на этой
огневой точке продержусь долго. Вот только одно плохо: все время с кухни
мимо меня еду носят. Очень меня все эти запахи сильно раздражали и
отвлекали. Уж в тарелки-то я старался и не смотреть!
Да как - все мимо меня несут. Особенно хороша была баранья отбивная
на косточке
- кусок красного, прожаренного, горячего мяса, вокруг него румяная
золотистая картошечка, горочкой жаренный на масле лук, соленый огурчик
сложен сердечком, а на баранью косточку надет большой бумажный цветок,
вырезанный фестонами. У-ух, красота!
Самое обидное, что у меня в плаще, в кармане, лежал завернутый в
газету большой кус хлеба. Эх, если бы его можно было сейчас взять сюда и
закусить им пунш со сладким кофе - не жизнь бы настала, а малина! Но
нельзя, к сожалению: я ведь, предполагается, уже в другом ресторане
сытно поел, а сюда так забежал - пуншиком побаловаться, музыку
послушать, станцевать при случае...
Короче, размышлял я обо всей этой ерунде, а сам, облокотившись на
стойку, внимательно зал прощупывал - стол за столом, человека за
человеком. Офицеры с женщинами, какие-то хорошо одетые гражданские и,
что очень досадно, много людишек, по всем статьям смахивающих на
спекулянтов. Вид у них какой-то нахальный и в то же время трусливый,
женщины с ними шумные, сильно намазанные.
Оркестр гремел на всю катушку, и оттого, что посетители все время
вставали из-за столиков танцевать, мне их рассматривать и сортировать
было удобно. И все входящие в ресторан мимо меня обязательно
дефилировали и, как по команде, рядом со мной притормаживали -
осматривались в поисках свободного столика. Так что среди тех, что уже
сидели на своих местах, и тех, что пришли после меня, наверняка Фокса не
было.
Чем там угощался Жеглов со своим партнером, мне не видно было, но
каждый раз, когда входил новый человек, Глеб будто толкал его, и тот
чуточку поворачивался и смотрел в зал, прикрываясь рукой.
Саксофонист на сцене сказал своим рокочущим раскатистым голосом:
- Дорогой гость Борис Борисович приветствует музыкальным номером
уважаемого Автандила Намаладзе.- И джаз заиграл "Сулико".
В этот момент мимо меня прошел высокий военный. Жеглов, наверное,
снова толкнул своего напарника, тот повернулся, и я чуть не упал со
своей шикарной табуретки:
за столом Жеглова сидел Соловьев! Дежурный Соловьев! Ну конечно,
он-то видел Фокса в упор, и я понял, что имел в виду Жеглов, когда
сказал, что мы не ошибемся и на другого человека не бросимся.
Жеглов перехватил мой удивленный взгляд, усмехнулся и еле заметно
подмигнул мне:
мол, пусть гад хоть так поможет делу.
Все это время я, естественно, не видел Соловьева, и надо сказать, что
у него видик был не преуспевающий. Как-то он весь облез, усох, в изгибе
спины появилось что-то трусливое, и, присматриваясь сбоку к его лицу, я
видел, как он угодливо улыбается на каждое жегловское слово, а чего ему
улыбаться, и непонятно вовсе - чего уж там ему веселого или доброго мог
сказать Жеглов?
Пока я глазел на них, вынырнула у меня откуда-то из-под мышки
буфетчица-утица и спросила своим постным голосом, будто деревянным
маслом смазанным:
- Чего-нибудь еще, молодой человек, желаете? - И звучало это у нее
так, что, мол, нечего тут зазря высокий кожаный табурет просиживать.
- Желаю,- ответил я ей весело и, посмотрев в глаза долго и
внимательно, добавил не спеша:- Кофе сварите мне еще. Мне тут у вас
нравится. Я у вас тут буду долго сидеть. Очень долго...
Люди постепенно подливали, становилось все шумнее, яростнее ревел
джаз, быстрее бегали официанты с тарелками и графинами, вертели
подносами, махали салфетками, надсаднее выкрикивал в зал саксофонист:
- Тамара Подшибякина поздравляет своего брата Василия, прибывшего из
далекой Воркуты!- И джаз взрывался: "Еду, еду, еду к ней, еду к любушке
своей", а брат Василий, который, судя по желтым фиксам и косому шраму на
роже, в Воркуте не геологом служил, пускался вокруг фонтана вприсядку...
Жеглов сидел, уперши крутой подбородок в сжатые кулаки, и смотрел на
бушующих вокруг него людей добрым глазом, и я был уверен, что он
изнемогает от желания проверить у них всех документы. Но он не за этим
сюда явился сегодня и потому сидел совершенно неподвижно, слушая, как
что-то жалобное лепечет у него под ухом Соловьев.
По залу ходила красивая статная брюнетка очень важного вида, уже в
годах, лет за тридцать, в белой наколке на волосах, и катала перед собой
стеклянный столик на колесах. На полочках столика лежали коробки
шоколада "Олень", печенье "Красная Москва", конфеты "Мишка", бутылки
марочного коньяка, папиросы "Герцеговина Флор", "Северная Пальмира",
"Дюшес". Эта самоходная буфетчица подкатывала к столам свое богатство и
предлагала мужчинам сделать подарок дамам. Некоторые отворачивались,
другие говорили ненатурально бодрым голосом: "У нас своего полно", а
третьи брали что-то со стеклянной тележки. Брат Василий из Воркуты взял
вазу с фруктами, папиросы и бросил на поднос пачку денег. Я подумал
почему-то, что Фокс, наверное, тоже у нее покупает с лотка. Как странно,
что за эти глупости и другую подобную чепуху он готов убить человека!
Наверное, все-таки уголовник - это немного сумасшедший тип...
Самоходка-буфетчица подкатила ко мне, улыбнулась сахарно, спросила:
- Не желаете взять чего-нибудь? Папиросы? Шоколад?
Я еще раз посмотрел на ее стеклянную телегу и подумал, что она должна
стоить больше моей зарплаты за год.
- Нет, ничего не хочу...
За моей спиной хлопнула дверь, я бросил "косяка" назад: мимо прошел
высокий мужчина в военной форме без погон и остановился в середине зала,
оглядываясь не спеша, хозяйски в поисках места. Или просто осматривался,
не знаю, мне ведь его лица уже было не видно. Я только Жеглова с
Соловьевым видел.
- Возьмите тогда "мускат", его в буфете нет...- не отвязывалась от
меня самоходка.
- И "мускат" не хочу,- сказал я негромко, но твердо, глядя в сторону
Жеглова.
А Жеглов вообще смотрел вбок, будто его больше всего на свете
интересовали золотые рыбы в фонтане. Дико гремел джаз: "Путь далекий до
Типерери", и прямо в мою сторону было повернуто лицо Соловьева; белое,
смазанное во всех чертах, слепое от страха и ненависти, оно обращалось к
вошедшему, как немой вопль ужаса и злобы, и я понял, что в десяти шагах
от меня стоит Фокс.
И понял, что Жеглов тоже видит Фокса. Я понял это потому, что, глядя
в сторону, Жеглов что-то быстро беззвучно шептал этому трусливому идиоту
Соловьеву; он наверняка приказывал ему отвернуться, но тот впал в
паралич. Ничто - ни страх наказания, ни позор, ни презрение товарищей -
уже не имело над ним власти, и только звериный, животный страх перед
Фоксом, видимо напугавшим его на всю жизнь, царствовал над ним
безраздельно.
Я соскользнул с табурета на пол, а самоходка мне сказала:
- Вот наверняка понравится вашей девушке печенье "Птифур"...
- Отвяжитесь, мамаша,- сквозь зубы процедил я.- Сколько раз
говорить...
Фокс увидел Соловьева, он медленно поводил сухой головой на
мускулистой шее, взгляд его замер на Жеглове, равнодушно разглядывавшем
рыбок, только мгновение он смотрел на него, и я понял, что побоище
разразится именно в зале, а не так, как мы планировали. Он стоял шагах в
десяти от меня, и я мог бы броситься на него сзади, но Жеглов приказал:
"Начинать по моей команде..."
- Фу, как вы грубо разговариваете!- задудела рядом самоходка.- А еще
совсем молодой человек, офицер наверное...
- Отойдите...- успел я сказать. А Фокс быстро обернулся назад, взгляд
его метлой прошел по залу, и я понял, что он меня зацепил. Ну и черт с
ним, он все равно в мышеловке - впереди Жеглов, сзади я. И мимо меня он
не проскочит, это уж будьте уверены!
Фокс еще стоял несколько секунд, будто раздумывая, остаться здесь или
идти дальше, повернулся к самоходке и коротко, властно бросил:
- Марианна, иди сюда!
Сейчас он стоял лицом ко мне, и я видел, как поблескивают у него на
кителе золотые лучики ордена Отечественной войны. Ну подожди, подонок! И
за чужие ордена ответишь!
Самоходка рванулась к нему, забыв обо мне, обо всем на свете:
- Добрый вечер! Здравствуйте, дорогой вы наш!.. Что вы желаете?..
Фокс наклонился над телегой, словно его и впрямь интересовал ее
коммерческий гастроном. Он брал в руки бутылки, перебирал неторопливо
коробки, а сам исподлобья присматривался к Жеглову и косил в мою
сторону. Я сообразил, что он хочет взять в руки пару бутылок для
рукопашного боя, и сделал два шага к двери, посмеиваясь в душе: значит,
Фокс опасается доставать здесь пушку, а бутылок его паршивых я не сильно
боялся.
- Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!- заорал саксофонист.
Все встали со своих мест, я на миг потерял из виду Жеглова, и тут
произошло нечто совсем непонятное - Фокс громко сказал самоходке:
- Ну что, давай, Марианна, потанцуем напоследок...
- Мне нельзя...- начала говорить она, но Фокс уже крепко ухватил ее в
объятия, и я увидел, что он стоит с ней у пустого столика перед окном. И
дальше все закрутилось с невероятной скоростью, безумие и ужас
происходящего поглотили меня полностью.
Фокс рывком поднял Марианну в воздух, и она еще не сопротивлялась,
лишь по ее лицу, красивому, смуглому, потерянно плыла испуганная улыбка.
Ногой она задела свою стеклянную лавку, и по полу со звоном, треском и
грохотом покатился весь гастроном. Испуганно вскрикнула какая-то
женщина, дико заголосила Марианна, я бросился к ним, видя, как толпу
рассекает наперерез Жеглов, но Фокс нас всех опередил. Отшвырнув ногой
стулья, он как-то по-рачьи бежал спиной вперед к окну, неуклюже, но
проворно. И стрелять мы не могли, потому что он все время прикрывался
визжащей и дергающейся у него в руках Марианной.
Несколько шагов нас разделяло, когда Фокс, упершись головой в живот
Марианны, как щитом вышиб ею с ужасным дребезгом и звоном огромную
оконную витрину, и они оба вывалились на улицу. В стекле появилась
здоровенная дыра с острыми, как сабли, зубьями. И когда я нырнул в эту
щель, я видел, как вскочил и побежал по улице Фокс, и одновременно
рухнули на меня остатки остекления, и боль ожогами рванула сразу по
лицу, рукам, вцепилась в плечи, судорогой полоснула по спине. Я только
за глаза испугался в первый момент, но потом сообразил, что ничего им не
сделалось: я хорошо видел, как бежит вниз по Пушечной улице Фокс.
- Врешь, гад, не уйдешь,- бормотал я, целясь в него из пистолета, но
кровь натекала на веки и мешала поймать его на мушку. Я выстрелил раз,
другой - мимо!
Из выбитого окна выпрыгнул Жеглов и почти сразу же за ним - Пасюк и
Тараскин.
Рядом безжизненно валялась на тротуаре Марианна.
- Стой, Шарапов, не стреляй!- эаорал Жеглов.- Некуда ему деться, мы
его так возьмем!..
Рядом фырчал уже наш автобус, а я смотрел, как, петляя после моих
высгрелов, бежит Фокс,- там улица прямая, насквозь просматривается; и
никак я не мог взять в толк, почему он бежит по улице, а не уходит
проходными дворами.
- Быстрее в автобус! Гриша, остаешься!- орал Жеглов, подсаживая меня
на ступеньку. Я тихо видел, кровь сильнее пошла, а Глеб уже мчался вниз
по Пушечной вдогонку Фоксу, за ним припустили Пасюк и Тараскин.
Копырин рванул с места, но мы и пяти метров не проехали, как Фокс
прыгнул на подножку медленно движущегося впереди грузового
