рук, шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их
попробует на прочность. Но сказал бодро:
--Интересно поглядеть, как это у вас получится?
-Сейчас увидите,- пообещал он и начал:- Уже на первом допросе вы
исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я
действительно любил ее когда-то, но... Долго рассказывать, что там и как
у нас происходило, но любовь выгорела - вся, дотла. Вы считаете, что
антипод любви - ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий
антипод любви - равнодушие... И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня
в последнее время не вызывала. Квартира... Квартира, как вам известно,
моя, и вопрос ее обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли
вам, что Лара хотела вернуться к матери, но именно я решил оставить ей
часть своей площади? Если нет, спросите у Наденьки, у их матери - они
подтвердят. Неужели я произвожу впечатление человека столь нетерпеливого
и к тому же столь жестокого, что мне легче убить, чем подождать
месяц-два?- Груздев внимательно смотрел на меня, рассчитывая увидеть,
какое впечатление производят его слова, но я хоть и думал, что наши
мнения здорово совпадают, просто он до конца эти вещи закругляет и
додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал - давай, мол, излагай,
раз условились...
Я протянул Груздеву папиросу, он поблагодарил кивком, заломил
мундштук по-своему- стабилизатором, прикурил и продолжал:
- Важной уликой против меня вы считаете заявление этого алкоголика
Липатникова о том, что он меня видел на лестнице. Но я вам еще раз
говорю: я был там не в семь часов, а в четыре! И Ларису дома не застал,
поэтому и написал записку... Я не знаю, как мне это доказать, но
помогите мне! В конце концов, почему слова Липатникова ценнее, чем мои?
Но ему вы верите безоговорочно, мне же вовсе не верите...
- Ваш сосед - человек незаинтересованный,- подал я голос.
- Ну, допустим. Но он ведь только человек, эраре гуманум эст -
человеку свойственно ошибаться... Тем более, как это положено, всех
соседей расспросите, осмотрите его часы,- может быть, они врут,- еще
что-нибудь сделайте! Только делайте, не сидите сиднем, успокоившись на
одной версии. Еще раз мою жену допросите, квартирохозяйку, сопоставьте
их рассказы - тут миллиграммы информации могут сыграть счастливую или
роковую роль...
- Хорошо,- перебил я его.- Я обещаю вам еще раз все это проверить
досконально.
Но вы отвлеклись...
- Да. Действительно...- Груздев тряхнул головой, словно освобождаясь
от порыва чувств, который он себе только что позволил.- Главная улика
против меня, просто-таки убийственная,- этот злосчастный "байярд"...
- Еще и страховой полис...- напомнил я.
- И этот дурацкий полис, о существовании которого я даже не
подозревал! Если предположить, что я не имею отношения к убийству...
- То выходит, вы прямо так и сказали Жеглову, что мы их вам
подбросили,- встрял я.- А зачем - вы об этом подумали? Наши ребята
каждый день жизнью рискуют...
-Подумал,- сказал Груздев твердо.- Вероятно, я был не прав. Не
вдаваясь в обсуждение ваших моральных качеств, я подумал, что для того,
чтобы эти вещи мне подбросить, вы должны были иметь их сами... А это уже
маловероятно. Значит, их подбросил мне убийца, и отсюда следует, что он
меня знал. Вот в этом направлении вам и надо искать...
Я невольно усмехнулся: войдя в роль, Груздев начал давать мне
указания, будто он сам был моим начальником, а не Глеб Георгиевич
Жеглов. Наверное, что-то такое есть в моем характере, если все вокруг
меня, только познакомившись, уже пробуют мною командовать. Но я, честно
говоря, командиров таких самозванных недолюбливаю, с меня тех хватает,
которые по уставу положены. Потому я и сказал Груздеву:
-В каком направлении искать, это вы меня не учите, сообразим сами
кое-как!
Он, видно, понял, что хватил лишку, потому что сразу же вроде как
извинился:
- Да мне и в голову не приходило... без меня учителя найдутся. Я
просто хотел сказать, что самая у вас неблагодарная задача - доказать
мою вину. Поскольку я не виноват и рано или поздно это откроется, я в
это свято верую, а то бы и жить дальше не стоило...- Он тяжело,
судорожно как-то вздохнул, добавил:- Был такой китайский мудрец,
Конфуций его звали, вот он сказал однажды: "Очень трудно поймать в
темной комнате кошку. Особенно если ее там нет..." Поймать в темной
комнате кошку - это значит доказать, что он убил Ларису. А кошки в
комнате вовсе нет... М-да, это он лихо завернул, красиво, надо будет
Глебу рассказать, он такие выражения любит. К слову вспомнилась мне
"Черная кошка", и от этого я почему-то почувствовал себя неуверенно,
тоскливо мне стало как-то. Помолчал я, и Груздев сидел молча, в камере
нашей было тихо, и только на первом этаже слышался смех и крепкие удары
костяшками о стол - свободная от караула смена забивала "козла". Ввел он
меня все-таки в сомнение, Груздев, надо будет все, о чем он толкует, до
ногтя проверить. А я, выходит, никак на него повлиять не смог? Сильнее
он меня выходит? Это было как-то обидно осознавать.
- Илья Сергеич, все, про что мы говорили,- это, куда ни кинь,
воображение. Ну поскольку мы вообразили, что вы не виноваты. А факты
остаются, и для суда их, по моему разумению, будет вполне достаточно,
чтобы вас осудить. А какой будет приговор, вы сами знаете, у вас в
камере Уголовный кодекс имеется. Так не лучше ли сознаться - ведь у вас
наверняка какие-то причины были, ну, не уважительные конечно, а эти...
смягчающие, что ли. Суд учтет и может вам жизнь сохранить...
Груздев вскочил, лицо и шея пошли у него красными пятнами, он
закричал:
- Нет! Никогда! Признаться в том, чего не совершал, да еще в
убийстве? Никогда!
Как же я жить-то дальше буду, убийцей?.. Не-ет... Уж если мне суждена
эта Голгофа... я взойду на нее... я взойду... Не-ет, мой друг,- сказал
он глухо, но очень твердо, окончательно:- Раз уж я человеком родился,
надо человеком и умереть...
По комнате растеклось, всю ее до отказа заполнило тяжелое наше
молчание; каждый думал о своем, а внизу по-прежнему с треском, с хрустом
врубали "козла", гомонили, смеялись. На окно, шелестя здоровенными
крыльями, слетел сизарь, он заглядывал в комнату и смешно крутил
крохотной головкой, словно приглашая выйти из прокуренного помещения,
подышать свежим воздухом. Груздев долго смотрел на него, а когда голубь,
захлопав крыльями, взлетел в небо, проводил его взглядом, и вдруг лицо
его, суровое, сухое, с жесткими складками вдоль рта, утратило на моих
глазах четкость, черты стали расплываться, губы жалко задрожали -
Груздев плакал! Я неуклюже попытался успокоить его, и так мне было
невыносимо видеть взрослого плачущего мужчину, что я отвернулся к окну,
делая вид, что не замечаю его слез, и он сам, видимо, старался
сдержаться изо всех сил, и за моей спиной раздавалось тяжелое сопение и
храпящие всхлипы, похожие на рычание.
Успокоившись наконец, он сказал:
- Не вижу я выхода! Весь в уликах,- будто меня кто-то нарочно
запутал... Я ведь всю жизнь был практическим человеком, но... Я не могу
бороться с неведомой тенью, да еще отсюда, из тюрьмы... Я не могу искать
в темной комнате кошку... И мне отсюда не вылезти...- Он судорожно
вздохнул, как вскрикнул, по-детски, ладонью, утер мокрое от слез лицо,
поднял на меня глаза:- Послушай, Шарапов! Я вижу, ты хороший парень,
неиспорченный... Пойми, меня может спасти только пойманный настоящий
убийца. Прошу, заклинаю тебя всем святым - ищи его, ищи!
Найди! Ты сможешь, я верю. Пойми, если вы его не найдете, вы сами
станете убийцами - вы убьете ни в чем не повинного человека!..
Я нажал кнопку, вызывая дежурного надзирателя, поднялся, и Груздев
крикнул мне, уже в дверях, руки назад:
- Даже если меня осудят, ищи его, Шарапов! Не жизнь, хотя бы честь
мою спаси!..
С тяжелым сердцем ехал я в радиокомитет - Груздев не то чтобы убедил
меня в своей невиновности, но и мою уверенность в противоположном он
размыл основательно. Конечно, стоило бы все это обсудить с Жегловым, но
он, скорее всего, назовет меня сентиментальной бабой и поднимет на смех,
и я был даже рад, когда после допроса Груздева не застал его в кабинете:
умчался куда-то в город.
А я решил узнать на радио, когда и какой именно матч транслировался
двадцатого октября, во сколько точно кончился, с каким результатом и так
далее,- больше полагаться на приблизительные вычисления Жеглова я не
хотел.
Совсем молоденькая девчурка - на улице я бы ей больше шестнадцати ни
за что не дал - оказалась редактором спортивных передач и дежурила в тот
день. Разговор у нас с ней предстоял короткий, по моим расчетам, но,
вместо того чтобы ответить путем на мой вопрос, редакторша сама
спросила, порывшись в аккуратных папках-скоросшивателях:
- Вас какой матч интересует?
Я удивился - только что я уже сказал ей, что интересуюсь матчем
двадцатого октября. На что девица спокойно мне возразила:
Двадцатого транслировались два матча - конец сезона и очень
напряженная таблица розыгрыша...
В Москве семьсот детских садов. Ежедневно их посещает 70000 ребят. Количество
садов все время возрастает. В хорошем помещении на Лефортовском валу создан
детский сад для 250 детей. Недавно гостеприимно открыл свои двери для ста
маленьких хозяев детский сад в Свердловском районе.
"Вечерняя Москва"
...Меня, как говорил старшина Форманюк, будто пыльным мешком по голове из-за
угла стукнули; во всяком случае, редакторша спросила с недоумением:
- Случилось что-нибудь очень серьезное?
-Да, золотко,- сказал я торопливо.- Говорите, да поскорее, какие были
матчи, где, во сколько и тому подобное...
Редакторша пожала узкими плечиками:
- Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со
стадиона "Динамо". Ведущий - Вадим Синявский. Двадцать две тысячи
зрителей. Кубок СССР.
Играли ленинградский "Зенит" и московский "Спартак". Счет 4:3.
Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же - календарная
встреча ЦДКА-"Динамо", в семнадцать часов...
- Стоп, девушка, хватит!..-заорал я и умчался, наверняка оставив у
молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.
Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными
новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в
кабинете за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то
записями. Он поднял голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:
-Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет...
-Сейчас доложу,- пообещал я, скинул плащ, причесался и занял
выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом,
ухмыльнулся:
- Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь
хвастаться.
- Так точно,- сказал я.- Только не хвастаться, а сообщать о
результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то...
- Ну-ну, скромник... Слушаю.
Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал:
-- Груздев невиновен. Освобождать его надо!
Получилось не так, как в театре, а наоборот, будто бухнул я холостым.
Жеглов поморщился, сказал хладнокровно:
-Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.
- Я не шучу,- сказал я.- В книжке, которую ты мне дал, написано, что
сила доказательств - в их вескости, а не в количестве. И я с этим
согласен...
- Тогда порядок,- не удержался Жеглов.
Я не стал заводиться, кивнул:
