передвижений по-пластунски сам выглядит не лучше. Ни дать, ни взять -
Адам-сплошная-глина.
- Эй! - окликнули их из окна вагона.- Как там, кончился вестерн?
Мазур поднял голову. В проеме, обрамленном обломками деревянных жалюзи,
красовались "белозубики" - американская парочка, Дик и Мэгги, насквозь
поддельные арканзасцы.
Сержант Лопес, уставясь на них свирепо и угрюмо, беззвучно пошевелил
губами - Мазур мог совершенно точно сказать, даже не зная испанского, что
именно произнес про себя бравый служака. Поскольку сам думал то же самое. В
таких ситуациях зеваки не просто раздражают - приводят в бешенство. Особенно
если стоят со столь беззаботными рожами, словно вышли из кинотеатра с
премьеры очередного блокбастера.
- А не выпить ли нам по рюмочке, сержант? - искренне предложил Мазур.-
После такого карнавала?
- С удовольствием, сеньор,- отозвался Лопес, безуспешно пытаясь выхлопать
из костюма глиняную пыль.- По-моему...
- Есперен, сеньорес!* - раздался сзади непонятный крик.
Их нагнал пожилой человечек, судя по одежде - пассажир плебейского класса
- и что-то горячо затараторил, обращаясь сразу ко всем троим, яростно
помогая себе выразительными жестами. В конце концов сержант что-то веско,
угрюмо ответил, мановением руки отослал болтуна прочь.
- Что там? - спросил Мазур, ни черта не понявший.
Лопес быстро огляделся, понизил голос до шепота:
- Не знаю, как к этому относиться, сеньор коммодор... Этот тип уверяет,
что за несколько минут до... начала заварушки видел с крыши, как из окна
вагона кто-то выпростал красную ленту. Довольно длинную, яркую, заметную.
Вообще-то, мы уже сталкивались с таким приемчиком. Условный сигнал, и
довольно эффективный: красное видно издалека, при нужде достаточно разжать
пальцы, и не останется никаких улик...- он тяжко вздохнул.- Говорит, будто
это было окно одного из двух вагонов первого класса. Которое точно, конечно,
не рассмотрел.
- А вы обратили внимание, что оба вагона первого класса целехоньки? -
спросил Мазур.
- Обратил, сеньор коммодор. Только еще неизвестно, верить этому типу или
не стоит. Такие, с позволения сказать, свидетели частенько выныривают.
Наврет выше головы, чтобы угодить в "вознаграждаемые лица" - всякое бывает,
иногда доля вознаграждения и впрямь свидетелям достается. Или в газеты ему
попасть хочется.
- Газетчиков тут вроде бы нет,- сказал Мазур.- И насчет вознаграждения
пока неясно, а?
- Совершенно верно, сеньор. Только вот... что прикажете делать? Улик ведь
никаких. В вагонах - десятка три совершенно респектабельных субъектов.
Прикажете обыскивать? Если и была лента, она сейчас валяется где-то за
рельсами, а ничего другого может и не отыскаться...- Он помолчал, вздохнул
еще тяжельче: - Сеньор коммодор, сеньор Мигель, послушайте моего совета,
приведите оружие в порядок. И держите на поясе. Не нравится мне такое начало
путешествия, я человек суеверный, насколько позволено доброму католику,
храни нас Святая Мадонна Сантакрочийская во всеблагости своей...
Глава седьмая
ВДАЛИ ОТ ТВЕРДОЙ ЗЕМЛИ
Собственно, не столь уж и большое расстояние отделяло от земной тверди -
Ирупана в этих местах была не шире полукилометра, а пароход большей частью
шел по середине реки, иногда, впрочем, приближаясь к берегу на расстояние
прицельного пистолетного выстрела...
Пароход именовался несколько пышно для своих скромных размеров -
"Хенераль О'Хиггинс". На комизм этой пышности обратил внимание Мазура,
конечно же, Кацуба, сам Мазур в здешней истории был не силен. О'Хиггинс,
покинувший родную Ирландию из-за тамошней голодухи и ставший мелким
чиновничком в испанской колониальной администрации, благодаря случайной
улыбке порхнувшей поблизости дамы по имени фортуна, закончил дни генералом
республиканской армии и одним из авторов конституции Санта-Кроче, так что по
здешним меркам был чем-то вроде Джефферсона.
Вот только поименованный его святым для каждого коронадо именем пароход
мало напоминал "Куин Элизабет" - обычное речное суденышко, лет сорок назад
на совесть построенное в Аргентине. Правда, Мазур так и не смог с маху
определить, отчего здешний капитан вопреки устоявшимся обычаям вкушает пищу
не в обеденном зале первого класса, а, по точной информации, в своей каюте:
то ли из-за прекрасно осознаваемого несходства своей посудины с океанским
лайнером, то ли, наоборот, из-за буйного чванства. Кацуба склонялся ко
второй версии, и, быть может, не ошибался: за два дня плавания Мазур видел
капитана раза три, мельком - ив конце концов не далее как сегодня сделал
окончательный вывод, что здешний "первый после бога" страдает манией величия
в тяжелой, запущенной форме. Рослый и широкоплечий, декорированный роскошной
черной бородищей, в белоснежнейшем костюме с ярчайшими шевронами на рукавах,
в лазоревой фуражке с надраенным гербом, он не шел - шествовал, заложив руки
за спину, глядя сквозь встречных. Матросы от него заранее шарахались и
старались сделаться ниже ростом, даже помощник, тоже щеголявший шевронами и
гербом на фуражке, веселый малый, словно бы невзначай оказывавшийся там, где
пребывала Ольга, хефе откровенно побаивался. Одним словом, маленький
захолустный сатрапчик. Похоже, на него нисколечко не произвели впечатления
дипломатические титулы, под которыми в списке пассажиров значились Мазур и
Кацуба, сержанта Лопеса он не видел в упор, мало того, не обращал внимания
даже на Ольгу, из-за чего циничный Кацуба вслух заподозрил его в иных
пристрастиях, схожих по цвету с фуражкой.
А в общем, могло быть и хуже. Еда - относительно сносная, два стюарда
передвигались все же быстрее черепахи, пиво сплошь и рядом подавали
холодным. По сравнению с иными местами, куда забрасывало Мазура мановение
генеральских перстов,- сущий курорт.
Правда, чертовски скучный. Густой лес по обеим берегам реки удручал
монотонностью - иногда возникало даже впечатление, что "Хенераль" все эти
два дня старательно крутится вокруг большого острова: те же самые коряги, во
множестве усеивавшие коричневую спокойную воду, те же чакры - небольшие
фермы - попадавшиеся на берегу то справа, то слева, те же вопли обезьян
где-то в кронах... Экзотику обеспечивали кайманы, в иных местах лежавшие на
воде у берега целыми эскадрами и флотилиями, крупные черепахи на песчаных
отмелях, попадавшиеся иногда на глаза анаконды и прочее зверье. Экзотика эта
приелась быстро.
Однажды навстречу проплыл кальяпо - тройной плот из легкого бальсового
дерева, длиной метров в шесть. Но и в этом зрелище не было особенной
экзотики: на всех трех звеньях плота свалены штабелями самые прозаические
ящики, шестеро босых плотовщиков, чистокровных индейцев, одеты в самые что
ни на есть космополитические джинсы и рубашки, а на одном из штабелей шумно
исторгает ламбаду новенький магнитофон-бум-бокс.
Сосед Мазура по табльдоту, прилично говоривший по-английски старичок,
чиновник какой-то провинциальной торговой фирмы, после встречи с плотом стал
рассказывать, что индейцы в Санта-Кроче делятся на "индиос" - относительно
цивилизованных, обитающих в деревнях, и лесных - барбарос, которые до сих
пор ходят нагишом, пуляют по всему, что движется, отравленными стрелами из
духовых трубок, засушивают головы убитых, а при случае не прочь полакомиться
забредшим в их места чужаком. Мазур поначалу поверил, но Кацуба эти
интересные россказни безжалостно высмеял и объяснил, что чиновничек,
несомненно, обладающий развитым чувством юмора, попросту пудрит мозги
случайному иностранцу: "барбарос" и в самом деле кочуют но лесам, но к
одежде и огнестрельному оружию приохотились давно, иные даже с грехом
пополам читают газеты, головы не засушивают уже лет с полста, а что до
людоедства - брехня, разоблаченная еще сотню лет назад. В отместку Мазур
поведал Мюнхгаузену, что в его родной Сибири белые медведи по ночам
утаскивают постовых на перекрестках, зимой города заметает снегом до
третьего этажа, а кофе в ресторанах подается в виде кусочка коричневого
льда, и несчастный клиент вынужден его сам разогревать на спиртовке. Самое
смешное, тот поверил, по всему видно...
Сейчас этого болтуна, к счастью, на верхней палубе не наблюдалось. Мазур
там оказался единственным живым существом. Делать было совершенно нечего, и
он торчал у высоких перил, швыряя окурки в коричневую воду, время от времени
перемещаясь внутри замкнутого квадрата.
В свое время конструкторы, учитывая сослов-ные различия, которые в пору
постройки корабля, конечно же, проявлялись не в пример резче, отразили их в
самом неприкрашенном виде - с учетом здешней специфики, сиречь отсутствия
холодов... Каюты первого класса (при неимении второго и третьего)
размещались в надстройках, а палуба, занимавшая примерно половину длины
корабля, была отведена для прочего народа. Незамысловато и рационально: либо
ты кабальеро и путешествуешь в каюте на полном пансионе, либо плывешь на
палубе, под вольным небом, питаясь тем, что прихватил с собой. Середины нет.
Корабль разгорожен поперек высокой металлической сеткой - нечто подобное в
свое время было на океанских лайнерах вроде "Титаника", "Мавритании" и
"Бисмарка". В сезон дождей над палубой натягивается тент - этим удобства для
прочих и ограничиваются.
Так вот, на палубе было гораздо веселее. Там оживленно болтали в одном
месте играли на гитаре и пели, в другой даже танцевали на крохотном пятачке,
сплетничали, яростно ругались, мирились, попивали пиво и что-то покрепче,
даже смотрели портативный телевизор, кто-то безмятежно храпел посреди суеты
и гама, накрыв лицо шляпой, кто-то готовил на портативной газовой плитке
нечто шумно шкворчавшее в кастрюле, кто-то хвалился новенькой винтовкой.
Столпотворение стояло вавилонское, одним словом.
С некоторым душевным неудобством он высмотрел соотечественников, которых
обнаружил еще в первый день. С дюжину непрезентабельно одетых мужичков
сбились в тесную кучку, разливая из пары больших бутылок здешнюю
тростниковую водку, питье низов, бившее по мозгам почище кирпича.
Естественно, оживленная беседа при этом была пересыпана самыми
специфическими оборотами великого и могучего русского языка - увы,
окружающие этого никак не могли оценить в должной мере.
История была по нынешним временам банальнейшая - снова несколько
российских рыболовных судов оказались на приколе у здешних берегов. Родина о
них, полное впечатление, забыла напрочь, посольство не реагировало, и моряки
в конце концов, пользуясь здешними суперлиберальными иммиграционными
законами, стали понемногу разъезжаться по стране - главным образом батрачить
на плантациях. Лопес, деликатно подбирая выражения, сообщил как-то, что
таких здесь уже несколько сотен.
Разумеется, Мазур и не пытался общаться с соотечественниками - прекрасно
представлял, что они могли бы сказать "дипломату", пожалуй что, после
очередного сосуда тростникового пойла, могли и попытаться залезть в
физиономию, получился бы совершенно ненужный в его положении скандал...
Муторно было на душе, вот и все, сплошной бесконечный плач о былой империи,
которая в чем-то была страшной, но такого скотства по отношению к
обладателям серпастого и молоткастого ни за что не позволила бы...
В довершение всего он перехватил горящий лютой ненавистью взгляд,
направленный, вне всяких сомнений, исключительно на него,- поскольку никого
другого на верхней палубе не было. Хорошо еще, зло пялившийся на него юнец
