несправедливостью и возвращается на свое же место. В глубине души он
испытывает даже какое-то удовлетворение оттого, что все обошлось в его
жизни без резких перемен, что теперь можно преспокойно вернуться к прежним
привычкам. Дрого тешит себя надеждами, что когда-нибудь возьмет реванш, он
думает, что впереди у него еще уйма времени, в общем, он отказывается от
мелочной борьбы за место под солнцем. Ничего, думает он, еще придет день,
когда жизнь щедро заплатит ему по всем счетам. А между тем соперники,
яростно тесня друг друга, чтобы вырваться вперед, на бегу обходят Дрого и,
даже не оглянувшись, оставляют его позади. Дрого недоуменно смотрит им
вслед, и его охватывают непривычные сомнения: а вдруг он действительно
ошибся? Вдруг он и впрямь обыкновенный человек и ни на что, кроме вполне
заурядной судьбы, рассчитывать не должен?
Джованни Дрого поднимался к одинокой Крепости точно так же, как в тот
далекий сентябрьский день. Только теперь по другую сторону лощины он не
увидел незнакомого офицера и на мосту, где соединялись две дороги, не
встретился с капитаном Ортицом.
На этот раз Дрого ехал в одиночестве, предаваясь раздумьям о своей
жизни. Он возвращался в Крепость бог весть на какой срок именно в то
время, когда многие его товарищи навсегда покидали эти стены. Да, товарищи
оказались более проворными, думал Дрого, не исключено, что они и впрямь
достойнее его: ведь происшедшее можно объяснить и так.
Чем больше проходило времени, тем больше Крепость утрачивала свое
значение. Когда-то давно это был, вероятно, важный гарнизон, по крайней
мере так считалось. А теперь, когда штат Крепости сократят вдвое, она
станет всего лишь запасной преградой, не имеющей никакого стратегического
значения. Держали ее с единственной целью - не оголять этот участок
границы. Никто и мысли не допускал об угрозе нападения со стороны северной
пустыни. Чего там можно было ожидать?
Разве что появления на перевале какого-нибудь каравана кочевников. И
это жизнь?
Погруженный в такие вот размышления, Дрого добрался во второй половине
дня до края последнего плато и увидел впереди Крепость. Она уже не несла в
себе, как в тот, первый раз, никакой волнующей тайны. В сущности, это была
обыкновенная пограничная застава, жалкая крепостишка, стены которой не
выдержали бы и нескольких часов обстрела артиллерией последнего образца. С
течением времени она совсем разрушится: уже и сейчас некоторые зубцы
искрошились, а один земляной вал совсем осыпался, но никто не собирался
ничего чинить.
Так думал Дрого, стоя у конца плато и глядя, как часовые ходят
взадвперед по краю стены. Флаг на крыше бессильно свесился, трубы не
дымились, ни единой живой души не было видно на плацу.
Какая скучная жизнь у него впереди! Веселый Морель, скорее всего, уедет
одним из первых, и у Дрого не останется практически ни одного приятеля.
Все та же караульная служба, та же игра в карты да изредка вылазки в
ближайшую деревню, где можно выпить чего-нибудь и найти непритязательную
подружку на часок. Какое убожество, думал Дрого. И все же было
неизъяснимое очарование в этих контурах желтых редутов, какая-то тайна
гнездилась во тьме оборонительных рвов, в сумрачных казематах. И все это
создавало не передаваемое словами предощущение грядущих событий.
В Крепости его ждали всякие перемены. В связи с предстоявшим отъездом
многих офицеров и солдат повсюду царило необычайное оживление. Еще никто
не знал точно, чьи именно прошения будут удовлетворены, и офицеры - а они
почти все подали рапорты с просьбой о переводе - жили одной томительной
надеждой, позабыв о прежнем служебном рвении. Даже Филиморе (про него-то
было известно наверняка) собирался покинуть крепость, и уже одно это
нарушало нормальный ход вещей. Беспокойство передалось и солдатам,
поскольку значительная часть рот - точного числа еще не сообщили - должна
была перебазироваться на равнину. На дежурство выходили неохотно, нередко
к моменту смены караула отряды бывали не готовы, все вдруг решили, что
соблюдать такое множество мер предосторожности глупо и бессмысленно.
Казалось очевидным, что прежние надежды, пустые мечты о воинской славе,
ожидание противника, который должен был нагрянуть с севера, - все, все
было лишь иллюзией, попыткой придать какой-то смысл своей жизни. А теперь,
когда появилась возможность вернуться в цивилизованное общество, то, что
было прежде, казалось мальчишеством, никто не желал признаться, что он на
что-то надеялся, более того - всякий готов был посмеяться над собственными
глупыми надеждами. Главное теперь - уехать. Офицеры, добиваясь перевода,
использовали протекцию, и в душе каждый был уверен, что уж его-то не
обойдут.
- А ты? - задавали Джованни ни к чему не обязывающий вопрос те самые
товарищи, которые скрыли от него столь важную новость, чтобы избавиться от
лишнего конкурента. - А ты? - спрашивали они его.
- Мне, как видно, придется остаться здесь еще на несколько месяцев, -
отвечал Дрого.
И тогда все принимались его утешать: ничего, черт побери, скоро и тебя
переведут, это будет более чем справедливо, не надо унывать - и так далее.
Среди всех только Ортиц, казалось, ничуть не изменился. Ортиц не просил
о переводе, его уже много лет все это не интересовало; о том, что гарнизон
Крепости сокращается, он узнал последним и потому не успел предупредить
Дрого. Ортиц равнодушно наблюдал за всеобщим смятением умов и с обычным
усердием занимался делами Крепости.
Но вот наконец люди действительно начали уезжать. Во дворе одна за
другой появлялись телеги, на которые грузили казенное имущество, и одна за
другой выстраивались роты для прощального церемониала.
Полковник каждый раз спускался из своего кабинета, чтобы произвести
смотр, и произносил перед солдатами несколько прощальных слов: голос у
него был невыразительный и угасший.
Многие из офицеров, проживших здесь, наверху, не один год и на
протяжении сотен и сотен дней вглядывавшихся с высоты редутов в безлюдную
северную пустыню, многие из тех, что вечно спорили о возможности или
невозможности внезапной вражеской атаки, теперь уезжали с торжествующим
видом, подмигнув напоследок остающимся друзьям, и во главе своих отрядов
направлялись в сторону долины, картинно избоченясь в седле, и даже не
оборачивались, чтобы в последний раз взглянуть на свою Крепость.
Только у Мореля, однажды солнечным утром тоже выстроившего во дворе
свой взвод для прощания с комендантом, когда он, салютуя, опустил шпагу и
отдал команду, в глазах блеснули слезы и дрогнул голос. Джованни,
прислонившись к стене, наблюдал за этой сценкой и дружески улыбнулся,
когда Морель проехал мимо него к воротам.
Возможно, они виделись в последний раз, и Джованни поднес руку к
козырьку, отдавая честь, как положено по уставу.
Потом он вернулся в холодные даже летом и с каждым днем все более
пустевшие переходы Крепости.
При мысли, что и Морель уехал, душевная рана от перенесенной
несправедливости неожиданно вновь открылась и заныла. Джованни отправился
на поиски Ортица и увидел его на выходе из кабинета с пачкой бумаг.
- Здравствуйте, господин майор, - сказал он, идя рядом.
- Здравствуйте, Дрого, - ответил Ортиц, останавливаясь. - Что нового?
Могу я быть вам чем-нибудь полезен?
Дрого действительно хотел спросить Ортица об одной вещи. Дело было
простое, совершенно неспешное, и все-таки уже несколько дней оно не давало
ему покоя.
- Простите, господин майор, - сказал он, - помните, когда я прибыл в
Крепость, это было четыре с половиной года назад, майор Матти сказал мне,
что здесь остаются служить только добровольно? Что, если кто-то хочет
уехать, он может это сделать совершенно свободно?
Помните, я вам об этом рассказывал? По словам Матти выходило, что мне
надлежит только пройти медицинский осмотр - просто так, чтобы иметь
формальный предлог, разве что, сказал он, это может вызвать некоторое
неудовольствие полковника.
- Да-да, что-то такое, смутно припоминаю, - ответил Ортиц с чуть
заметным раздражением. - Но, простите, дорогой Дрого, сейчас мне...
- Минутку, господин майор... Помните, чтобы не причинять никому
неудобства, я согласился остаться здесь на четыре месяца? Но если бы я
все-таки захотел, то мог бы уехать, правда?
- Я понимаю вас, Дрого, дружище, - сказал Ортиц, - но вы ведь не один
такой...
- Выходит, - запальчиво перебил его Джованни, - выходит, все это были
просто отговорки? Выходит, неправда, что если бы я захотел, то мог бы
уехать? И в этом меня убеждали только для того, чтобы я вел себя смирно?
- О нет! - воскликнул майор. - Я не думаю... Выбросьте это из головы!
- Не кривите душой, господин майор, неужели вы и впрямь верите, что
Матти говорил тогда правду?
- Да ведь и со мной было примерно так... - уставившись в пол, сказал
Ортиц смущенно. - Я тоже мечтал о блестящей карьере...
Они стояли в одном из длинных коридоров, и их голоса гулко и печально
отражались от голых стен.
- Стало быть, неправда, что всех офицеров назначали сюда только по их
личной просьбе? Всех, как и меня, заставили остаться здесь, ведь так?
Ортиц молчал, ковыряя концом сабли в щели каменного пола.
- А те, кто остались якобы по собственному желанию, выходит, обманывали
меня? - допытывался Дрого. - Почему же ни у кого не хватило мужества
сказать правду?
- Да нет, думаю, все не совсем так, - ответил Ортиц. - Кое-кто
действительно остался по своей воле. Немногие, согласен, и тем не менее...
- Кто? Скажите же, кто именно?! - выпалил Дрого, но мгновенно
спохватился: - Ой, простите, господин майор, я ведь совсем не вас имел в
виду, иногда слова сами срываются...
Ортиц улыбнулся.
- Да и я ведь не о себе говорил. Если уж на то пошло, я тоже остался
здесь по обязанности!
Они двинулись бок о бок по коридору мимо узких, забранных решеткой
окон, за которыми виднелся пустынный плац перед Крепостью, горы с южной
стороны и облачка пара - теплое дыхание долины.
- Так что ж, выходит, - заговорил Дрого после непродолжительного
молчания, - все эти страсти, эти слухи о татарских ордах... в них никто,
значит, и не верил?
- Еще как верили! - сказал Ортиц. - Верили. Действительно...
Дрого покачал головой.
- Ничего не понимаю, честное...
- Ну что я могу вам сказать? - перебил его майор. - Все это не так
просто... Здесь, наверху, люди живут почти как в ссылке. Нужна же какая-то
отдушина, люди должны на что-то надеяться. Кому-то первому взбрело это в
голову, потом пошли разговоры о татарских ордах, разве теперь узнаешь, кто
именно пустил слух?..
- Может, дело в самой местности? - размышлял Дрого. - Ведь как
поглядишь на эту пустыню...
- Да уж, местность, действительно... Пустыня, туманная дымка вдали...
Местность располагает. - Подумав немного, он заговорил снова, как бы
отвечая самому себе: - Татары... да уж, татары... Сначала, конечно, это
казалось глупостью, а потом все поверили, во всяком случае, многие.
- Но вы, господин майор, простите, вы-то...
- Я - другое дело, - проговорил Ортиц. - Я принадлежу к старшему
поколению, у меня нет никаких честолюбивых помыслов о карьере, меня
устраивает такое спокойное место... А вот у вас, лейтенант, у вас еще вся
жизнь впереди. Через год - ну максимум через полтора - вас переведут...
- Вон он, Морель, счастливчик! - воскликнул Дрого, останавливаясь перед
одним из окошек.
На голой и выжженной солнцем равнине фигурки солдат, удалявшихся по
плато, вырисовывались очень четко. Несмотря на тяжеленные ранцы, шагали
они бодро и уверенно.
XXII
Последняя рота, которой предстояло покинуть Крепость, была построена во
дворе, и остающиеся думали о том, что с завтрашнего дня начнется новая
жизнь теперь уж совсем небольшого гарнизона. Всем не терпелось покончить
наконец с этими затянувшимися проводами, надоело злиться, глядя, как
уезжают другие. Итак, рота уже была построена, ждали только подполковника
Николози: на этот раз парад должен был принимать он. Но тут внимание Дрого
